Говорят, хуже всего, когда проклятие исходит от человека, с которым ты делил не только детство, но и саму утробу матери. Такое проклятие не просто слово — оно как яд, который проникает в плоть и душу. И я знаю об этом не понаслышке.
Вот что случилось со мной и моей сестрой Галей. Вернее, с той, кем она была раньше. Сейчас она лежит без движения, и врачи не дают никаких надежд. А всё началось с отцовской сберкнижки и завещания, написанного в последние дни его жизни.
Папа всегда был справедливым. Мы с Галей росли в полной любви и ладу. Никогда не делили игрушки, не завидовали друг другу, всегда поддерживали. Поэтому, когда после его смерти выяснилось, что всё имущество он оставил только ей, я даже не заподозрила подвоха. Подумала: ну, наверное, так удобнее оформить, а потом мы всё равно поделим пополам, как и договаривались ещё в детстве.
Прошло несколько дней после похорон. Я подошла к сестре и спокойно сказала:
— Давай снимем половину денег с папиного счёта и разделим. Это же наше общее.
Но в её глазах я увидела не понимание, а что-то чужое, холодное. Она ответила:
— У тебя есть муж, дом, поддержка. А у меня — только сын. Кто ему поможет, если я останусь ни с чем? Папа это понимал. Поэтому всё оставил мне. И по закону эти деньги — только мои.
Её слова были логичны. Возможно, даже справедливы. Но внутри у меня всё перевернулось. Как так? Мы — родные сёстры, дочери одного человека. Почему он решил, что я справлюсь сама, а ей нужна помощь? Почему именно мне пришлось быть «сильной»?
Обида ударила в голову, как удар током. Я начала кричать, обвинять её в жадности, в предательстве нашей дружбы. Сказала, что подам в суд и докажу, будто она ввела отца в заблуждение. Наговорила, что приведу свидетелей, которые подтвердят: она напоила папу и заставила подписать бумаги.
Конечно, я не собиралась этого делать. Это были лишь слова, вырвавшиеся от боли. Но Галя восприняла их всерьёз. Мы сцепились. Она поцарапала мне руку, я вызвала полицию. После этого между нами не осталось ничего, кроме злобы.
Я подала иск. Суд признал завещание действительным и оставил всё Гале. Когда мы вышли из здания, мне показалось, что она усмехнулась. В тот момент во мне что-то сломалось. Я не помню, как это произошло, но я произнесла проклятие. Не просто ругательство — настоящее, от души, с пожеланием беды. Прокляла её и даже день, в который она родилась.
Уже на следующее утро её парализовало. Сначала правая сторона тела перестала слушаться, потом — левая. Через несколько часов она не могла ни говорить, ни двигаться. Когда я увидела её в больнице — бледную, с трубками, с пустым взглядом — меня накрыло осознание: это сделала я.
Врачи говорят, что у неё редкое неврологическое заболевание, но я-то знаю правду. Мои слова нашли путь. А ведь у неё остался маленький сын. Кто теперь будет рядом с ним? Кто утешит его ночью, когда он будет плакать по маме?
Я каждый день прихожу в палату. Говорю с ней, даже если она не отвечает. Прошу прощения. Но молчание — мой единственный ответ. И я понимаю: даже если бы она простила меня, я никогда не прощу себя.
Иногда мне кажется, что проклятие работает в обе стороны. Потому что с того дня и моя жизнь стала пустой. Нет радости, нет покоя. Только вина, которая гложет изнутри, как червь.
Если вы читаете это — подумайте дважды, прежде чем говорить гневные слова близкому человеку. Особенно если это ваша кровь. Потому что однажды они могут обернуться реальностью. И тогда уже ничего не исправить.
