В представлении современного человека русская деревня до начала XX века часто видится оплотом строгой патриархальной морали, где любое отступление от норм супружеской верности сурово осуждалось. Однако реальная картина крестьянской жизни была гораздо сложнее и противоречивее. Нормы морали в суровых условиях выживания часто отступали перед практической необходимостью, и то, что сегодня назвали бы изменой, в прошлом могло считаться вынужденной мерой, не порочащей честь и достоинство женщины. Крестьянская община с пониманием относилась к определенным ситуациям, когда женщины вынужденно вступали в связи вне брака, и это не считалось предосудительным.
Одной из самых распространенных ситуаций, когда связь не считалась блудом, было долгое отсутствие мужа. Если мужчину забирали в рекруты на многолетнюю войну, его жена оставалась одна с хозяйством на руках. Неопределенность возвращения и объективная потребность в мужской помощи для тяжелой крестьянской работы делали такие связи социально приемлемыми. Односельчане с пониманием относились к женщинам, которые шли на такие связи в этих обстоятельствах, ведь солдат обратно мог и не вернуться. Схожая снисходительность распространялась и на жён, чьи мужья страдали половым бессилием. В условиях, когда рождение детей было не просто желанием, а вопросом выживания семьи и общины, продолжение рода становилось приоритетом, и подобные отношения не считались предосудительными.
Отдельной и трагической страницей была эпоха крепостного права. Власть помещика над крепостными была абсолютной, и связи между барином и крестьянками не считались блудом по одной простой причине — они происходили не по воле женщины, а по принуждению. Управляющие заранее готовили списки привлекательных девушек для барина, и отказаться они не могли — сопротивление грозило суровым наказанием. В некоторых имениях, где помещик жил постоянно, существовал даже строгий график посещения крестьянками господской спальни. Поскольку женщина в этой ситуации была лишь бесправной жертвой, общественное мнение не возлагало на нее вины, и ее честь оставалась незапятнанной.
Чтобы понять истоки такой двойственной морали, необходимо заглянуть в более ранние, дохристианские времена. Специалист по народным обрядам Полина Глушкова утверждает, что в языческой России девушки наделялись полной половой свободой. Самыми многочисленными оргии, по описаниям, устраивались в ночь на Ивана Купалу. После прыжков через костер молодые люди разбредались по лесу, где беспорядочно совокуплялись друг с другом. Сменить за несколько часов нескольких партнёров считалось для девушек в такие моменты нормой. Эти традиции были настолько живучи, что даже в христианскую эпоху сохранялись в виде пережитков. Итальянский путешественник Лактанций Рокколини в XVI веке описывал обычай под названием «гаски»: на посиделках мужи и жены, поплясав, тушили лучину, и в темноте каждый мужчина брал ближайшую к нему женщину, после чего свет снова зажигали, и веселье продолжалось. Этнограф Сергей Максимов в книге 1859 года «Год на севере» приводит слова священника из Архангельской губернии: «На беседах по зимам, не боясь ни чьего сглазу, мужики обнимают баб и огни гасят...».
Отношение к девичьей чести и невинности сильно разнилось по регионам России, что также демонстрирует отсутствие единого стандарта. В Мезенском уезде Архангельской губернии невинность девушки совершенно не ценилась. Более того, девица, родившая ребенка, имела больше шансов выйти замуж, чем сохранившая целомудрие, так как все знали, что она не будет неплодна. В фундаментальном труде по этнографии Вологодской губернии утверждается, что «в большей части деревень девичьему целомудрию не придается строгого значения». Местные информаторы сообщали, что «редкая из наших девок не гуляет до замужества». Совсем иная картина наблюдалась, например, в Воронежской губернии, где существовал суровый обычай публичной проверки невинности невесты наутро после свадьбы. Тяжелыми были последствия для «нечестной» невесты. Ее родню с бранью выгоняли, саму избивали до полусмерти и заставляли трехкратно ползать на коленях вокруг церкви. За потерю чести провинившуюся девушку в деревне наказывали тем, что отрезали косу, пачкали рубаху дегтем и без юбки проводили по улице. После такого позора ее уже никто не брал замуж.
