Я услышала скрип калитки и сразу поняла, что будет разговор. Редко у нас в семье кто-то просто так заходит в сад, чтобы полюбоваться георгинами или помочь с лейкой. Обычно приходят с новостями, а новости у нас почему-то всегда как занозы — мелкие, злые, цепляются за одежду и не дают потом заснуть. Я вышла на дорожку, щёлкнула защёлкой на теплице и увидела свекровь. На ней было пальто хмурого цвета, в руках она держала сумочку, которую никогда не ставила на землю — боялась, что «соки от грядок» испортят кожу.
— Ты дома? — будто бы удивилась она.
— А где мне быть? — я улыбнулась, хотя от её голоса в животе стянулось.
— Я думала, по делам уехала, — произнесла она, оглядывая грядки так, будто проверяла отчёт. — Помидоры у тебя поспели. А толку-то? Всё на земле, аж трескается. Не умеешь собирать.
Я не спорила. Её тону невольно уступаешь: он умеет из любой темы сделать приговор. Мы прошли к крыльцу, где стоял стол с клеёнкой. На клеёнке были подсолнухи, но за годы они выцвели и превратились в какие-то безымянные белые кругляши.
— Садись, — сказала я. — Чай заварен.
Она всегда отказывалась, а теперь неожиданно села. Это показалось мне плохим знаком. Она не ставит сумочку на сырую доску, не снимает перчаток, только достаёт из сумочки конверт.
— Подпиши, — говорит. — Тут нужно согласие.
— На что? — я даже не взяла.
— На порядок, — сказала она, глядя мимо меня. — Здесь тебе станет легче, всем будет легче. Ты же всегда за лёгкость, за комфорт.
Я вздохнула и взяла конверт. Внутри была копия какого-то договора и заявление, ровным, чужим шрифтом напечатанное. Я стала читать, и буквы поначалу не складывались в слова. А когда сложились, рука стала тяжёлой, как мокрое полотенце.
— Это что? — спросила я, хотя уже поняла.
— Покупатель серьёзный, — ответила она. — И цена хорошая, пока не сезон. Не тяни.
— Ты продала мою дачу? — слова прозвучали так, что птица на яблоне вспорхнула.
— Я распорядилась. Мне надоело ждать, пока ты съедешь и перестанешь мучиться. Эта земля не для тебя. Я вижу, как ты устала.
— Это мой дом.
— Дом? — она оглянулась на теплицу, на старые ступеньки, на криво прибитую рейку, которой я закрепляла занавеску от комаров. — Не смеши меня. Дом — там, где порядок, где люди понимают правила. Здесь ты только прячешься от себя.
Я положила бумагу на стол. Внутри все дрожало. В голове вспыхнуло то, как я своими руками копала лунки, как вытаскивала сорняки вместе с серой, как держала ладонью хрупкие стебли. Я не знала, как объяснить ей, что это не «участок», а нитка, за которую я держусь, чтобы не упасть в собственную бездну.
— Без моего согласия ты ничего не сделаешь, — сказала я.
— Я всё сделаю, — спокойно ответила она. — Я в этом доме жила, когда тебя на свете не было. У меня все бумаги в порядке. А ты… ты живёшь на чужом терпении.
Дверь скрипнула, вышел муж. Лицо у него было сонное и виноватое, как у мальчишки, который пролил молоко.
— Что тут? — спросил он.
— Я принесла бумагу, — сказала свекровь. — Нужно подписать, пока не упустили шанс.
Он перевёл взгляд на меня. Я искала на его лице хоть что-нибудь: решимость, сомнение, злость. Нашла пустоту, как утренний туман над рекой.
— Мы поговорим позже, — тихо произнёс он, избрав безопасный путь между двух деревьев, где ветки не шлёпают по лицу.
Свекровь поднялась.
— Я приеду завтра, — сказала она. — Надеюсь, ты проявишь благоразумие.
