Я ставлю на стол салатник с оливье, когда слышу, как хлопнула калитка — это Лена с Мишкой приехали. Смотрю в окно — идёт сестра, сумки в руках, а Мишка рядом семенит, куртка расстёгнутая. Семь лет пацану, а всё никак не научится одеваться как надо.
— Мам, они приехали! — кричит моя Катька из коридора и несётся открывать дверь.
Я вытираю руки о фартук, оглядываю стол. Мамин день рождения — семьдесят два стукнуло. Собрались все: я с Вовкой и Катькой, Лена с Мишей, брат Серёга обещался подъехать. Мама с утра на кухне колдовала, холодец варила, хоть я говорила — мам, зачем тебе это, мы бы всё купили.
— Покупной холодец — это не холодец, а недоразумение, — отрезала она, и спорить было бесполезно.
Лена заходит, целует меня в щёку. Худая стала совсем, под глазами синяки. Работает продавцом в «Пятёрочке», смены по двенадцать часов, выходных почти нет.
— Привет, Юль. С днём рождения маму.
— Да она на кухне, иди. Мишка, иди сюда, куртку снимем!
Племянник стоит в прихожей, глаза огромные, щёки красные от мороза. Я расстёгиваю ему молнию, стягиваю куртку. Он прижимается ко мне, тёплый, пахнет детским шампунем.
— Тётя Юля, а у вас пирожки будут?
— Будут, Мишутка. С капустой и с мясом. Специально для тебя напекла.
Он улыбается, и у меня внутри что-то тёплое разливается. Я всегда хотела второго ребёнка. После Катьки была беременность, но не сохранилась. Врачи сказали — больше не надо рисковать. Вовка расстроился тогда, но виду не подал. Сказал — хватит нам и одной красавицы.
***
Усаживаемся. Мама во главе стола, рядом Вовка с Серёгой уже по рюмочке пропустили, пока мы салаты расставляли. Катька с Мишкой рядом примостились, Лена напротив меня. Разливаю компот детям, достаю из холодильника торт — бисквитный, с вишней.
— Ну что, за именинницу! — Серёга поднимает рюмку.
Чокаемся, пьём. Мама смущается, лицо розовеет.
— Да чего уж там, семьдесят два — возраст не радостный.
— Мам, не говори так, — Лена накладывает ей оливье. — Ты у нас молодец, здоровая ещё.
Разговор течёт обычный, житейский. Серёга рассказывает, как у них на работе премии задержали, Вовка поддакивает — у них тоже на заводе с деньгами туго. Я смотрю на Лену — она ковыряет вилкой салат, почти не ест. Мишка рядом старательно жуёт пирожок, крошки на подбородке.
— Мишань, салфеткой вытрись, — говорит Лена тихо.
Он кивает, но продолжает есть. Катька ему наливает ещё компоту.
— Спасибо, Катя, — бормочет он.
— Да не за что, Мишутка. Ещё пирожок хочешь?
— Хочу!
Я встаю, иду на кухню за пирожками. Слышу, как за спиной Серёга Вовке что-то про футбол рассказывает, мама с Леной про соседей переговариваются. Обычный семейный обед. Тёплый, уютный. За окном ноябрь, слякоть, а тут тепло, родные люди, стол ломится от еды.
Возвращаюсь с тарелкой горячих пирожков. Ставлю на стол, Мишка сразу тянется.
— Осторожно, горячие!
Он берёт, дует на пирожок. А потом поднимает на меня глаза и говорит:
— Спасибо, мам.
Всё замирают. Серёга с рюмкой на полпути ко рту. Вовка с куском селёдки на вилке. Катька с открытым ртом. Мама с салфеткой в руке.
Лена белеет. Не бледнеет — именно белеет, как мел. Губы трясутся.
— Что ты сказал?
Мишка вздрагивает от её голоса. Пирожок выпадает из рук на тарелку.
— Я... я спасибо сказал.
— Ты назвал её мамой. — Голос Лены странный, сдавленный.
— Я не... я случайно.
