Нотариус протянул мне ключи, и я почувствовала, как они тяжело ложатся на ладонь — словно не простой металл, а что-то большее. Дом. Целый дом на окраине города, со старым садом и верандой. От бабушки, которую я видела всего три раза в жизни.
— Вы единственная наследница, — повторил нотариус. — Других претендентов нет. Ваша бабушка Анна Петровна оставила всё вам. Дом, участок, всё содержимое.
Я кивнула, пряча ключи в сумку. Сердце колотилось. Дом. Я могла продать его, получить деньги, наконец-то рассчитаться с кредитами. Или переехать туда — уйти из душной съёмной квартиры, где соседи ругаются по ночам.
— Родственникам сообщать будете? — спросил нотариус, словно читая мои мысли.
— Нет, — ответила я быстро. — Пока нет.
Я знала, что будет, если они узнают. Мама, её сестра тётя Лида, двоюродные братья — все слетятся, как вороньё на падаль. Начнут делить, требовать свою долю, плакаться, что им тоже нужны деньги. Что несправедливо. Что бабушка была не в себе. Что я — эгоистка.
Нет. Пока никому ни слова.
Я вышла из нотариальной конторы в мокрый октябрьский день. Дождь барабанил по зонту, лужи отражали серое небо. Ключи в сумке казались раскалёнными — так сильно я ощущала их присутствие.
Домой не хотелось. Хотелось туда — в тот дом, который теперь мой. Посмотреть. Потрогать стены. Понять, что это не сон.
Я села в автобус и поехала на окраину. Час тряски по разбитым дорогам, мимо новостроек и гаражей, мимо старых деревянных домов и заборов с облупившейся краской. Наконец нужная остановка.
Дом стоял в глубине улицы, за высоким забором из потемневших досок. Калитка скрипнула — петли ржавые. Я вошла во двор и замерла.
Сад. Старые яблони с искривлёнными стволами. Кусты смородины, одичавшие и густые. Качели, покосившиеся от времени. И сам дом — деревянный, одноэтажный, с резными наличниками и верандой. Краска облупилась, крыша кое-где просела, но он стоял — крепкий, основательный.
Я поднялась на веранду. Доски скрипнули под ногами. Ключ вошёл в замок легко, словно ждал меня.
Внутри пахло старым деревом, пылью и чем-то ещё — лавандой? Я прошла по коридору, заглядывая в комнаты. Гостиная с тяжёлыми шторами и старым диваном. Кухня с облупившейся плиткой и массивным столом. Спальня с кроватью под кружевным покрывалом.
Всё было чисто. Кто-то убирался здесь недавно.
В углу гостиной стоял старый сервант. Я открыла дверцу — там посуда, фотографии в рамках, стопка писем, перевязанных лентой.
Фотографии. Я взяла одну — чёрно-белую, с выцветшими краями. Молодая женщина с младенцем на руках. На обороте выцветшими чернилами: «Аня и Верочка, 1960 год».
Верочка — это моя мама. Значит, на фото бабушка Анна.
Я смотрела на снимок, пытаясь вспомнить, какой была бабушка, когда я видела её в последний раз. Мне было лет четырнадцать. Мама привезла меня на один день — заехали по дороге куда-то. Бабушка встретила нас сухо, накормила обедом и быстро попрощалась. Я помнила её строгое лицо, седые волосы, убранные в пучок, молчаливость.
А потом больше не виделись. Мама говорила, что у них размолвка. Что бабушка — тяжёлый человек. Что лучше не связываться.
И вот теперь этот дом — мой. Почему? Почему она оставила его мне, а не маме? Не тёте Лиде?
Я взяла письма, развязала ленту. Первое было адресовано бабушке, датировано 1985 годом. Читать чужие письма нехорошо, но я уже открыла конверт.
«Аня, прости меня. Я не хотела так. Не хотела, чтобы всё вышло именно так. Но ты должна понять — я не могла иначе. Верочка ничего не знает и не узнает. Обещаю. Только не отталкивай меня совсем. Мы же сёстры. Лида».
Тётя Лида. Мамина сестра. О чём это письмо? Что Верочка не должна узнать?
Я взяла следующее. 1987 год.
«Аня, ты не права. Ты не можешь меня наказывать вечно. Прошло столько лет! Верочка выросла, вышла замуж, скоро родит. Разве ты не хочешь быть рядом? Увидеть правнучку? Лида».
Правнучка. Это про меня.
Следующее письмо. 1995 год.
«Аня, Верочка просила передать. Девочке нужна операция. Денег нет. Можешь помочь? Лида».
Операция. Я вспомнила — да, мне делали операцию в детстве. Аппендицит с осложнениями. Мама говорила, что денег почти не было, еле собрали.
Бабушка помогла? Или нет?
Я копалась в письмах дальше, но они становились всё короче, всё суше. Последнее датировано 2010 годом.
«Аня, хватит молчать. Мы обе старые уже. Зачем эта обида? Давай встретимся, поговорим. Лида».
Ответа не было. Видимо, бабушка так и не простила.
Но что именно она не простила?
Телефон зазвонил — мама. Я вздрогнула, словно поймали на месте преступления.
