Я не подошла к своей первой любви.
***
— Света, ты помнишь Андрея Владимировича Соколова? Того самого?
Я подняла глаза от салата. Настя наклонилась через стол и показала телефон.
Понедельник в кафе
На экране — мужчина средних лет стоял в глубине кадра, держал бутафорскую папку. Лицо знакомое, но словно стёртое временем.
— Это же твой пианист! Тот, который исчез в девяносто седьмом!
Сердце ёкнуло. Не больно — просто ёкнуло, как дверь на сквозняке.
— Где ты это нашла?
— В новом сериале на платформе. Стоит в массовке эпизода. Смотрела, смотрела — и узнала. Гуглила его. Это точно он.
Я присмотрелась. Постаревший, уставший, совсем не тот блестящий студент консерватории с длинными волосами и глазами, которые горели мечтой о карьере концертного пианиста.
— Он жив. Мне столько лет казалось...
— Что его уже нет? — Настя отобрала телефон. — Можешь гуглить. Его профиль в соцсети открывается первым результатом поисковика. Последний пост месяц назад.
Я закрыла глаза. Это было глупо — закрывать глаза в кафе среди людей в понедельник, когда вокруг обеденный гомон. Но годы вернулись разом.
Официант принёс наш заказ. Я попросила латте вместо обычного кофе — мне захотелось чего-то мягкого.
Девяносто седьмой. Когда всё было по-другому
Андрей появился на концерте в общаге. Третий курс консерватории, исполнял Шопена. Я сидела в третьем ряду и забыла как дышать.
Мне было двадцать. Я работала администратором в клинике около метро, ходила на вечерние лекции в пединститут. Скучная жизнь. Обычная.
После концерта он подошёл — не ко мне, а к подруге Кате, которая пела в хоре. Но Катя показала на меня: "Вот она сидела в третьем ряду". Не знаю, почему она это сказала.
Он подошёл.
— Ты плакала, когда я играл ноктюрн?
— Я не плакала.
— Почти.
Он представиля - Андрей, учился в консерватории, мечтал о Берлине и Карнеги-холле. Ухаживал за мной полгода: цветы по средам, стихи, однажды под окном общаги сыграл на гитаре.
Я влюбилась так, что дышать было трудно.
Моя мама говорила: "Детка, артисты — это опасно. Выходи за инженера". Но мама была неправа. Я знала.
Осень девяносто седьмого. Андрей перестал звонить.
Три дня я звонила сама. Телефон молчал. Мама сказала: "Бросил — значит, не достоин". Я в панике прибежала к его матери на Арбат. Та открыла дверь в халате, полусонная.
— Где Андрей?
— Доченька, даже не знаю. Он взял отпуск в консерватории, уехал неизвестно куда.
— Когда вернётся?
— Может, не вернётся. С ним такое бывает. Уходит в себя, потом появляется. Беспокойный мальчик.
Я металась по городу. Однокурсники говорили: ушёл из консерватории. Кто-то видел объявление про курсы в театральной школе в Питере. Кто-то знал — он хотел быть актёром.
Я писала письма на какой-то адрес в Питере. Ответа не было.
Через год боль ушла, как уходит снег весной. Но память осталась — твёрдая, как лёд, который падает на дно колодца.
Витя. Спокойствие как выбор
Летом девяносто восьмого я встретила Витю. Он был врачом в нашей клинике, старше на пять лет, спокойным как гранит. Он не дарил цветы, но помогал донести чемодан. Не читал стихи, но слушал, когда я говорила.
Через два месяца он спросил: "Выйдешь за меня?". Я сказала "да" — не страстно, но честно.
Свадьба в апреле девяносто девятого. Сын в двух тысяном, дочь в две тысячи втором. Витя растил их так же спокойно, как жил сам: с ответственностью, без лишних эмоций, с удивительным умением быть рядом в трудные дни.
Двадцать шесть лет.
Я забыла про Андрея. По-настоящему забыла, как забывают боль детства, которую вспомнишь только если кто-то уколет то же место.
Октябрь две тысячи двадцать пятого. Встреча в сети
Понедельник вечером. Я вернулась домой, включила смартфон и открыла браузер. Гуглила Андрея Соколова театрального из Москвы.
Профиль открывался первым результатом. Фотографии со съёмок. Всё сериалы, эпизоды, в которых он стоит на заднем плане. Статус: разведён, детей нет. Последний пост месяц назад: "Почему в России талант никого не интересует? Система выбрасывает артистов".
Я читала его посты как приговор.
"Через двадцать лет играю в массовках. Обещали главную роль — дали эпизод. Слесарь играет начальника, а я стою в тени. Справедливо?"
Я посчитала: ему пятьдесят лет. Но на фото — как семьдесят. Морщины, усталые глаза, худоба резкая, словно жизнь откусила от него все куски, которые можно было откусить.
Витя вернулся поздно. Я не сказала про Андрея. Просто сидела рядом на диване, смотрела на его профиль — спокойное лицо, волосы чуть посеревшие, но глаза живые. Он консультировал пациента онлайн, говорил что-то про кардиограмму.
Когда он закончил, спросил:
— Тяжёлый день?
— Нет, обычный.
Это была правда. Обычный день. Просто день, когда вернулась в мою жизнь боль, которую я отпустила двадцать восемь лет назад.
Расследование. Две жизни под лупой
На выходных я проследила всю его жизнь через экран.
Девяносто восьмой год: театральная студия в Питере. Девяносто девятый: первые эпизоды в сериалах. Две тысячи пятый: свадьба (фото в профиле — блондинка в белом платье, он счастливый). Две тысячи седьмой: развод. Две тысячи двенадцатый: в театре, играет статистов. Две тысячи двадцатый: уезжает в Москву, там работает в в массовках.
