Все началось с телефонного звонка от мамы. Голос у нее был виноватый и растерянный: «Анечка, ты не против, если Катя поживет у вас немного? Совсем чуть-чуть. После нашего с отцом раздела она совсем подавлена, в той квартире с отцом и его новой… ей невыносимо».
Катя. Моя младшая сестра с разницей в двенадцать лет. Для меня она всегда оставалась ребенком — долговязая девочка с косичками, которую я провожала в первый класс. Ей было восемнадцать — сложный возраст, да ещё и эти распри между родителями. Кто, как не старшая сестра, должен был стать ее спасательным кругом?
Сергей, мой муж, с которым мы были вместе восемь лет, отнесся к идее с пониманием. Наш брак казался мне крепким, надежным тихим причалом. Ему было тридцать два, он был успешным IT-специалистом, мы уже даже планировали детей, но пока наслаждались жизнью вдвоем. «Конечно, пусть поживет, — обнял он меня. — Поможем девочке встать на ноги».
И вот она стояла на пороге нашей двушки с огромным рюкзаком и чемоданом. Хрупкая, с большими глазами, в которых читалась обида на весь мир. «Спасибо, что пустили, — прошептала она, цепляясь за меня. — Я вам не помешаю, честно».
Первые недели все было идеально. Слишком идеально. Катя старалась изо всех сил: мыла посуду, подметала, пыталась готовить. Она смотрела на Сергея с подобострастием, ловила каждое его слово. Он, в свою очередь, сначала снисходительно-отечески шутил с ней, помогал с учебой, объяснял что-то за компьютером.
Я умилялась. Видела, как моя сестренка расцветает в атмосфере нормальной, спокойной семьи. Как она перенимает мои привычки, мой стиль в одежде. Я была слепа. Я не видела, что это не перенимание, а изучение. Изучение врага и его территории.
Переломный момент наступил недели через три. Я как раз закрывала сложный проект на работе, приходила домой выжатой как лимон, нервничала и плохо спала.
«Анечка, я тебе чайку заварю, — как-то вечером предложила Катя. — У меня есть специальный травяной сбор, очень успокаивает. Будешь спать как младенец».
Я, тронутая ее заботой, согласилась. Чашка ароматного чая с мятой, мелиссой и чем-то еще, едва уловимым, горьковатым, стала нашим вечерним ритуалом. И знаете, она была права. Я стала засыпать, едва коснувшись головой подушки. Не просто засыпать — я проваливалась в глубокий, беспробудный сон, без сновидений, как в коме. Просыпалась с тяжелой головой, разбитая, но списывала это на накопившуюся усталость.
Теперь, оглядываясь назад, я вижу все красные флаги, которые тогда упорно игнорировала.
Я не видела, что в те вечера, когда я «отключалась» в девять, Катя не шла в свою комнату. Она оставалась в гостиной. С Сергеем.
Я не придала значения, что их разговоры за чашкой чая (его — обычного, моего — «специального») стали слишком тихими, слишком доверительными.
Я не обратила внимания, как изменился ее взгляд на него. Подчиненное обожание сменилось горячим, заинтересованным блеском. А его снисходительность — на неподдельный интерес. Он стал выглядеть моложе. Чаще шутил, стал больше внимания уделять спорту, дома стал носить не старые футболки, а новые, удобные худи и брюки. Я думала, это потому, что в доме появился молодой человек, и он не хочет выглядеть стариком. Ах, какая же я была дура.
Атмосфера в доме накалялась, но странным образом. Мы не ссорились. Напротив, внешне все было прекрасно. Но я ловила на себе быстрые, полные какого-то странного смысла взгляды Кати. Она могла сказать: «Сережа, передай, пожалуйста, соль», — и в ее голосе была какая-то сладкая, интимная нотка, от которой у меня по коже бежали мурашки. Но когда я ловила себя на этом, тут же ругала: «Ревную к ребенку? Совсем крыша поехала?»
Апогеем стала та ночь. Та самая, что разделила мою жизнь на «до» и «после».
Меня разбудил кошмар. Не сам сон, а чувство дикого, животного ужаса, от которого сердце выскакивало из груди. Я резко села на кровати. Место рядом было пусто. Часы на тумбочке светились красным: 3:10.
«Сережа?» — позвала я шепотом. Тишина.
Куда он делся? Может, просто встал в туалет? Тогда почему меня накрывает волной паники? Я встала и вышла в коридор. В квартире царила тишина, но из-под двери комнаты Кати пробивалась узкая полоска света. И доносились звуки. Приглушенный шепот. Сдержанный, женский смех. Его смех.
Я медленно пошла в сторону комнаты. Что я там увижу? Может, они просто болтают, общаются, а в комнате закрылись, чтобы мне не мешать, а я тут накрутила себе. Наверняка я просто застану их за разговором. Может, он не мог уснуть, она тоже, и они просто болтают за жизнь. Моя наивность сейчас кажется мне болезнью.
Я приоткрыла дверь буквально на сантиметр. В конце концов, это мой дом, я могу ходить в любую комнату, верно? Я хотела просто толкнуть ее и сказать: «Ребят, вам не пора спать?» Но рука замерла в воздухе.
Я заглянула в щель.
И мой мир остановился.