Лена резко встаёт. Стул с грохотом опрокидывается назад.
— Случайно? Случайно?!
— Лен, успокойся, — начинаю я, но она не слушает.
— Не случайно! Он же постоянно у тебя! Ты его кормишь, водишь гулять, уроки с ним делаешь! Ты хочешь, чтобы он меня как мать забыл?!
— Лена, что за чушь! — мама пытается вмешаться, но Лена уже не слышит никого.
— Я его мать! Я! А не ты!
Она хватает куртку с вешалки, дёргает Мишку за руку.
— Одевайся, едем домой.
— Мам, но мы же торт ещё не...
— Едем, я сказала!
Дверь хлопает так, что стекло в серванте звенит. Я стою, смотрю на закрытую дверь. Внутри всё холодеет, комок к горлу подступает.
— Что это было? — шепчет Катька.
Вовка молчит, разглядывает свою тарелку. Серёга чешет затылок. Мама прикрывает лицо руками.
А я не знаю. Не знаю, что это было.
***
Лена родила Мишку, когда ей было двадцать три. Отец ребёнка — Димка какой-то, с соседней улицы. Встречались полгода, она забеременела, а он сразу слинял. Говорил, мол, не готов к ответственности. Готов был в кусты лазить, а отвечать — не готов.
Лена тогда осталась жить с мамой, в старом доме на Садовой. Я уже замужем была, в своей квартире. Когда Мишка родился, помогали всей семьёй — и одеждой, и деньгами, и нянчиться приезжали. Лена пошла работать, когда малому полгода стукнуло. Деньги нужны были.
Сначала в «Магните» работала, потом в «Пятёрочку» перешла — там зарплата чуть побольше. Мама с Мишкой сидела, но ей-то уже за шестьдесят было, здоровье не то. Я забирала племянника к себе на выходные, чтобы маме передышку дать. А потом стала забирать и в будни — то после садика заберу, то вечером к себе на ужин позову.
Мишка рос славным пацаном. Тихим, ласковым. Любил, когда ему книжки читали, любил конструктор собирать. Катька с ним возилась как с братиком младшим. Я пекла пирожки — Мишка всегда первый тянулся. Вовка его на велике катал, учил рыбу удочкой ловить.
Незаметно получилось так, что он у нас больше времени проводил, чем дома. Лена приезжала забирать его поздно вечером, усталая, измученная. Иногда говорила:
— Юль, можно он у тебя переночует? Завтра рано на смену, не выспалась совсем.
Я, конечно, соглашалась.
В школу пошёл — я его утром будила, завтрак готовила, в школу отводила. Лена ведь к восьми на работе быть должна была. Домашние задания — тоже со мной делал. Лена вечером приезжала — он уже уроки сделал, поел, в пижаму переоделся.
Я не думала, что это плохо. Мне казалось — я помогаю сестре. Она одна, ей тяжело, вот я и беру часть забот на себя. А то, что Мишка ко мне тянется, — так это нормально, я ж с ним много времени провожу.
Но оказывается, было не нормально.
***
Ночью не сплю. Ворочаюсь с боку на бок. Вовка лежит спиной ко мне, дышит ровно. Думаю, спит. Но вдруг говорит:
— Юль, а может, Лена права?
Я замираю.
— В каком смысле?
Он переворачивается, смотрит на меня в темноте.
— Ну... может, ты правда слишком много времени с Мишкой проводишь?
— Я помогаю сестре!
— Знаю. Но посмотри на это её глазами. Она его мать, а он к тебе больше тянется.
— Потому что я с ним занимаюсь! Потому что у меня время есть! Она же на работе постоянно!
— Вот именно. Она пашет как проклятая, чтобы сына прокормить, а он тебя мамой называет.
Я сажусь на кровати, включаю ночник.
— То есть ты считаешь, мне надо было не помогать? Бросить их? Или на маму нашу спихнуть, чтоб с ребёнком на старости лет мучилась, а Лена на работе до ночи пропадает?
— Я не это говорю. Я говорю — может, стоило как-то по-другому. Не забирать его к себе так часто. Дать Лене самой с ним побыть.
