Утренний поезд уходил из города, как кошка из кухни: бесшумно и не оглядываясь. Марина и Егор устроились у окна, поставили между собой термос и пластиковый контейнер с пирожками. У них начинался отпуск — не юга и не моря, а холодные Уралы: четыре дня в Чусовом, старые мосты, музей паровозов, баня у реки. Марина давно хотела «пустую тишину и запах дров», Егор — просто выключить телефон.
— Кажется, мы всё-таки взрослые, — сказала она, просматривая список мест. — Кто ещё едет отдыхать смотреть ржавые паровозы?
— Настоящие взрослые, — кивнул Егор и зевнул. — С термосом.
Поезд набрал ход. За окном ленты берёз, редкие дачи, потом — снег по колено на полях. Егор положил ладонь Марине на колено. Она улыбнулась, взглянула — и насторожилась: пальцы у него были холодные и чуть дрожали.
— Ты спал? — спросила.
— Вроде да, — ответил он, отводя взгляд. — Давление, наверное. Пережал ремень в рюкзаке, глупость.
Через минуту Егор сел ровнее, перехватил ворот свитера, будто ему стало тесно. Засмеялся — неуверенно.
— Неловко просить, — сказал он, — но давай откроем форточку. Жарко.
Марина потянулась к приоткрытой щели. В лицо пахнуло железом и снегом. На щеке у Егора выступили блёстки пота. Он глотнул воздух.
— Егор, — тихо сказала она. — Сердце?
— Просто… быстро, — ответил он и попытался улыбнуться. Улыбка не вышла.
Она положила пальцы ему на запястье. Пульс стучал как испуганная птица — часто и одинаково, будто кто-то нажал клавишу «ускорить» и забыл снять. Марина вспомнила мамино: «Если очень часто — не гоняйся за цифрами, попробуй остановить бег». И ловкое движение маминых рук над журналом — рисунок дыхательных проб.
— Я сейчас, — сказала Марина и вскочила.
В их вагоне дремала пенсионерка с лавандовой шалью, мужчина в строительной куртке играл в шахматы на телефоне, подросток в наушниках грыз семечки. Проводница, молодая, веснушчатая, протирала поручни.
— Девушка, — Марина сглотнула. — У мужа сердцебиение как пулемёт. Станция далеко?
— Следующая — через сорок минут, — сказала проводница, мгновенно посерьёзнев. — Я вызову бригаду. Держитесь.
Она достала из тумбочки рацию. Марина вернулась к Егору. Мир внутри купе стал маленьким: только их двоих, окно, столик. Внутри Марининой головы — тоже только трое: она, Егор и память.
— Смотри на меня, — сказала она. — Слышишь? Сейчас глупое упражнение, но надо. Набери воздух и как будто дуй в трубочку. Сильно. Будто хочешь надувать шарик. Десять секунд. Потом вдох — и ещё раз.
— Мариш… — он кивнул. — Давай.
Она схватила из контейнера пустую бутылку, протёрла горлышко салфеткой, поднесла. Егор прижал губы и дунул. Плечи дрожали. Вены на шее натянулись. Марина считала вслух: «Раз… два… три…».
— Дайте шприц на десять миллилитров, — сказал вдруг от двери голос. — Если есть.
У входа стоял мужчина с пакетом «Апельсин» и старым бархатным шарфом. Лицо с тонкими морщинами, внимательные глаза.
— Я медик, — коротко пояснил он проводнице, и та исчезла бегом.
— Я… — Марина не знала, кому объяснять. — У него сильно.
— Похоже на пароксизм, — сказал мужчина без драматизма. — Ничего. Иногда исправляется на ходу. Вы правильно делаете.
Проводница протянула шприц. Мужчина вынул поршень, перевернул шприц носиком к Егору.
— Пробуем «дуй до ползунка». Вот сюда дуть так, чтобы поршень пополз, — он улыбнулся. — Хитрость: смотреть не на шприц, а на меня. Готов?
Егор кивнул. Дунул — серьёзно, до слёз. Поршень сдвинулся. Марина увидела, как по шприцу медленно, как в кино, ползёт крошечная черта.
— Ещё, — сказал мужчина. — И сразу — лёжа, ноги повыше.