Они были там. Посреди комнаты, на расстеленном на полу одеяле. Он, мой муж, чье тело я знала восемь лет. Его спина, в которую я так любила утыкаться лицом перед сном, была напряжена. И ее тонкие, почти детские руки, обвивали его шею. Ее пальцы впивались в его плечи. Ее длинные светлые волосы растрепались по подушке.
Я не дышала. Во мне все замерло. Мыслей не было. Был только леденящий ужас и картина, впивающаяся в сетчатку как раскаленное железо.
И тут ее взгляд, блестящий, сияющий в полумраке, скользнул по щели в двери и встретился с моим.
Она увидела меня.
Я ждала испуга. Стыда. Паники. Я ждала, что она оттолкнет его, закричит.
Но нет.
Ее губы растянулись в медленную, совершенно четкую улыбку. Улыбку холодного, безраздельного торжества. Ее глаза, полные презрения и наслаждения, сказали мне все. Они сказали: «Да, все так. И ты ничего не можешь с этим сделать. Ты всегда была слишком слабой и доверчивой. А я — моложе. Красивее. Хитрее».
Это длилось секунду. Может, две. Потом она притянула его лицо к себе, чтобы он не обернулся, и продолжила целовать, глядя прямо на меня.
Я отшатнулась. Боль, острая и физическая, пронзила меня насквозь. Я стояла в темном коридоре, опершись о стену, и не могла издать ни звука. Во рту пересохло. В глазах стояли пылающие слезы, которые не могли вытечь.
Я вернулась в спальню, села на кровать и смотрела в окно на спящий город. Во мне что-то сломалось. Окончательно и бесповоротно.
Они вышли из комнаты через полчаса. Он шел на цыпочках, притворяясь, что просто выходил попить. Увидев меня сидящей на кровати, он замер.
«Ань? Ты чего не спишь?» — в его голосе была фальшивая нота заботы, под которой сквозил панический страх.
Я посмотрела на него. Не злясь. Не крича. С чувством полной, абсолютной опустошенности.
«Мне снился кошмар, — сказала я ровным, безжизненным голосом. — Пойду воды попью».
Я прошла мимо него, не глядя. На кухне, на столе, стояла моя чашка. Та самая, вечерняя. На дне — темный осадок от трав.
Я взяла ее в руки, подошла к мойке и медленно, на его глазах, вылила остатки. Потом повернулась к нему.
«Знаешь, Сереж, а ведь Катя права. Ее чай действительно очень «крепкий». Такой крепкий, что можно проспать все, что угодно. Даже то, как твоя собственная жизнь рушится».
Лицо его побелело. Он все понял. Он видел, что я не кричу. Не бью посуду. Не требую объяснений. И это испугало его больше любой истерики.
«Аня, я… мы… это не то, что ты подумала…»
«Что я подумала, Сергей? — перебила я его. — Что моя сестра, которую я приютила, несколько недель подряд подсыпала мне в чай снотворное, чтобы вы с ней могли спокойно заниматься сексом в ее комнате, пока я «крепко сплю» в десяти метрах? Да. Именно это я и подумала».
В ту ночь мы больше не разговаривали. Я вернулась в спальню, закрыла дверь и села собирать вещи. Утром, когда Катя, сияющая и наглая, вышла на кухню, я сказала только одну фразу:
«У тебя есть два часа, чтобы собрать свои вещи и уйти отсюда. Если я вернусь и застану тебя здесь, я выброшу все твои вещи в мусорный бак. И расскажу все отцу. И маме. И всем твоим друзьям. В деталях».
Она попыталась сделать невинное лицо, но увидев мой взгляд, скисла. Во мне не было ничего от той доброй, доверчивой сестры. Во мне была только холодная сталь.
Сергей пытался говорить, что это была ошибка, мгновенная слабость, что он любит меня. Но каждое его слово разбивалось о стену того образа — ее торжествующей улыбки за его спиной.
Я не стала с ним разводиться сразу. Сначала я просто ушла. Сняла квартиру. Дала себе время прочувствовать всю глубину предательства. Пропитаться им. Его звонки я игнорировала. Его сообщения — удаляла. Он стал для меня пустым местом.
Прошло полгода. Мы в процессе развода. Сергей сломлен и подавлен. Он потерял все: жену, дом, репутацию (некоторые общие друзья узнали правду). Он говорит, что попал под «чары», что она его «заворожила». Но чары, Сережа, действуют до первой трезвой ночи. А у тебя их было много.
Катя сначала пыталась оправдываться перед родителями, говоря, что я все выдумала из ревности. Но логика была на моей стороне: зачем благополучной женщине выдумывать такое про мужа и юную сестру? Она оказалась в полной изоляции. Ее карьера модели (о чем она мечтала) не сложилась. Она работает официанткой и, по слухам, уже нашла себе нового «покровителя».
А я? Я выжила. Это самое главное. Я прошла через ад предательства самых близких людей и вышла из него другой. Более жесткой. Менее доверчивой. Но живой.
Иногда по привычке я ставлю чайник вечером, чтобы заварить себе чай. Но потом всегда останавливаюсь. Вместо этого наливаю стакан воды. Простой, чистой, прозрачной воды. Которая не сулит сладких снов, но зато и не скрывает горькой правды.
И я учусь засыпать без посторонней помощи. Просто закрываю глаза и доверяю тишине. Потому что знаю — самое страшное уже позади. Его звали не «снотворное». Его звали «доверие». И я его уже никогда не куплю в аптеке снова.