Когда калитка снова скрипнула и закрылась, мне захотелось схватиться за неё, как за рукоять сковороды, и швырнуть всю эту историю на холодный пол, пусть треснет посуда, пусть взлетит пар. Но я села на ступеньку и подперла голову ладонями.
— Ты знал? — спросила я у мужа.
Он провёл ладонью по затылку.
— Нам тяжело, ты знаешь. Работа, кредиты. Мама сказала, что это выход. Только она не хотела тебе говорить, чтобы ты не переживала.
— Значит, лучше пусть я узнаю от чужих?
— Какие чужие? Она же мать.
— Мать тебе, а я кто?
Он потерялся. Вроде бы хотел обнять, но остановился, как будто между нами вдруг вырос ещё один стол, на котором лежит какой-то чужой большой нож.
— Давай не ссориться, — произнёс он. — Мы всё решим.
Я молча взяла бумагу и убрала в шкаф. Решения у нас всегда такими и были: положить на полку, закрыть, забыть, а потом удивляться, откуда на полу крошки и муравьи.
День тянулся в вязкой тишине. Я по привычке обработала клубнику от улиток, подвязала огурцы, хотя руки всё время норовили сделать что-то плохое — бросить лейку, раздавить мягкий помидор. Из соседнего участка заглянула Лида, невысокая женщина с голосом, который всегда звучал так, будто она поёт из-под одеяла.
— Чего такая? — спросила она, сразу чувствуя чужое несчастье, как кошка чувствует грозу.
Я не хотела разговаривать, но слова сами полились. Лида слушала, кивала, иногда качала головой.
— Ой-ой-ой, — сказала она наконец. — Погоди. Я вчера видела объявление. Там дом один в один, как твой. Фотографии те же, что я тебе помогала делать для соседского конкурса. Даже лестница с твоим ковриком.
— Объявление где?
— На сайте, — Лида махнула рукой в сторону, где у неё в доме лежал старенький телефон. — Хочешь, покажу?
Мы пошли к ней. В доме пахло кофе и свежим хлебом. Она достала телефон, поковырялась пальцем по экрану и нашла. Я увидела снимки: яблоня, тень от вишни, крыльцо с лестницей, на которой я когда-то отмывала краску тряпкой. И подпись: «Продаётся дача. Срочно».
— Посмотри на номер, — сказала Лида. — Запиши.
Я записала. Сердце билось в боку, словно кто-то заблудился внутри и колотится о ребро.
— Позвони, — предложила Лида. — Скажи, что интересуешься.
— Сейчас?
— А когда, по-твоему?
Я набрала. Мужской голос ответил быстро, вежливо, по делу. Я спросила про дом, про документы, про цену. Он отвечал уверенно, как человек, который давно занимается этим делом. Я спросила:
— А могу посмотреть сегодня?
— Да хоть через час, — сказал он. — Хозяйка сказала, что ключи у неё, она приедет и покажет.
— Хозяйка? — повторила я.
— Да, мама одного из собственников. Очень деловая женщина.
Я поблагодарила и положила трубку. В груди всё перевернулось, но теперь мне стало ясно, что воронка имеет дно, и дно это — встреча.
— Идёшь? — спросила Лида. — Я с тобой.
— Иду.
Мы дошли до ворот, я закрыла дом, и в этот момент подъехала машина. Свекровь вышла, улыбаясь так, как улыбаются люди на фотографиях для документов: уголки губ вверх, глаза холодные. За ней вышел невысокий мужчина в очках — тот, с кем я разговаривала.
— Вот, — сказала свекровь, — хозяйка сама дома. Какая удача.
— Какая удача, — эхом повторила я и ощутила, как будто стою на сцене перед пустым залом: слышно каждый вздох, каждое движение пальцев.
Мужчина поздоровался, протянул руку, я ответила. Он стал деловито говорить о преимуществах участка: хорошая почва, удобный подъезд, перспективное место. Я ходила с ними по саду, и каждый мой шаг отзывался в ушах, как удар молотка.
