Сюжет:
Два закадычных друга — Кирилл, хирург с острым взглядом и вечной тревогой где-то за улыбкой, и Семён, анестезиолог с богатым воображением и вечным внутренним спектаклем, решают отправиться в Санкт-Петербург на два дня: снять хостел, гулять всю ночь напролёт, раствориться в петербургских белых ночах, где небо будто забывает темнеть. Их цель – просто пережить эти дни, прочувствовать настроение города, поговорить по душам, может быть, вспомнить молодость, сбросить «белый халат» и раствориться в толпе тех, кто теряет грань между ночью и утром.
Вступление.
Когда поезд вкатился на Московский вокзал и приглушённая женщина в динамике объявила: «Санкт-Петербург. Конечная станция» — наступил тот самый момент, когда вдруг остро осознаёшь: ожидания заканчиваются, а настоящая жизнь вот она, на этом самом перроне. Кирилл невольно задержал дыхание.
– Ну что, доктор, — Семён дернул его за рукав, — сюда приключения приходят сами. Нам только надо быть послушными мальчиками и честно им открыться.
– Ты, как всегда, оптимист, — ухмыльнулся Кирилл, оглядываясь по сторонам. Какой-то вихрастый парень протянул им флаер с заманчивой надписью «Бар на крыше», девушка с косичками обсуждала с подругой, куда поехать танцевать.
В воздухе стоял запах кофе и чего-то влажного, присущего только Питеру. Вот он — этот город, где небо не решается затянуться тенью, где звук каблуков по граниту смешивается с непрерывной перекличкой чаек. Здесь даже утро — не утро, а продолжение вчерашнего дня.
В хостеле было как-то по-студенчески просто: скрипучие кровати, разноцветные подушки, запах порошка и чужих духов. Рядом вздыхала француженка Эльза — она пыталась вспомнить, где оставила зонтик. Кто-то смеялся на общей кухне, кто-то ворчал из-под одеяла:
– Ой, только не шумите ночью! — раздался женский голос.
– Тут сейчас никто не спит, — тихо рассмеялся Семён.
Они бросили рюкзаки, обменялись быстрыми взглядами — ну вот оно — свобода! Питер встречал их предвечерней сутолокой, запахом свежих булочек из ближайшего «Пышечного», сквозняками из проулков.
– Пошли, — Кирилл посмотрел на часы: было еще светло, а ведь уже восемь вечера.
На Невском всё кипело и переливалось. Музыканты раскладывали футляры, кто-то ловил покемонов, кто-то из местных пританцовывал прямо у Аничкова моста. В кафе со смешными названиями толпились компании, а хмельной ветер гулял между крышами.
– Слушай, Кирилл, а ты помнишь вообще свою первую студенческую ночь? — вдруг спросил Семён, когда они сели на парапет и достали купленные по пути бутерброды.
– Помню, конечно. Только я тогда ещё боялся веселиться. Всё казалось каким-то экзаменом: вот будто за каждой шуткой суд, за каждым глотком — ответственность… А сейчас — другое уже что-то. Даже не знаю, свобода ли, или наоборот.
– Ну, ночь длинная — поймём.
А ночь… она и правда была длинной. Первой и почти вечной. Белой, как нетронутая простыня, по которой им предстояло прошагать свои два с половиной дня.
Часть первая. Начало.
Время в Питере шло особенным образом — оно будто моргало длинными уютными паузами между событиями. Хочешь не хочешь, замедляешься вместе с городом: смотришь на отражения огней в Неве, балуешься пышками, ловишь на себе задумчивые взгляды прохожих.
Семён шагал быстро, нетерпеливо:
– Слушай, Кирюх, а если прямо сейчас свернуть во двор-колодец? Там вроде как бар спрятался… Странное дело — мне всегда казалось, что за каждым петербургским фасадом своя собственная история, даже если дверь облуплена и окна глухие.
Они действительно свернули — в нагромождение старых кирпичей, где воздух пах чем-то забытым и сладковатым. Там, под ржавыми балконами, небольшая вывеска светилась тёплым янтарём: «Контора счастья». Внутри было тесно, стены оклеены картами метро, бармен с седой бородкой пересчитывал сдачу как целую жизнь.
– По одному крепкому, мы же в отпуске, а? — озорно подмигнул Семён бармену.
– Лишь бы вы завтра себя узнали, — хмыкнул тот.
Стаканы подрагивали в руках. За соседним столиком смеялась троица студентов — обсуждали, куда бежать после сессии, кто первый женится. Атмосфера была как на кухне у старых друзей. Семён в какой-то момент замолчал и задумчиво огляделся.
– Знаешь… Я ведь, кажется, впервые за много лет почти ничего не планирую. Просто… позволил жизни тянуть за рукав.
Кирилл улыбнулся в ответ. Странное облегчение: не нужно быть старшим, лечащим, ответственным. Можно — просто быть.
Бар быстро утомил, потянуло на воздух. За дверью опять был Питер со своим пронзительным ветром и запахом воды.