— Алло?
— Марин, ты где? — голос встревоженный. — Ты же знаешь, что сегодня тётя Лида приглашала на ужин?
Чёрт. Совсем забыла.
— Мам, извини, не смогу. Дела.
— Какие дела? Ты же обещала! Лида так старалась, готовила...
Я слушала мамины причитания и смотрела на письма, разложенные на столе. «Верочка ничего не знает и не узнает».
Что ты не знаешь, мама?
— Ладно, приеду, — сдалась я. — Через час буду.
— Умница. Лида будет рада.
Я повесила трубку и ещё раз обвела взглядом комнату. Дом хранил тайны. Старые, пыльные, погребённые под годами молчания. И я чувствовала — стоит начать копать, и всё полетит кувырком.
Но любопытство было сильнее страха.
Я сложила письма обратно, перевязала лентой и спрятала в сумку. Закрыла дом на ключ и поехала к тёте Лиде.
Тётя Лида жила в просторной трёхкомнатной квартире в центре — наследство от мужа, который оставил ей приличное состояние. Она встретила меня в дверях, раскрыв объятия:
— Мариночка! Наконец-то! Заходи, заходи, я столько приготовила!
Пахло жареным луком и пирогами. Мама уже сидела за столом, пила чай. Рядом двоюродный брат Олег с женой.
— Марина, ты похудела, — сразу начала мама. — Тебе нужно лучше питаться. Снимаешь эту жуткую квартиру, экономишь на всём...
— Мам, всё нормально, — отмахнулась я.
— Какое нормально? — вмешалась тётя Лида, накладывая мне полную тарелку. — Девочка в твоём возрасте должна жить по-человечески! Вот Олег уже и квартиру купил, и машину. А ты всё в съёмном углу.
Олег самодовольно улыбнулся. Его жена — тоже. Они любили напоминать о своём благополучии.
— Я справляюсь, — сказала я сдержанно.
— Справляется, — фыркнула мама. — На одной зарплате библиотекаря. Марин, я же говорила — иди в коммерцию, в банк, там хоть платят прилично.
Эта песня звучала каждый раз. Я работала в городской библиотеке, получала немного, но любила свою работу. Это их не устраивало.
— Кстати, — тётя Лида села напротив, — ты слышала про старую Анну?
Я замерла с вилкой на полпути ко рту.
— Что про неё? — спросила я как можно беззаботнее.
— Ушла месяц назад, — тётя Лида вздохнула. — Тихо, во сне. Соседка нашла. Хоронили без нас — она так завещала. Только соседи да какие-то дальние знакомые.
— Без нас? — возмутилась мама. — Как это без нас? Мы же родные!
— Вера, ты же знаешь, какая она была, — тётя Лида пожала плечами. — Обиженная на весь мир. Особенно на нас.
— На нас? — мама вспыхнула. — Это она на нас обиделась? После всего, что натворила?
Я насторожилась. О чём они?
— Мам, что натворила? — спросила я.
Мама замолчала, глянув на тётю Лиду. Та отвела взгляд.
— Неважно, — буркнула мама. — Старые истории.
— Но всё-таки, — не отставала я.
— Марина, не лезь не в своё дело, — отрезала мама. — Взрослые разговоры.
Мне тридцать два года, но для неё я всё ещё ребёнок, которому не положено знать семейные тайны.
— Кстати о наследстве, — подал голос Олег. — Интересно, кому она всё оставила? Дом-то у неё был ничего. Можно продать, денег хороших получить.
Тётя Лида кивнула:
— Вот и я думаю. Нотариус ничего не говорил. Может, нам стоит съездить, поинтересоваться?
— А смысл? — мама махнула рукой. — Она нас ненавидела. Наверняка отписала всё кому-нибудь чужому. Или государству.
— Но мы же родные! — возразила тётя Лида. — Можем оспорить завещание, если что.
— На каком основании? — скептически протянул Олег. — Она была в здравом уме, насколько я знаю.
— Ну, можно что-то придумать, — тётя Лида не сдавалась. — Если денег много, стоит попробовать.
Я слушала их и чувствовала, как внутри холодеет. Вот они. Мои родные. Ещё не знают, что дом достался мне, а уже готовы рвать его на части.
— Я думаю, нам не стоит лезть, — сказала я тихо. — Если бабушка не хотела нас видеть, может, у неё были причины?
Все уставились на меня.
— Марина, ты о чём? — нахмурилась мама. — Какие причины? Она была вредной старухой, вот и всё.
— Может, не такой уж вредной, — я встала из-за стола. — Извините, мне нужно идти. Спасибо за ужин, тётя Лида.
— Ты куда? — мама тоже поднялась. — Мы ещё даже пирог не ели!
— Дела, — коротко бросила я и вышла.
На улице я глубоко вдохнула холодный воздух. Руки тряслись. Они не знали. И узнать не должны. Потому что если узнают, начнётся ад.
Я вернулась в свою съёмную квартиру и достала письма. Читала их снова и снова, пытаясь понять. «Верочка ничего не знает и не узнает». «Ты не можешь меня наказывать вечно».
Что произошло между ними?