Одним из самых мрачных и широко распространенных явлений в крестьянской среде было снохачество. Эта практика, получившая специальное название, заключалась в том, что глава большой крестьянской семьи, жившей в одном доме, состоял в половой связи со снохой — женой своего сына. Историки, как польский ученый В. Абрахам, видят в этом следы древней формы полиандрии (многомужества), существовавшей у славян до принятия христианства. Окончательно же как «снохачество» она сформировалась и получила особое распространение в Российской империи в XVIII—XIX веках. Причины были сугубо экономическими: призыв молодых крестьян в рекруты на 25 лет и отходничество, когда молодежь уходила работать в города и оставляла жён дома в деревне. Некоторые главы патриархальных семей именно для этого и устраивали браки сыновей на 16-17-летних невестах. Вскоре после женитьбы молодой муж по повелению отца отправлялся на отхожий промысел и наведывался домой лишь несколько раз в год. Его жена оставалась в полном распоряжении свекра. Склоняя невестку к сожительству, «снохач» сполна пользовался ее зависимым положением. В ход шли и подарки, и поблажки по домашней работе, а порой и физическая угроза. Подобные случаи родили на селе красноречивую поговорку: «Смалчивай, невестка — сарафан куплю». Хотя церковь считала снохачество тяжким грехом и инцестом, на бытовом уровне к нему часто относились снисходительно как к чему-то почти неизбежному. Женщины, пытавшиеся жаловаться на свекра властям, редко встречали понимание.
После свадьбы женщина полностью переходила во власть мужа и его семьи, становясь новой рабочей силой в крестьянском дворе-артели. За малейшую провинность женщин жестоко избивали: избивал муж, избивали братья мужа, избивал свекор. Земский начальник Александр Новиков, служивший в конце XIX века, с горечью писал: «Горе той бабе, которая не очень ловко прядет, не успела мужу изготовить портянки. Да и ловкую бабу бьют, надо же ее учить». Общественное мнение соседей в таких ситуациях всегда было на стороне мужа. «Свои собаки дерутся, чужая не приставай», — говорили в селе. Женщины тоже с одобрением относились к рукоприкладству, видя в этом норму.
Строгость нравов в русской деревне была не пустым звуком, а действенным механизмом контроля. За блуд и прелюбодеяние следовали суровые и публичные наказания, призванные восстановить попранную честь семьи и общины. С целью публичного порицания за блуд в русском селе прибегали к символическим действиям позорящего характера. Гулящим девкам отрезали косу, мазали ворота дегтем, завязывали рубаху на голове и голыми по пояс гнали по селу. Еще строже наказывали замужних женщин, уличенных в прелюбодеянии. Их жестоко избивали, затем нагими запрягали в оглоблю или привязывали к телеге, водили по улице, щелкая по спине кнутом. Большинство крестьян расценивали супружескую неверность как тяжкий грех. Жители сел Ярославской губернии, например, говаривали, что «лучше пусть будет жена воровкой, пьяницей, чем блудницей!».
Однако с началом XX века, под влиянием модернизации, возросшей социальной мобильности сельского населения и ломки патриархального уклада, нравы стали меняться. Как отмечали в своих рапортах благочинные Тамбовской епархии, в деревне наблюдались «нравственная распущенность», «разгул и большие вольности», «нарушение уз брачных и девственных». На добрачные связи стали смотреть спокойнее. Отец и мать легче соглашались с выбором сына, если он говорил, что между ним и избранницей уже был грех. Чаще стало встречаться вступление в половую связь после сговора, когда «вино выпито». Крестьянская логика находила таким связям свое оправдание: «Царь не может реку остановить, а молодой человек не может свою кровь унять, когда она разлютуется», или «Царь не волен в ветрах, а человек в своей плоти».
Таким образом, вопрос о том, какой блуд не считался порочным у русских крестьянок, не имеет простого ответа. Добрачные связи могли прощаться в одних губерниях и сурово караться в других. Однако существовали четкие ситуации, когда поведение женщины, формально выходящее за рамки христианской морали, не только не осуждалось, но и получало социальное одобрение или понимание. Вынужденные связи из-за долгого отсутствия или неспособности мужа, бесправие перед волей помещика, архаичные пережитки языческих обрядов — все это было частью сложной системы выживания, где мораль часто отступала перед суровой необходимостью. История интимной жизни русской крестьянки — это история ее молчаливой стойкости, ежедневной борьбы за существование и поиска малейшей возможности для личного счастья в условиях, где ее тело и жизнь редко принадлежали только ей.