Иногда судьба даёт человеку сцену — и прожектор прямо в глаза. Но прожектор гаснет быстро, если некому включить его снова.
Имя Владислава Лынковского сегодня почти ничего не говорит даже тем, кто интересуется советской эстрадой. А ведь был момент — недолгий, но яркий, — когда он мог стать настоящей звездой. Голос с узнаваемым тембром, умение держать зал, лёгкость, с которой он превращал концерт в мини-спектакль. Его карьера могла сложиться иначе — если бы не вечная советская формула успеха: талант плюс правильные связи. У Лынковского, к сожалению, было только первое.
Он пришёл в музыку без покровителей, без фамильных привилегий, без “дядьки из министерства”. Баритон с флотским прошлым, спортсмен, воспитанный и сдержанный парень из хорового училища имени Свешникова, потом Гнесинки. Преподаватели уговаривали — иди на сольное, у тебя тембр редкий, сцена ждёт. Но он оставался в хоре, будто заранее смирившись: не звезда, а часть гармонии.
В начале шестидесятых всё складывалось случайно и быстро, как часто бывает в биографиях артистов, которым судьба подкидывает шанс, но не даёт времени подготовиться. Зоя Куликова — выпускница Московской консерватории и участница квартета «Улыбка» (тех самых, что подпевали Людмиле Гурченко в «Пять минут») — выходит замуж за инженера Шоту Харабадзе. Муж — энергичный руководитель студенческого ансамбля, человек с организаторской жилкой и грузинским темпераментом. Вместе они решают создать свой ансамбль. Нужен ещё один голос, мужской, чтобы добавить звучанию объёма и динамики. И вот тут появляется Лынковский.
Он будто вписался сразу. В ансамбле его описывали одним словом — «обаятельный». Умел рассмешить, умел удивить. Мог выкатиться на сцену в детской коляске с соской во рту — и зал ревел от смеха. Не пошло, не вульгарно, а заразительно. Артист, который чувствовал публику как дирижёр — не только слышал, но и управлял. Его энергия тянула коллектив вперёд. Благодаря ему новый ансамбль, получивший имя «Аккорд», быстро выбился из десятков похожих. Они звучали профессионально, чисто, интеллигентно.
У «Аккорда» был стиль. Они пели грузинские мелодии — дань корням семьи Харабадзе, французскую лирику вроде «Моста Мирабо», советскую классику, даже латиноамериканские куплеты. Для 60-х это был глоток свободы: немного космополитизма, немного иронии, немного театра. «Аккорд» звучал на радио, ездил по стране с филармоническими гастролями, и на какое-то время казалось, что это только начало.
Но самый интересный след ансамбль оставил не на афишах, а в кино. Их голоса звучат в культовых фильмах Гайдая: «Кавказская пленница», «12 стульев» — там, где никто не задумывался, кто поёт. Вот вокализ на танцплощадке, вот колыбельная, вот комическая погоня — всё это они. Точнее, он тоже: Лынковский, тот самый голос из-за кадра, которого никто не видел, но все слышали. В советском кино это называлось «быть незаметно знаменитым».
Песня из «Семи стариков и одной девушки», номер из «Жалобной книги» — снова они, «Аккорд». Их знали по голосам, но не по лицам. На афишах — коллектив, без имён, без индивидуальностей. В эпоху, где личность растворялась в хоре, Лынковский был слишком заметен. И, как часто бывает, коллектив не выдержал того, кто тянет одеяло внимания.
Говорят, в коллективе всё держится на равновесии. Стоит одному стать ярче — остальные тускнеют. В «Аккорде» это произошло именно так. Лынковский слишком выделялся. На него реагировал зал, его ждали, его выход превращался в маленькое событие. Зоя Харабадзе вспоминала: «Он мог заставить нас всех смеяться до слёз прямо на сцене. Мы даже петь не могли — он был прирождённый артист».
Но в замкнутом музыкальном мире советской филармонии, где порядок и дисциплина ценились больше, чем харизма, такой тип артистов раздражал. Публика ждала искры, а начальство — послушания. К тому же внутри ансамбля баланс сил был сложный. Зоя и Шота Харабадзе — семейная пара, фактически управлявшая коллективом; за Инной Мясниковой стоял авторитет её мужа, музыканта Георгия Гараняна. А вот у Владислава не было никого. Он пришёл один — и так же один остался, когда начались конфликты.
Что именно произошло — версии расходятся. Одни говорят: характер, амбиции, усталость. Другие — привычка снимать стресс рюмкой после концерта. Возможно, и то и другое. Известно одно: расставание было болезненным и, скорее всего, неизбежным.
Ирония судьбы в том, что именно в тот момент «Аккорд» готовился к новому витку. Их пригласили к музыкальному оформлению мультфильмов Инессы Ковалевской — той самой, что позже снимет «Чунга-Чангу». Партия «Синей воды» для «Катерка» уже была записана голосом Зои Харабадзе. А дуэт Харабадзе и Лынковского должен был исполнить весёлую песенку о тропическом острове — но он не состоялся. Вместо них спели Аида Ведищева и Анатолий Горохов. Так на свет появился хит, который пережил всех участников.