Они уложили Егора на диван. Проводница подложила под его икры сумки. Марина держала ладонь на запястье, считала удары. «Беги, беги, беги», — стучали секунды. И вдруг — как будто кто-то выключил невидимый метроном. Пульс споткнулся, вздохнул — и пошёл ровнее, тяжелее, медленнее.
Егор открыл глаза и зажмурился снова — от облегчения.
— Вот так, — сказал незнакомец. — Иногда тело вспоминает, как надо.
Марина впервые вдохнула по-настоящему. Колени у неё были ватными.
— Вы… — начала она.
— Самуил Михайлович, — сказал он. — Кардиолог на пенсии. Еду на дачу. Если честно — ехал на скором, но хозяин в буфете пролил на меня чай, я промахнулся поездом. Взял электричку. Вот и оказался тут.
Он сказал это так просто, что Марина кивнула, как будто в каждом вагоне по расписанию должен находиться свой кардиолог-на-электричке.
Поезд притормозил на пустом полустанке. За окнами — деревянный домик с облупленной вывеской «Лесная», сугробы до колена, один фонарь. К вагону подкатил «Соболь» с красным крестом. Двое фельдшеров поднялись на подножку.
— Кого? — спросили.
— Его, — сказала Марина и почувствовала, как голос вдруг сел.
Егор уже сидел, опершись о спинку, бледный, но живой. Фельдшер вежливо отодвинул Марину, прикрепил датчик к пальцу, прислушался, взглянул на экран.
— Хорошо, что поймали. Верхушечная тахикардия, похоже. В больницу — всё равно.
— Поеду с вами, — сказала Марина.
— Я тоже, — сказал Самуил Михайлович, и фельдшер с удивлением кивнул — как кивают человеку, у которого на лице написано «я в теме».
В приёмном отделении было пахло белизной и снегом с чужих ботинок. Егор лежал под серым пледом, на мониторе светился спокойный лес из зубчиков. Марина сидела в коридоре на жёстком стуле, держала его паспорт и скомканный талон.
— Повезло, — сказал врач лет тридцати, заглядывая в карту. — Если бы не купэ-шприц — приехали бы не так.
Он улыбнулся Марине и подмигнул Самуилу Михайловичу:
— Учебники не врут, да?
— Иногда, — мягко ответил Самуил Михайлович. — Но сегодня — нет.
Марина вышла на крыльцо, вдохнула холод. Её трясло — не от мороза.
— Спасибо, — сказала она, когда Самуил Михайлович вышел рядом. — Я не знаю, как это… как вам…
— Никак, — ответил он. — Просто однажды вы окажетесь в другом вагоне. И там кому-то понадобится вы. Это всегда так работает.
Он помолчал.
— Пять лет назад, — сказал, не глядя, — моя жена ехала одна. Ей стало плохо в электричке. Никого. Телефоны, снег, равнодушие. Её довезли — но поздно. Я с тех пор иногда специально езжу не на скором, а на электричках. Глупо, конечно. Но мне так легче. Сегодня… — он улыбнулся краем губ. — Сегодня оказалось не зря.
Марина кивнула, и в этот жест вложила всё, что не умела сказать словами.
— Возьмите, — она порылась в сумке и достала его пакет «Апельсин», который он оставил в вагоне у их столика. — Вы забыли.
— Там мандарины и хлеб, — смутился он. — Детство.
— Это тоже работает, — сказала Марина.
К вечеру Егору разрешили позвонить. Он был злой на себя и нежный к миру — такое бывает после чужой улыбки и собственной слабости.
— Слышал тебя всё время, — сказала Марина. — Даже когда глаза закрыл.
— Я боялся забыть твой голос, — признался он и засмеялся — слишком коротко, чтобы это был смех, но достаточно, чтобы ей стало легче.
— Поедем в Чусовой позже, — сказал он. — Или вообще к моему отцу. Я ему давно не звонил.
— Поедем, — сказала Марина. — И туда, и туда. У нас теперь долгов два — друг другу и одному электричному ангелу.
— Какому?
— Который опоздал на поезд, — ответила она. — И успел к нам.
Они сидели рядом — он с монитором, она с термосом. За окном падал редкий снег. На парковке скорой кто-то ненароком моргнул фарами. Совсем коротко: один раз. Сигнал — будто не для улицы, а для одного вагона где-то внутри.
Марина подумала, что мир иногда делает всё очень сложно, чтобы в итоге получилось просто: нужный человек оказывается в нужном вагоне. И ты вдруг понимаешь — не один.