Продолжение (часть 2)
Часть 4. Письмо, которого не существовало
После долгих недель напряжения мне наконец позволили отдых. В покоях королевы стояла тишина — лишь тиканье часов и шелест карты, по которой Екатерина снова и снова втыкала булавки. Каждая — какой-то город. Каждая — чья-то судьба.Я подумала: вот бы и нас, своих фрейлин, она могла так же расставлять — точно и безошибочно.
Екатерина молчала.
Иногда брала в руки другую булавку, с бирюзовой головкой, повертит, но не вставит.
— Ещё не время, — тихо сказала она, будто себе.
Я сделала вид, что не услышала.
Через несколько дней мне передали письмо. Без герба, без адреса. Но бумага, воск, даже складка — всё выдавало руку герцога де Гиза.
Я прочла. Сначала — спокойно, потом снова, и снова, пока не начала понимать между строк.
«В Париже больше нет друзей, ма chère. Здесь остались только свидетели. Я уеду, пока ещё могу выбрать дорогу. Если увидимся вновь — не верьте ни одному моему слову.»
Странно, как мало чернил нужно, чтобы всё внутри человека перевернулось.
Я перечитывала письмо и не знала — он прощается или предупреждает.
Наутро меня вызвала королева.
Я застала её у карты. На этот раз булавка, та самая бирюзовая, уже стояла — точно в центре Франции.
— Наш милый герцог едет домой, — сказала она, не оборачиваясь. - Кажется, он устал от Парижа.
Я молчала.
— Мадемуазель, — продолжила она мягко, — вы ведь не слишком привязались к нему?
— Я исполняла поручение, Ваше Величество.
— Вот именно. И теперь исполняйте следующее: убедитесь, что он не доберётся до границы.
Я смотрела на булавку. Бирюзовая головка отражала свет свечи, и казалось, что она дышит.
— Зачем? — спросила я.
Екатерина повернулась, впервые за всё время посмотрев мне прямо в глаза:
— Потому что нельзя позволять мужчинам верить, что их чувства имеют цену.
В тот вечер я сожгла письмо герцога.
Пламя быстро съело слова, оставив чёрный след на пальцах. Пахло чернилами и воском — почти как в её покоях.
Когда я подняла глаза, на окне отражался Париж: спокойный, золотой, словно ничего не произошло.
Но я уже знала — каждый спокойный вечер при дворе длится ровно до тех пор, пока королева не возьмёт в руки новую булавку.
Часть 5. Цена молчания
Прошла неделя.
В Париже шептались, что герцог де Гиз так и не доехал до своих земель. Его обоз исчез где-то между Орлеаном и Сансом. Ни тела, ни свидетелей — только туман.
Екатерина не спрашивала. Я тоже молчала. Тишина была нашим единственным договором — и самым крепким.
Однажды ночью я вошла в её покои. Королева сидела у окна, без парика, с усталым лицом, играла булавкой, как дитя играет костяшкой.
— Вам не спится, мадам?
— Королевам не положено спать. — Она улыбнулась. — Пока на карте не останется пустых мест.
Я заметила, что на столе перед ней — новые булавки.
Каждая с разным цветом головки: рубиновая, жемчужная, бирюзовая, янтарная. Как будто у каждой — своё женское имя.
— Как вы думаете, — спросила она, не поднимая глаз, — что чувствует женщина, когда перестаёт любить?
Я ответила после паузы:
— Облегчение.
Екатерина кивнула.
— И власть. Не забывайте об этом, мадемуазель. Пока женщины любят — ими управляют. Когда перестают — начинают править.
Позже, в покоях, я нашла под дверью крошечный свёрток.
В нём была ещё одна булавка, без головки — обломанная, и клочок бумаги с короткой надписью:
«Никогда не думал, что доживу до того, чтобы стать вашим наказанием.»
Почерк был знаком.
Я спрятала находку и больше никому не показывала.
Иногда думаю — может, герцог действительно ушёл. Или Екатерина просто решила, что он должен исчезнуть. А я — стать молчаливым доказательством того, что даже самое искреннее чувство может быть частью её великой географии.
С тех пор я ненавижу бирюзовый цвет.
Он напоминает о доверии, которое нельзя вернуть, и о письмах, которые лучше было бы не читать вовсе.