— Тут, конечно, надо убрать старую теплицу, — сказал он. — И крыльцо подремонтировать. Но дом светлый, аккуратный.
— У меня всё аккуратно, — твёрдо произнесла я.
— Да-да, — он уставился на заметённые опилки у сарая, туда, где я вчера пилила старую доску. — Видно, что хозяйка следит.
Я остановилась у вишни. Потрогала кору.
— Скажите, — обратилась я к нему. — Вы часто показываетe дома без собственника?
— Так собственник рядом, — он улыбнулся на свекровь.
— Это не собственник, — сказала я. — Это мой родственник. А дом — мой.
Мужчина сбился. Он посмотрел на свекровь. Та подняла подбородок.
— Не надо устраивать сцены, — произнесла она вполголоса. — Идём дальше, я покажу сарай.
— Мы никуда не пойдём, — остановила я шаг. — Пожалуйста, зайдите на крыльцо. Я сейчас принесу настоящие документы.
Я вошла в дом так быстро, будто меня кто-то толкнул в спину. Достала папку, где лежали дарственная, акт приёма, квитанции — на моё имя. Я рванула молнию, вытащила всё разом. Вернулась на крыльцо, разложила бумаги, как карты.
— Вот, — сказала я. — Здесь чёрным по белому. Я никому не давала согласия на продажу.
Мужчина взял один лист, другой. Она стояла и молчала. Её губы стали тонкими, как нитки.
— Простите, — произнес он, — мне говорили, что все вопросы согласованы.
— Вам многое могут говорить, — я не улыбалась. — Но читать надо уметь.
Он кашлянул, поправил очки и задержал взгляд на свекрови. Ему явно не хотелось участвовать в чужой семейной войне.
— Я, пожалуй, уеду, — наконец сказал он. — Извините за беспокойство.
— Ничего, — ответила я. — Это вы меня извините, что вы попали в такую историю.
Он ушёл быстро, почти бегом. Мы остались втроём: я, свекровь и Лида, которая стояла чуть поодаль, сжав руки перед собой, как школьница, которую оставили сторожить класс.
— Ты устроила спектакль, — сказала свекровь. — Перед чужим человеком.
— Ты устроила продажу, — ответила я. — Перед своей невесткой.
— Я делала, как правильно.
— Правильно — это как? По твоему пониманию или по закону?
— По совести, — она впервые повысила голос. — Ты сидишь тут со своими банками, помидорами, разговариваешь с курицами. Жизнь идёт, а ты как будто остановилась. Я хотела тебя выдернуть отсюда, пока ты не закончила совсем.
— Я здесь не заканчиваю, я здесь живу. И, знаешь, разговариваю не только с курицами, но и с собой. И впервые за много лет я услышала свой голос. Он говорит, что я не вещь и не приложение к чужой воле.
Она замолчала. Это была редкая пауза, которую хотелось беречь. Но через миг она собралась, поставила сумочку на стол, хотя боялась «соков», и тихо произнесла:
— Ты ломишься в закрытую дверь.
— Это моя дверь, — ответила я. — И мой ключ.
Скрипнула калитка — вернулся муж. Он остановился на тропинке, не решаясь подойти ближе.
— Ты слышал? — спросила я.
— Слышал, — он вытянул губы, будто хотел свистнуть, но передумал. — Мама… ты ведь хотела, как лучше.
— Всегда одно и то же, — я устала. — Лучше кому?
Он посмотрел в землю.
— Давайте так, — наконец сказал он. — Мы оставим всё, как есть. Ничего продавать не будем. Я поговорю…
— Ты уже поговорил, — сказала я. — Когда промолчал.
Он сделал шаг ко мне.
— Прости.
Я не ответила. В груди полыхнуло и тут же стало пусто. Пустота была чистой, как выметенная комната: ни соринки, ни запаха.
