Британские свидетели голода 1932-1933 гг.
В начале 1930-х годов Европа смотрела на Советский Союз как на лабораторию будущего. Казалось, что здесь впервые в истории строится общество равенства и разума. Однако под фанфары индустриализации гибли миллионы крестьян, и лишь немногие на Западе осмелились сказать правду. Среди них — два британца, журналист Гарет Джонс и писатель Малкольм Маггеридж. Их имена стали символом нравственного сопротивления эпохе самообмана.
1. Гарет Джонс: «Мы боимся. У меня забрали трёх коров»
Гарет Джонс, выпускник Кембриджа и помощник Ллойда Джорджа, впервые приехал в СССР в 1930 году. Он владел русским языком и мог общаться с крестьянами напрямую, без переводчиков и цензоров. Уже тогда он понял, что «в стране что-то неладно, особенно с продовольствием».
Во время третьей поездки в 1933 году Джонс пешком прошёл десятки километров по украинским и южнорусским деревням. Он записывал, что люди говорили ему шёпотом:
«В колхозе ужасно. Мы не можем ничего сказать, или нас вышлют в Сибирь <…> Мы боимся. У меня забрали трёх коров. Теперь я питаюсь древесной корой. В тысячу раз хуже, чем до Революции».
Он видел женщин и детей, «высланных только потому, что всю жизнь много работали», и добавлял: «крестьян тысячами высылают на голодную смерть».
В статьях The Times и The Western Mail весной 1933 года Джонс впервые на Западе заявил о голоде, вызванном не засухой, а политикой государства. Он писал, что Советская власть «уничтожает крестьянство — традиционную основу страны — ради быстрой индустриализации». По его словам, новая «главная революция» стала экспериментом, «идея которого возникла в мозгах лишённых корней урбанистов» — большевиков.
Джонс назвал этот эксперимент преступлением против естественного хода жизни. Он понимал, что «аграрная политика — ахиллесова пята советской власти» и что крестьянин, «всегда хотевший земли и свободы», теперь поставлен в положение заключённого.
Вернувшись в Лондон, Джонс столкнулся с глухой стеной неверия. Влиятельный корреспондент New York Times Уолтер Дюранти цинично опроверг его слова и произнёс фразу, ставшую оправданием сталинской политики:
«Невозможно сделать омлет, не разбив яиц».
Эта фраза прозвучала потом и в романе Маггериджа как символ бесстыдного самооправдания.
2. Малкольм Маггеридж: «Картофелины пересчитывались поштучно, как драгоценности»
Маггеридж приехал в СССР осенью 1932 года как корреспондент Manchester Guardian — леволиберальной газеты, где социалистическая идея всё ещё воспринималась как надежда человечества. Но уже через несколько недель он записал в дневнике:
«В стране царит жесточайшая из виденных мною диктатур… жертвы ужасны, особенно среди самого бедного населения (крестьян)».
В феврале 1933 года он отправился на юг, в район Ростова-на-Дону. То, что он увидел, потрясло его: «покинутые деревни, заросшие чертополохом поля, голодные, запуганные люди, везде военные и мужчины с каменными лицами». Он понял, что это «не голод, ставший следствием природной катастрофы, а голод искусственный, вызванный насильственной коллективизацией».
В опубликованных статьях Маггеридж писал, что в плодородных районах «шла настоящая война», а солдаты «под дулами винтовок» гнали крестьян в товарные вагоны. Цензура сократила его тексты и даже сняла подпись, но факт голода всё же прозвучал.
Год спустя, в 1934 году, Маггеридж издал роман «Зима в Москве», где художественно выразил пережитое. В нём крестьяне живут в мире, где «картофелины пересчитывались поштучно, как драгоценности», а «голод в России отличался от любого другого голода, потому что его организовали изнутри. Внешних причин — плохой погоды или блокады — не было».
Один из самых страшных эпизодов романа — история крестьянки, у которой отряд ОГПУ забирает последний мешок зерна. Отчаявшись, она убивает своих детей, «да так искусно, что ни один из них даже не проснулся». В этом Маггеридж показал, как система ломает человеческую душу, превращая жертву в собственного палача.