Двадцать восемь лет с одной целью.
И что?
В профиле написано: "Мечтаю о главной роли. Жду справедливости".
Я закрыла смартфон.
Вторник. Я разглядываю свою жизнь как карту.
Квартира в Беляево, куплена в две тысячи пятом. Ипотека кончилась в две тысячи двадцатом. Дача под Звенигородом — её мы купили в две тысячи пятнадцатом, когда дети поступили в институты. Максим работает программистом, неплохо зарабатывает. Даша учится на медика — как отец.
Витя на пенсии, но консультирует. Я работаю администратором. Мы ездим в Тайланд раз в два года. В Беляево у нас есть знакомые — подруга врач, другая — учительница.
Не романтично. Но живо.
Не ново. Но спокойно.
Не красиво. Но честно.
Среда. Диалог, который изменил всё
Среда вечером. Витя консультировал онлайн на кухне перед ужином.
Я молча варила суп. Не знала, как начать.
— Витя, помнишь, я рассказывала про одного парня? Из консерватории?
Он поднял глаза от телефона. Суп начал кипеть.
— Того, который ушёл? Когда ты плакала?
Это было странно. Я не помнила, чтобы рассказывала ему про Андрея подробно. Но Витя помнил — через двадцать шесть лет брака.
— Я его нашла. В интернете. Он актёр. Массовки.
Витя отложил телефон. Встал, подошёл к плите, посмотрел в кастрюлю.
— Суп готов?
— Почти.
— И что? Он счастлив?
Вопрос был задан так спокойно, что я поняла: он уже знает ответ. Витя всегда знает ответы.
— Нет. Разведён. Снимает квартиру. Жалуется на систему.
Он кивнул. Разливал суп по тарелкам.
— А ты? Ты счастлива?
Я поднял глаза. Витя смотрел не на меня, а на суп, но смотрел серьёзно.
— Да, — сказала я правду.
Он поставил тарелку передо мной, сел напротив.
— Вот и молчи. Повезло тебе, что он сбежал.
Он начал есть. Больше мы про Андрея не говорили. Но что-то в этом диалоге сломалось внутри — не мой брак, а моя боль. Боль развалилась на кусочки, и каждый кусочек вдруг получил смысл.
Павелецкий вокзал. Встреча с прошлым
Четверг. Я ехала на встречу одноклассников в пригород. Вокзал в ноябре был сырой, людный, как всегда.
Стояла у табло расписания и вдруг узнала его.
Андрей стоял в тридцать метрах, смотрел на экран, нервно переводя взгляд с рейса на рейс. На нём была старая дубленка, в руках — папка с документами. Телефон постоянно жужжал в кармане — он доставал его, смотрел, опускал обратно. Куда-то опаздывал. Или ждал звонка.
Я могла подойти. Сказать: "Привет, помнишь?". Он не узнал бы — прошло двадцать восемь лет. Но я бы узнала его реакцию. Может быть, он бы сказал что-нибудь романтичное про судьбу, про встречу. Или спросил: "Простите, мы знакомы?".
Я прошла мимо.
Он обернулся — может быть, услышал мой шаг, может быть, просто так. Наши глаза встретились на секунду. В его глазах было то же, что я видела в его постах. Затравленность. Вопрос: "Почему я не счастлив?". И что-то ещё — усталость от собственной жизни.
Я улыбнулась внутри себя.
Не от злорадства. От облегчения.
От понимания, что он сбежал не от нашей истории. Он сбежал к мечте. И мечта пожрала его.
Ночь. Финальное прозрение
На встречу я пришла счастливая, потому что видела Викторию Сергеевну, нашего классного руководителя - тогда совсем молоденькую. Она преподаёт в школе уже сорок два года. Рассказывала про своего мужа, которого не стало в восьмидесятых, про то, как она одна растила сына, про внуков.
— Света, ты как? Витя, помню, хороший был.
— Хороший, — сказала я. — Спасибо, что вспомнили.
Дома Витя готовил ужин. На столе стояла моя любимая чашка.
— Как встреча?
— Хорошо. Видела нашу классную.
— Ты счастлива? — спросил он снова, помешивая какао в кастрюльке.
Какао. Не суп. Вечернее, тёплое, ласковое. Как будто он знал.
Я ответила правду:
— Да.
Дневник. Письмо себе
Ночью я сидела в постели с тетрадью, той самой, которую вела ещё в девяносто восьмом году. Раскрыла последнюю страницу.
И написала:
Спасибо, Андрей, что ушёл без слова. Ты мог бы стать моим крестом. Я могла бы стать твоей опорой в исканиях, твоей жертвой. Вместо этого ты стал уроком.
Не все красивые истории должны иметь продолжение. Не все встречи на вокзале ведут к счастью. Не все мечты сбываются. Иногда это спасение.
Витя спит рядом. В соседней комнате дочь пишет конспект по фармакологии. За окном ноябрь. В феврале мы едим во Вьетнам.
Я благодарна судьбе не за то, что произошло. А за то, что произошло потом.
За то, что ты ушёл. За то, что я встретила его. За то, что я стала собой.
Я закрыла дневник и посмотрела на фото с полки — мы с Витей в Бангкоке, два года назад. Я была счастлива. Витя тоже.
И это не было случайностью, не было наградой за терпение. Это было просто результатом выбора, который я сделала в девяносто восьмом году.
За окном шёл снег. Ещё рано для ноября. Но он шёл.
Подпишитесь. Если ты тоже когда-нибудь благодарила кого-то за то, что он ушёл.