Часть вторая. Вживаемся в ритм города.
Дальше они шли вдоль каналов — поднимались на Лиговский, останавливались у кукольных витрин, прислушивались к плёску фонтанки. Даже из прочерченных дождём улиц выглядывали сюжеты: старушка на лавке кормила голубей и, заметив их заинтересованные лица, вдруг заговорила:
– Извините, мальчики, вы не из местных? Смотрите, не заплутайте… а то у нас с первого раза город не отпускает!
Они засмеялись. Кирилл посмотрел на Семёна: как легко можно раствориться в чужом городе, стать здесь своим или уйти по следу туманной реки, ни с кем не простившись.
И вот уже вечер плавно перетекал в ночь — если только можно было назвать это ночью. Белое, размытое, серое небо не входило во вкус темноты до конца, и от этого кружилась голова, будто ты оказался в вечном «между»: между сном и бодрствованием, между юностью и взрослостью, между былым и будущим.
Они снова зашли в какую-то кофейню — тут подавали пирожки с капустой и варенье в обычных банках. За соседним столиком сидела компания женщин, чуть старше их самих. Те весело спорили, перебрасывались шутками:
– Я ведь, Зоя, в двадцать лет вообще думала, что найду единственного и всё! А теперь вот — трое внуков, и новый роман назревает!
– Вот ещё! Ты просто готова любить жизнь, вот и всё, – сказала рыжеволосая барышня, подмигнув Кириллу.
Семён не удержался:
– Слушайте, а как сохранить — вот это всё? Смешливость, лёгкость, веру… ведь жизнь всё сильней подкидывает испытаний.
Женщины переглянулись и одна ответила:
– Надо часто бывать в Питере — и тогда всё сохранится, поверь. Тут даже мысли выветриваются из старых тревог.
Они вышли снова в ночь, теперь с какой-то улыбкой внутри. Как будто после этих слов всё стало немного проще.
Продолжаю — ночь нарастает, ощущение праздника и таинственности, встреча с новой компанией на набережной, танцы, музыка, лёгкое опьянение воздухом и свободой...
В этом городе ночь не наступает — она переходит в нечто призрачное, почти весёлое. Сумерки маячат кистями фонарей, смешивается с влажным воздухом — и вот только кажется, что ты один, а на самом деле вокруг начинается жизнь, о которой днём даже не догадываешься.
Часть третья. Ночь для своих - танцы.
На набережной Невы они оказались почти случайно — или кто его знает, если за спиной Петербург, да ещё бессонница. Толпа молодых людей жгла фаер-шары у воды: волосы у девчонок цветные, юбки в пол, на камнях, босиком, в обнимку с ограждениями танцевали сальсу, бачату, иногда что-то своё, странное, изобретённое прямо здесь. Ни стеснения, ни страха — только смех и музыка.
— Смотри, — толкнул Кирилла Семён, — вот оно, настоящее лето в большом городе. Словно сама река убаюкивает их ритм… Слушай, пошли?
Они не стали отказываться — что терять, когда утро всё равно не спешит, когда хочется не зрительствовать, а быть. Девчонка с веснушками схватила Кирилла за руку и легко повела по кругу:
— Ничего, что ты новенький. Здесь всё равно все на равных, ночь для своих.
Кирилл смеялся, кружился, сбивался, но всё равно пытался уловить шаги — и удивлялся, как просто взять и смешаться с чужой радостью, которой делятся, будто куском пирога на лавочке.
— Давай, главное — улыбайся! — подмигнула рядом хохотушка с хиппи-бусами, — наши ночи для тех, кто помнит, как мечтал быть птицей!
Где-то на лестнице у колонн появился гитарист — свой, питерский, со светлой бородой и глазами льдинками. Он пел старые песни, те, что почти все помнили. Песня пошла по кругу, подхватывали знакомые слова, вдруг вспоминали припевы, перебрасывались шутливыми репликами.
«…А потом позвонишь мне, как в прошлом июле,
и расскажешь, как трудно не ждать…»
Эта строчка разрезала ночь, как острым сапожным ножом вскрывают старый конверт: у каждого внутри замерли свои июли, чьи-то чужие нежности и потери. Даже самые отчаянные смеялись чуть тише, слушая, как город сам себе поёт, и казалось: неважно, сколько тебе лет или какой у тебя паспорт, тут ты просто — человек внутри разноцветного потока.
Кирилл — сам не заметил, как его за плечи приобняли два паренька, и вот уже все водят хоровод, хлопают, танцуют, заряжают ночь смехом. Семён где-то танцует — неважно как, главное, что на лице — эта самая открытая, до нелепости счастливая улыбка.
Да, и они оба вдруг почувствовали: острые углы, страхи, усталости — всё растворяется в ночи, когда ты не один и не ищешь смысла, но живёшь.
А песня не смолкала, город подпевал всем ветром, и Нева вкушала пение, вальяжно и широко растекаясь между гранитными набережными.
Продолжение следует....