Писатель понял: большевизм — это не просто диктатура, а «наступление на саму жизнь». Он писал:
«Марксизм — наиболее урбанистическая из всех религий. Её пророки бродили из одной европейской столицы в другую, и мечты их, как и они сами, были лишены корней. Реальностью для них была борьба с землёй, с естественной жизнью вещей и людей».
3. Миф о “советском рае”
Особая сила книги Маггериджа — в сатире на западных «поклонников диктатуры пролетариата». Он показал, как иностранные журналисты и дипломаты жили в Москве «в оазисах роскоши, когда вокруг плясали террор и смерть», как они «играли в бильярд и предавались мечтам, тогда как вокруг плясали террор и смерть».
Он вывел под именем Джефферсона всё того же Дюранти — «американского журналиста, который цинично объяснял, что в некоторых районах нехватка продовольствия, но невозможно сделать омлет, не разбив яиц». Через таких персонажей Маггеридж показал, как Запад сознательно закрывал глаза на преступление: лжи апологетов хватило, чтобы миллионы умерли в тишине.
В другом эпизоде британский лорд Эддертон, поверив любой «чуши, которую ему говорят переводчики», всерьёз объясняет очереди за хлебом тем, что «рабочие относятся к пятилетнему плану с таким энтузиазмом, что, если бы не стояние в очередях, они бы вообще никогда не отдыхали». Вернувшись в Англию, он учреждает общество «Мы видели советское братство». Так Маггеридж описал не просто наивность, а соучастие в забвении правды.
4. “Реквием по крестьянству”
Джонс и Маггеридж встречались в Москве весной 1933 года. Один возвращался из Украины, другой — с Дона. Их свидетельства совпадали. Оба видели уничтожение России через уничтожение деревни. И оба понимали, что преступление не случайность, а система.
Некоторые затруднения (трупов много) по дороге в светлое будущее. Советский новояз
Историк Т.Н. Красавченко писала: «Они первые привлекли внимание мирового сообщества к трагедии, непосредственными свидетелями которой стали: власть уничтожала крестьянство — традиционную основу страны ради быстрой её индустриализации».
Для Маггериджа и Джонса эта катастрофа была не просто экономической: это был крах человеческой совести. Их тексты звучали как исторический и художественный комментарий к фразе Достоевского о том, нельзя построить рай на крови — нельзя достичь мировой гармонии ценой “слезинки ребёнка”.
5. Эхо в истории
Джонс погиб через два года, в 1935-м, при загадочных обстоятельствах в Маньчжурии — его смерть до сих пор считают расправой за разоблачения.
Мемориальная доска Гарету Джонсу, установленная в Университете Уэльса (г. Аберистуит, Уэльс, Великобритания)
Маггеридж вернулся в Англию и вскоре отказался от социалистических иллюзий. Его «Зима в Москве» стала одной из первых британских книг, разоблачивших сталинизм и предвосхитивших антиутопию Оруэлла.
В их судьбах соединились два взгляда Британии на Советскую Россию: холодный репортёрский и горько-ироничный художественный. Вместе они составили то, что Красавченко назвала «британским реквиемом по крестьянству в СССР».
В этом реквиеме нет жалобного тона — только сдержанная скорбь и ярость. Они увидели то, что Европа не хотела видеть: страну, где голод стал политическим инструментом, где «картофелины пересчитывались поштучно», где сама жизнь миллионов людей считалась контрреволюционным вызовом власти.
Их слова остались как напоминание: правда может быть проигнорирована, но не уничтожена.
Задонатить автору за честный труд
***
Приобретайте мои книги в электронной и бумажной версии!
Мои книги в электронном виде (в 4-5 раз дешевле бумажных версий).
Вы можете заказать у меня книгу с дарственной надписью — себе или в подарок.
Заказы принимаю на мой мейл cer6042@yandex.ru
«Последняя война Российской империи» (описание)
«Суворов — от победы к победе».
ВКонтакте https://vk.com/id301377172
Мой телеграм-канал Истории от историка.