— Когда ей с ним быть, Вовка? Когда? Она в семь уходит, в десять приходит! Она его видит два часа в день, и то если повезёт!
Вовка молчит. Потом тяжело вздыхает.
— Не знаю, Юль. Но то, что произошло сегодня... Это не просто так. Лена давно, наверное, держала в себе.
Я гашу свет, ложусь, отворачиваюсь к стене. Внутри всё болит, как от синяка. Неужели я правда что-то не то делала? Неужели помощь моя была не помощью, а... чем? Присвоением?
***
Утром звоню Лене. Она не берёт трубку. Пишу в ВК — давай встретимся, поговорим. Молчание. Через час пишу маме — как Лена?
«Не говорит со мной. Замкнулась. Мишку в школу отвела и сразу на работу ушла».
Я еду к «Пятёрочке», жду у служебного входа. Вижу Лену — она выходит на перекур. Худая, волосы в хвост собраны, лицо серое от усталости.
— Лен.
Она вздрагивает, оборачивается. Видит меня — и лицо каменеет.
— Чего тебе?
— Поговорить надо.
— Не о чем нам говорить.
— Как это не о чем? Лена, ну что за глупости? Я же не специально! Мишка просто оговорился!
Она затягивается, выдыхает дым в сторону.
— Оговорился. Да он уже месяц так говорит дома, просто при вас впервые вырвалось.
У меня внутри всё проваливается.
— Что?
— А ты не знала? — она смотрит на меня, и в глазах такая боль, что мне становится страшно. — Он путает нас. «Мама Лена» и «мама Юля». Поправляет себя, когда я рядом, но я-то вижу. Вижу, как он тебя вспоминает по сто раз на дню. «А мама Юля так делает», «а мама Юля сказала», «а у мамы Юли».
— Лен, я не хотела...
— Не хотела? — голос срывается. — А чего же ты тогда хотела? Забрать у меня сына? Стать ему настоящей матерью, раз уж у самой второго не получилось?
Это бьёт так сильно, что я хватаю ртом воздух.
— Ты... как ты можешь?
— Как я могу?! — она шагает ко мне. — Я его родила! Я по ночам с ним сидела, когда у него зубы резались! Я две работы брала, чтобы его одеть-обуть! Я его мать! А он тебя мамой называет!
— Я просто хотела помочь! Ты же сама просила, чтобы я его забирала!
— Просила забрать на пару часов, а не присвоить себе! — она трёт глаза рукой, размазывает тушь. — Ты не понимаешь, да? Не понимаешь, каково это — приходить домой, а сын весь день о тебе рассказывает. Как вы с ним печенье пекли, как в парк ходили, как мультики смотрели. А со мной он молчит. Потому что со мной ему не интересно. Потому что я — это та, которая приходит поздно и уходит рано.
— Лена, но я же не виновата, что у тебя такой график...
— Нет, не виновата. Но виновата, что заняла моё место. Я его мать, Юлька. Я. И я хочу, чтобы он меня считал мамой. Только меня. А не тебя.
Она разворачивается и уходит обратно в магазин. Дверь захлопывается у меня перед носом.
Я стою на пустой парковке, ветер треплет куртку, и внутри — пустота. Ледяная, страшная пустота.
***
Неделя проходит в тишине. Лена не звонит, на сообщения не отвечает. Мама говорит, что Мишку из школы теперь забирает соседка, какая-то девятиклассница — Лена ей за это деньги платит. По вечерам он дома один сидит, уроки делает, пока Лена на работе.
Катька спрашивает — а когда Мишка придёт? Я отвечаю — не знаю. Вовка молчит, но я вижу по его лицу — он считает, что виновата я.
И я тоже так считаю. И одновременно не считаю.
Я правда хотела помочь. Правда любила племянника. Правда старалась сделать его жизнь лучше, легче, теплее. Но где-то по дороге я забыла, что у него есть мать. Что она старается, как может. Что она любит его, даже если у неё нет времени печь пирожки и гулять в парке.