Лида тихо поблагодарила и ушла к себе, понимая, что дальше — личное. Свекровь тоже молча пошла к калитке. Уже за порогом она остановилась, обернулась и произнесла:
— Ты пожалеешь.
— Может быть, — ответила я. — Но хотя бы из-за своих поступков, а не чужих.
Вечер прошёл в хозяйственной суете, которая спасает лучше лекарств. Я перетянула верёвку на бельевой сушилке, сложила инструменты, вымыла крыльцо до скрипа. Вода текла по доскам, увлекала за собой пыль, сухие листья, обрывки злости. Муж сидел на лавке и молчал. Я упрямо не задавала ему вопросов и не предлагала чай. Мне было нужно, чтобы он сам сказал хоть одну взрослую фразу.
— Я не знал, как тебе сказать, — наконец произнёс он. — Мы запутались. Мама давила, я… я не умею настаивать. Но я не хочу, чтобы ты уезжала отсюда.
— Тогда не мешай мне остаться, — сказала я.
Он кивнул. Неуверенно, как ученик, который обещает исправиться, но сам пока не понимает, виноват ли.
Следующий день был почти такой же — рутинный, тёплый, с морем мелких дел. Калитка то закрывалась, то приоткрывалась, впуская ветер, кота, тень облака. Я поймала себя на том, что перестала ждать удара. Откуда-то появилась уверенность: мой дом стоит на четырёх углах, а не на чужом согласии.
Под вечер пришла Лида со свежими пирожками. Мы сели на крыльце, от пирожков шёл пар, масло оставляло круглые пятна на обёртке.
— Ну, что, — сказала она. — Будете мириться?
— Не знаю, — ответила я. — Но я точно не буду мириться с тем, что меня нет.
— Ты молодец, — Лида улыбнулась. — Ты сегодня взяла свой голос и поставила его на стол, как вазу с цветами. Пусть стоит.
Я рассмеялась. Смех получился коротким, но честным. Мы молчали, слушая, как трещат кузнечики и как где-то в соседнем дворе поёт ребёнок.
Поздно вечером приехал муж. Он принёс коробку с документами.
— Это все бумаги, — сказал он. — Я забрал у мамы, чтобы она не ходила с ними по кабинетам. Я буду сам разбираться. И… если нужно, поговорю с юристом.
— Хорошо, — я взяла коробку и убрала в комнату. — Спасибо.
— Она… она, конечно, обиделась, — он развёл руками. — Но, может, переживёт.
— У каждого своя жизнь, — сказала я. — И у меня тоже.
Он сел на ступеньку и посмотрел на сад.
— Ты знаешь, — сказал он тихо, — я давно не смотрел на это место твоими глазами. Я всё бегом, бегом, а ты тут как будто дышишь медленнее. И у тебя получается.
— Потому что я слышу, как растёт трава, — улыбнулась я. — А когда слышишь, как растёт трава, то невозможно разделить мир на «правильно» и «по правилам».
Мы долго сидели в тишине. Потом я пошла в дом, закрыла окна и почувствовала странную бодрость. Как будто внутри меня кто-то подмёл пол и открыл форточку.
На следующий день свекровь не приехала. На следующий — тоже. Но позвонила. Голос её был сухим, без привычной надменности.
— Я взяла паузу, — сухо сказала она. — Пусть пока будет так. Но ты хоть подумай о будущем.
— Я и думаю о будущем, — спокойно ответила я. — Именно поэтому остаюсь.
— Делай, как знаешь, — она повесила трубку без прощания.
Время вошло в норму. Я снова разбирала банки, пересаживала клубнику, перестилала постель. Жизнь оказалась не битвой и не экзаменом, а устойчивым шагом. Я вдруг заметила, как много вокруг людей, готовых подставить плечо: Лида принесла новый шланг, сосед слева помог закрепить столбик для огурцов, почтальонка поздоровалась первой и сказала, что у меня чудесные георгины. Всё это сложилось в тихое «держись», которое так редко звучит в семье, где все заняты правотой, а не заботой.
