«Когда ты один, жизнь поворачивается другим боком. Иногда надо остановиться. Затормозить. Посмотреть вокруг. Впитывая все картинки, запахи, звуки. Смену облаков, ветров, снегов.
Зачем? Затем, чтобы не упасть в прозу, которая нашептывает тебе – «ну что это за жизнь, вне веселия цивилизации, удобств, родных и любимых людей. В тайгáх жизнь упрощенная, если не простейшая, лишь с мыслями и трудами о еде. Какой бы продукт ни был - реальный, или тот, что на обмен».
Хотя, где там впитывать, где рефлектировать. Бежать надо, по кругáм. Да и какое одиночество, когда собаки. Но тянут они в разные стороны – родные тянут в люди, собаки в тайгу».
//Так было записано в промысловом дневнике Валеры (здесь – сокращенно, аргументов было поболее, и с обеих сторон, да нынче они утратили смысл).
А именно: регламент был отменен вместе с социалкой, а щенячья радость приобретателя упростилась кредитами. И кто бы тогда думал, что нынче за счастье трудиться надо будет биться. А кто без тормозов, и не бежит подлости, тому - прыгать по головам, интриговать, наушничать, подставлять, разделяя, чтобы властвовать (в своем болоте).
Однако, согласен я с Валерой в том, что одиночный промысел (охота/ работа) предпочтителен. Не надо подстраиваться к напарнику или обществу. И дело даже не в том, что интересы и ритмы у всех разные. Особенно когда разный возраст. Дело здесь в целительном одиночестве. Кроме того один ты неуязвим, или хотя бы осторожен//.
.……….
Утром, еще потемну, сети тряс Морозов, чтобы взять свежей рыбы, и на базе не отвлекаться. Сетевая рыбалка подразумевает стационарное проживание, и, соответственно, потерю времени. Тем временем Валера варил чай и сдабривал гречку жареным глухарем с соусом из воды, муки и горсти брусники.
Рыбак снова поставил сети - Валере далее ловить. Позавтракал, он навьючился половиной соленой рыбы «бабке на радость», одолжив станковый рюкзак, тот удобнее поняги. И, все еще в темноте, вышел вверх по реке.
После ухода Морозова Валера прибрал свою еду на улицу, собакам оставил в избе, чтобы теплой была, и убежал взводить капканы.
Снег впервые лег ровно, ходу не мешал, а жизнь зверьков должен был раскрыть. Собаки, было, убежали следом Морозова, но сразу вернулись.
Валера начал с самого перспективного путика, поперек предполагаемой кочевки. Точнее поперек схода соболя с предгорьев. По путику мимо скита.
Неожиданно быстро путик кончился, и Валера до темноты добавлял станки. Дошел до полуоткрытых пространств в вершине сопки, откуда начинался приток. Долина эта скрала русло ручья, и удивила лесом – не лесом, больше кривой березой, которая росла странно, куртинами. Рельеф стал понятнее, когда под ногами зашевелились камни, открытые места оказались курумом.
С собаками далеко в эту сторону можно было не ходить. Хотя и кедровники не на черноземе росли. НО, там сотни лет отсутствия пожаров сложили мощную подстилку, которую до камня соболю копать и копать. А поскольку нет у него врагов, вот и не копает, в корнях и дуплах пережидает снегá и сырость. И, есть надежда, что по-привычке станет так же пережидать преследование собак.
Обратно, по следам, вернулся Валера уже в темноте, похваливая себя, что рубил ветки по ходу. Они не хлестали по лицу в сумерках. И нахваливая собак, которые не отвлекали охотника лаем птицы и не ушли по собольим следам, которых, неожиданно, оказалось немного. Валера предположил, что первые снега мешают зверьку ходить.
Изба не утратила тепла. Слегка влажного и смолистого. Не просохла. Особенно это ощущалось, как переставала топиться печь. Далее следовало затопить печь, накормить собак, перекусить и залечь спать. На рефлексию после ходового дня обычно не тянет. Но записать увиденное, нанести на схему точки и направления переходов соболя, что уже вошло в привычку, времени и сил у Валеры хватило. А потом и на сентенции, приведенные вверху …
Сеанс самогипноза спугнули заворчавшие собаки, которых Валера впустил в избу, и кончился сразу, как на пороге возник Морозов. Весь в куржаке. Ему пришлось медведя забрать. Оправдывался:
- За собаками гонялся чего-то, не убежал сразу.
- Так у тебя собаки чисто волки, страшно ему, или посадили? И куда его теперь?
- Шкуру снял, на нары на базе. Или, вывезем, берут теперь ее лирики, вместе с самоварами и лаптями. Это которые корни народные ищут. На пол стелют, приобщиться к природе и древности.
- Собаки бы не взяли мясо до проверки.
- Вокруг мяса амбарчик сложил. Проверь, если заражен, как приманка хороша, жирная, можно сквасить, коли не лень и не брезгуешь, я брезгую.
- Почему думаешь заражен?
- Так не лег.
- Так под снег мог, мы тут устроили кипишь с избушками, стрельбой и беготней, тронули, он людей то не видал, поди.
- Может быть и на шишке увлекся, может и людей не видел, может и вынужден, а то и с юга пришел, ему сто км. – не крюк, там шума поболе нашего. Да это и не важно.
Наутро оба напарника вышли на базу – Валера помочь шкуру отнести, и капканы забрать с базы, сколько-то там было, Морозов же рыбой снова загрузился от амбарчика.
Место добычи зверя было удачным для ловушек - на урезе коренного берега, справа была сильно захламленная пойма, слева сухая грива с некрупным лесом, похоже, послепожарным, с относительно чистым ходом, изрезанная многочисленными мелкими ложкáми. Почему удобным – редким лесом соболь не ходит, гривами ходит, слушая и глядя сверху на пойменный хлам. Тут-то на амбарчик и набежит.
Само строение был относительным – сложенные клеткою отрубы тонких дерев. В щели не проходил кулак, значит и соболь не пройдет, как крышу снегом нагрузит. В углах можно приподнять срубик и ставить в проходах капканы.
Пресс для поиска личинок трихинелл был в вездеходе, потому решили, от греха и собак не кормить мясом, на приманку его извести, да и мяса было «пара ведер», и жира в пару пальцев.
До проверки сомнения в чистоте зверя были просты – чистый зверь набрал бы больше жира, и лег бы до снега, так что тут даже не 50 на 50 зараженный, вероятность больше.
А вот амбарчик Валера решил переделать, чтобы росомахи не разобрали. На входах поставить четыре капкана с очепами, мало ли. Сначала на вкусное = жирное, затем на «поминки» может не зарасти соболия тропа.