Я заняла её место. Не специально, не из злого умысла. Но заняла.
Однажды вечером иду от остановки домой — и вижу их. Лена с Мишкой идут по улице, он тащит санки, она рядом. Уже темно, фонари горят. Они заходят в магазин игрушек на углу, выходят минут через пятнадцать — у Мишки в руках пакет, он заглядывает внутрь, улыбается.
Лена наклоняется к нему, что-то говорит. Он кивает. Она целует его в макушку.
И я понимаю — они справятся. Без меня. Лена найдёт время. Найдёт силы. Она его мать, и она не отдаст его никому. Даже родной сестре.
***
Мама звонит в субботу утром.
— Юля, приезжай. Лена хочет поговорить.
Я еду с тяжёлым сердцем. Лена сидит на кухне, перед ней чай недопитый. Мама выходит, оставляет нас наедине.
— Привет, — говорю я.
— Привет.
Молчание. Я сажусь напротив.
— Лен, я хочу сказать...
— Подожди. — Она поднимает руку. — Дай я скажу сначала.
Я замолкаю.
— Мне нужно было время. Чтобы понять, что я чувствую. И вот что я поняла. — Она смотрит на свои руки, сплетённые на столе. — Ты права была. Ты мне помогала. И Мишке помогала. Я просто... я испугалась, что теряю его. Что он меня забудет, что полюбит тебя больше.
— Лена...
— Но я поняла ещё одну вещь. Я работаю много. Очень много. И я не могу дать Мишке столько времени, сколько ему нужно. Не могу и не смогу — мне деньги зарабатывать надо. А он растёт. Ему внимание нужно, забота. И ты это даёшь.
Она поднимает на меня глаза, и в них слёзы.
— Но мне страшно. Страшно, что он однажды решит, что ты — его настоящая мать. И тогда я потеряю его совсем.
Я тянусь через стол, накрываю её руку своей.
— Никогда, Лен. Слышишь? Никогда. Я не мать ему. Я тётя. И я буду напоминать ему об этом каждый день, если нужно.
— А если он снова назовёт тебя мамой?
— Я поправлю. И объясню, что мама у него одна. Ты.
Она плачет. Я обхожу стол, обнимаю её. Она прижимается ко мне, худенькая, измученная, такая одинокая.
— Мне так тяжело, Юль. Так тяжело одной.
— Знаю. Но ты не одна. Я рядом. Просто теперь я буду помнить — я тётя. Не больше.
***
Мишка снова приходит к нам. Но теперь по-другому. Я встречаю его после школы, мы идём к Лене на работу — она выходит на обед, мы вместе в столовой рядом едим. Она его обнимает, спрашивает про школу. Я молчу, не встреваю.
Вечером, когда делаем уроки, я говорю — позвони маме, расскажи, как дела. Он звонит. Лена на том конце слушает, как он пересказывает день. Я слышу её голос из трубки — тёплый, счастливый.
В выходные Лена забирает его к себе. Они ходят в кино, катаются на санках, пекут блины. Мишка потом рассказывает мне — как с мамой было весело. Говорит «с мамой», не «с мамой Леной». Просто «с мамой».
А я слушаю и радуюсь. Потому что понимаю — я не потеряла племянника. Просто научилась любить его правильно. Не пытаясь занять чужое место.
Лена иногда говорит спасибо. За помощь, за то, что с Мишкой занимаюсь. Я отвечаю — не за что, он же родной. И это правда. Он родной. Но мама у него — Лена. И это самое главное, что я теперь понимаю.
Материнство — не в том, кто пирожки печёт. И не в том, кто больше времени проводит. Материнство — в той, кто родила, кто вытерпела, кто каждый день просыпается с мыслью об этом ребёнке. Даже если она устала, даже если у неё нет сил, даже если она приходит домой только к ночи.
Лена — мать Мишки. А я — просто тётя, которая любит племянника и помогает сестре. Не больше и не меньше.
И этого достаточно.
***
Спасибо всем, кто поддерживает канал лайком и подпиской.