Для «Аккорда» потеря Лынковского оказалась невосполнимой. Новый участник — Юрий Александров — был профессионалом, но без той искры. Коллектив продолжил выступать, записал грампластинку, даже снялся в телевизионном фильме-концерте. В финале того фильма камера отъезжала: артисты поют в автомобиле, который без колёс раскачивает рабочий по имени Вася. Зрелище почти символическое — «Аккорд» двигается, но на самом деле стоит на месте.
Лынковский в это время пытался начать заново. Новые ансамбли, новые сцены — всё мимо. Репутация «трудного» артиста следовала за ним, как тень. Музыкальная среда маленькая: одно слово в филармонии, и двери закрываются. Он не сдавался — создавал дуэт, пел в ресторанах, писал письма редакторам. Но удача словно ушла насовсем.
Лишь в конце семидесятых появился луч света. Он познакомился с певицей Галиной Бовиной, бывшей солисткой ансамбля «Советская песня». Вместе они создали дуэт — крепкий, музыкальный, живой. В их исполнении «Листья жёлтые над городом кружатся» звучали тепло, искренне. Песня стала популярной, и публика снова вспомнила имя Лынковского. Казалось, жизнь дала второй шанс.
В 1978 году он записал романс «Мой конь вороной» для фильма «Конец императора тайги». Через несколько лет его голос снова прозвучал на экране — дуэт с Жанной Рождественской «Только сердцу не прикажешь» в «Чародеях». Голос — мягкий, немного уставший, но всё тот же: бархатный баритон с человеческой теплотой, редкой для того времени искренностью.
Однако за кулисами всё повторялось по кругу. Конфликты, усталость, выпивка, промахи. Бовина позже говорила, что именно это разрушило их дуэт. К концу восьмидесятых имя Лынковского снова исчезло из афиш.
Его жизнь словно двигалась по той самой сцене без колёс. Музыка играла, но путь не шёл вперёд. Он не сдавался до последнего — пел, писал, искал. Но девяностые оказались беспощадны к артистам его поколения: новых песен никто не ждал, старых — не помнил.
В итоге человек с голосом, который когда-то озвучивал советские хиты, оказался охранником на рынке в «Лужниках». Рабочая форма вместо концертного костюма. Никакого пафоса, только привычка вставать рано и делать своё дело. И вот тут начинается последняя, самая горькая глава этой истории.
Один знакомый звукорежиссёр рассказывал, что видел Лынковского в конце девяностых. Тот стоял у проходной — всё такой же высокий, с прямой спиной, только седой. Узнал, улыбнулся: «Звук-то помнишь?» И тихо засмеялся. Смех был тот самый — фирменный, с лёгким придыханием, будто он и сейчас собирается шуткой разрядить обстановку. Но уже не было зала, света, оркестра. Было московское утро, холодное, серое, и человек с бархатным голосом, который когда-то пел для миллионов, теперь проверял сумки у входа.
Судьба артистов его поколения часто заканчивалась одинаково: сцена сменилась буднями, публика — равнодушием. Те, кто ездил с концертами по всей стране, пел на телевидении и озвучивал кино, вдруг оказались никому не нужными. Не потому что разучились петь, а потому что страна разучилась помнить.
Официальная версия его смерти звучит буднично: 2003 год, несчастный случай — упал с лестницы возле дома. Неофициальная — куда мрачнее. Говорили, что это была история с «чёрными риелторами», но доказательств так и не нашли. Печальный финал артиста, который однажды стоял в луче прожектора. Он не прожил старость, не получил юбилейных концертов, не дождался почестей. Исчез — тихо, без фанфар, как гаснет лампочка в пустой гримёрке.
И всё же, если прислушаться к старым записям, его голос никуда не делся. В архивах «Мелодии» — те самые пластинки, где он с Галиной Бовиной поёт про жёлтые листья. В фонограммах Гайдая — вокализы, колыбельные, комические куплеты. Он там, между строк, между нот, среди тех, кого не показывали в титрах. Люди из-за кадра, без которых кадр не работал бы вообще.
История Лынковского — не просто частная драма артиста, потерявшего сцену. Это зеркало времени, когда искусство измерялось не талантами, а системой. Быть «частью ансамбля» считалось добродетелью, а выделяться — почти нарушением дисциплины. Он пытался быть собой — и это оказалось непозволительной роскошью.
Есть в этой биографии странное чувство незавершённости. Как будто где-то осталась последняя запись, последняя песня, недопетая строчка. Может, именно поэтому его имя продолжает всплывать время от времени — в заметках, в разговорах, на форумах, где меломаны делятся редкими пластинками. Люди ищут голос, который исчез, но не забылся.
Когда смотришь старые кадры, кажется, что он вот-вот появится сбоку, улыбнётся — и скажет что-то вроде: «Ну что, поехали, ребята!» И всё закрутится снова — аплодисменты, огни, жизнь, где всё было просто и понятно. Но это только память играет, как заевшая плёнка. В реальности от Владислава Лынковского остались лишь фрагменты: голос, фотографии, упоминания в интервью, редкие истории тех, кто его помнил.
Он был не звездой, не идолом и не «легендой сцены» — просто человеком, который умел петь так, что зал замирал. И этого было достаточно. До тех пор, пока сцена не сменилась тишиной.
Что вы думаете — можно ли считать настоящим успехом лишь тот, о котором помнят, или подлинный артист остаётся артистом, даже если его имя давно забыто?