На следующий день я поехала в дом снова. На этот раз взяла с собой блокнот — решила составить опись вещей. Если буду продавать, нужно понимать, что здесь есть.
Но главное — я хотела найти ответы.
Я обыскала серванты, шкафы, комоды. Нашла старые документы, свидетельства, фотографии. И в самом дальнем ящике стола — толстую тетрадь в кожаном переплёте.
Дневник.
Я открыла первую страницу. Почерк — ровный, старомодный.
«1958 год. Сегодня ко мне пришла Лида. Плакала, просила прощения. Сказала, что не знала, что так выйдет. Но я не могу простить. Не могу. Она отняла у меня самое дорогое».
Я перелистнула несколько страниц.
«1960 год. Родилась Верочка. Лида принесла её показать. Красивая девочка. Смотрела на меня и улыбалась. Я не смогла удержаться, взяла на руки. И в этот момент поняла — я потеряла не только Петра. Я потеряла возможность быть матерью».
Пётр. Кто такой Пётр?
Я читала дальше, и с каждой страницей картина становилась яснее.
Пётр был мужем бабушки Анны. Они поженились в 1956 году. Были счастливы. Планировали детей.
Но в 1958 году он ушёл. К Лиде. К младшей сестре Анны.
Лида была беременна. От Петра.
И этим ребёнком была моя мама, Вера.
Я захлопнула дневник, чувствуя, как кровь стучит в висках. Не может быть. Это невозможно.
Моя бабушка — это Анна. Но моя мать родилась от мужа Анны и её сестры Лиды. Значит...
Значит, Лида — моя настоящая бабушка по крови. А Анна — обманутая жена, которая всю жизнь не могла простить предательства.
И теперь она оставила дом мне. Внучке от того самого ребёнка, который разрушил её жизнь.
Почему?
Я открыла дневник снова, листала лихорадочно, искала ответ.
«1995 год. Лида написала, что Мариночке нужна операция. Девочке всего семь лет. Я отправила деньги. Анонимно, через знакомую. Пусть Лида думает, что это благотворительность. Я не могу позволить ребёнку страдать. Она ни в чём не виновата. Это я виновата — что не простила, что отстранилась. Верочка выросла без меня. Мариночка растёт без меня. А я старею одна в этом доме, храня обиду как святыню».
Слёзы застилали глаза. Я вытерла их ладонью и читала дальше.
«2015 год. Видела Мариночку сегодня в городе. Она шла с книгами — видимо, из библиотеки, где работает. Красивая девушка. Умная, по глазам видно. Похожа на меня в молодости. Хотела подойти, заговорить. Но не решилась. Какое я имею право? Я отвергла её мать. Отвергла всю эту ветвь семьи. Из-за гордости. Из-за боли. А теперь поздно что-то менять».
Но она изменила. Оставила мне дом.
Последняя запись была датирована месяцем назад — незадолго до её ухода.
«Я умираю. Врачи не говорят прямо, но я чувствую. Времени мало. И я решила — дом достанется Мариночке. Не Вере, не Лиде. Им я не прощу никогда. Но Мариночка чистая. Она не виновата в грехах родителей. Пусть у неё будет дом. Пусть она будет счастлива здесь. Может, это моё запоздалое прощение. Или попытка исправить то, что я сломала, когда отказалась простить».
Я закрыла дневник и сидела в тишине старого дома. За окном шумели ветви яблонь, скрипела калитка. Дождь стучал по крыше.
Бабушка Анна оставила мне дом не просто так. Она оставила прощение. Шанс. Возможность начать заново то, что было разрушено поколение назад.
Но теперь у меня была информация, которая могла взорвать семью. Моя мама не знала правды. Не знала, что её отец — это Пётр, муж Анны. Что тётя Лида отбила чужого мужа у родной сестры. Что вся моя семья построена на предательстве и лжи.
Рассказать? Или промолчать?
Телефон завибрировал. Сообщение от мамы: «Марин, тётя Лида узнала адрес нотариуса. Завтра едем разбираться с наследством бабки Анны. Поедешь с нами?»
Я смотрела на экран, и внутри всё сжималось. Они поедут. Узнают. И тогда начнётся то, чего я боялась.
Нужно было решать. Прямо сейчас.
Я набрала ответ: «Мам, нам нужно поговорить. Приезжай ко мне завтра утром. Одна. Это важно».
Отправила и выдохнула. Решение принято. Расскажу маме правду. Всю. О доме, о дневнике, о том, кто её настоящий отец. Пусть она сама решит, что делать дальше.
Но перед этим я сделаю ещё кое-что.
Я открыла телефон, нашла контакт риелтора, которому когда-то помогала с поиском редких книг. Написала: «Здравствуйте. Нужна консультация по недвижимости. Срочно».
Ответ пришёл через минуту: «Конечно. Завтра в обед подойдёт?»
«Подойдёт. Спасибо».
Я посмотрела на дом, на старые стены, на потрескавшуюся краску, на резные наличники. Здесь жила женщина, которую предали. Которая не простила, но в конце поняла — прощение важнее гордости.
Теперь этот дом мой. И я не дам его растащить по частям.