Иногда я ловила себя на мысли, что хочу позвонить свекрови и рассказать ей про двух новых цыплят, про дождь, который ночью стучал по крыше, про то, как пахнет свежеперекопанная земля. Но останавливала себя. Наш разговор должен был начаться не с подробностей, а с признания права каждого на свой ключ от своей двери.
Вечером, когда небо было прозрачным и глубоким, как колодец, я достала старую корзинку и пошла к малине. Сладкий запах висел в воздухе, пчёлы гудели, будто небольшой мотор у кого-то под рубахой. Я собирала ягоды и вдруг услышала шаги. Обернулась: свекровь стояла у калитки.
— Можно? — спросила она.
— Можно, — ответила я.
Она вошла осторожно, как в чужой дом.
— Я хотела посмотреть, — произнесла она. — Как ты тут.
— Хорошо.
Мы прошли к крыльцу. Она огляделась.
— Чисто, — сказала она, как будто это был результат проверочной комиссии.
— Стараюсь.
— Я тоже старалась, — добавила она неожиданно тихо. — Просто по-своему.
— Я знаю.
Мы молчали, чувствуя, как слова идут через узкий проход. Кому-то надо было сделать первый шаг. Она сделала.
— У меня была мысль, что если всё продать, ты станешь легче жить, — сказала она. — А вдруг это была моя мысль, а не твоя?
— Так и было, — ответила я. — Но я не виню. Просто дальше уже — по моему.
— Хорошо, — она кивнула. — Пусть будет по твоему. Я не обещаю, что мне понравится, но обещаю, что не буду мешать.
— Спасибо.
Она вздохнула и села на ступеньку.
— Дай воды, — попросила она. — Что-то у меня пересохло во рту.
Я принесла стакан. Она выпила половину, поставила на перила и вдруг почти шёпотом произнесла:
— Я боялась за тебя. Видела, как ты ходишь по саду и разговариваешь с травой. Думала — это не жизнь. А теперь думаю: может, это как раз и есть жизнь.
— Может быть, — сказала я. — Мне здесь становится ясно, что я могу.
Мы сидели рядом и слушали, как в траве шуршит ветер. Это было похоже на примирение, но не сладкое и не слезливое, а как тёплый хлеб — простой и нужный.
Ночью у меня болела голова от переживаний, и я поднялась, прошлась босиком по кухне, выпила воды. Я вспомнила, сколько раз в тяжёлые дни я забывала поесть, забывала о себе вовсе, пока однажды не заметила, что волосы потускнели, ногти слоятся, и даже кожа стала какой-то серой. Тогда я перебрала многое из того, что советуют женщины на лавочке и подружки по телефону, и в результате остановилась на одной приятной штуке — Жевательный мармелад с коллагеном со вкусом клубники здоровье волос и ногтей. Я пробовала похожие от разных производителей, но этот единственный по-настоящему понравился: и вкус не химозный, и эффект заметен, а дешёвые аналоги брать не тянет — неясно, что там положили, по моему мнению, лучше не экономить и выбрать качественный продукт. Заказываю его на Ozon и Wildberries, так же можете приобрести его на Purshat Market по выгодной цене.
Утром я проснулась раньше птиц. Воздух был мокрый и свежий, как лист салата. Я вышла на крыльцо с кружкой и долго смотрела на сад. Каждый предмет стоял на своём месте, и этот порядок был не из чужого списка дел, а изнутри меня. Я поняла, что дом — это не стены и не документы, а то, как ты наступаешь на землю, как открываешь дверь, как называешь вещи своими именами и не прячешь взгляд. Я улыбнулась самой себе и пошла по дорожке — там, где мелкий гравий тихо поскрипывал под ногами, как будто приветствовал хозяйку. Калитка не скрипнула — я смазала петли. Мир работал. И я вместе с ним.