— Мама с Зиной завтра приедут. К пяти.
Алла замерла, опустив гудящую ногу в тазик с теплой водой. Розмариновая соль, купленная по акции в «Магните», приятно защипала кожу. Весь день на ногах, в своей «Чайке», — то «Принесите-подайте», то «Девушка, почему так долго?». А «девушке» завтра, между прочим, сорок восемь.
— Куда приедут? — она не поняла. Или сделала вид, что не поняла.
— К нам, куда еще, — Глеб, муж, не отрывался от телевизора. Там какой-то усатый зоолог рассказывал про повадки сурикатов. Глеб работал в зоопарке, ухаживал за мелкими хищниками, и считал, что животные гораздо честнее людей. Особенно женщин.
— Завтра? Глеб, ты в своем уме? У меня день рождения. Мы идем в ресторан. Я столик заказала еще в понедельник.
— Ну, пойдем в другой раз, — он наконец оторвал взгляд от экрана. — Мама обиделась. Говорит: «Что ж мы, чужие? Чтоб дочка (он всегда называл Аллу «дочкой» в разговорах с матерью, как будто она им обеим была родная) одна в свой праздник сидела?».
Алла выдернула ногу из тазика. Вода плеснула на старый линолеум.
— Во-первых, не «одна», а с тобой! С мужем. Во-вторых, кто тебе сказал, что я буду «сидеть»? Я взяла самую дурацкую смену в субботу, чтобы сегодня отсыпаться, а завтра — праздновать. В-третьих, Глеб... — она подобрала слова, чувствуя, как внутри закипает холодная ярость официантки, у которой наглый клиент только что отменил банкет. — Ты. Позвал. Свою. Мать. На. Мой. День. Рождения. Не спросив меня?
— А что, я разрешения должен спрашивать? — надулся Глеб, моментально превращаясь из сорокалетнего мужчины в пятилетнего мальчика, у которого отняли совочек. — Это же мама!
— Это твоя мама, Глеб. А праздник — мой. И я не хочу его проводить у плиты, строгая «Оливье» тазами, чтобы Жанна Егоровна потом ходила по кухне, цокала языком и рассказывала, что у Зиночки салаты «воздушнее», а у нее, Жанны Егоровны, селедка под шубой «правильная», потому что она лук не кладет, а вымачивает в уксусе.
Глеб покраснел. Это был удар ниже пояса, потому что он и сам не раз говорил Алле, что у мамы «как-то вкуснее получается». Он вообще любил сравнивать. Алла работала много, а Зина, его сестра, сидела дома на шее у мужа-дальнобойщика. Естественно, у Зины полы «блестели», а борщи были «наваристее». Глеба не смущало, что их «двушку» Алла, по сути, тащила на себе. Его зарплата в зоопарке была скорее символической платой за возможность общаться с енотами.
— Ты вечно недовольна моей родней, — пробубнил он, возвращаясь к сурикатам. — Они к тебе со всей душой...
— Со всей душой? — Алла нервно рассмеялась. — Твоя мама в прошлый раз, помнишь, приехала? Я как раз купила новые шторы в спальню. Турецкие, со скидкой урвала. Так она их пощупала и заявила: «Синтетика голая. Деньги на ветер. Вот Марфуша из соседнего подъезда точь-в-точь такие же сшила из старой простыни. И краской батиком развела. Копейки!»
— Мама просто экономная! — огрызнулся Глеб.
— Мама хитрая, Глеб! А не экономная. Она экономит свои деньги, а считать любит чужие. Особенно мои. Она приедет не меня поздравлять. Она приедет инспекцию проводить: что я куплю, сколько потрачу, и как сильно я «объедаю» ее драгоценного сына. А Зиночка будет сидеть и поддакивать, попутно выпрашивая у тебя «в долг» на новые сапоги.
Алла знала эту семью как облупленную. Жанна Егоровна, бывшая товаровед, привыкла жить по принципу «где бы что урвать». Она обожала, когда ее хвалили, но сама никогда не упускала случая уколоть. А Глеб... Глеб был маменькиным сынком. Он искренне считал, что его мать — эталон мудрости, а сестра — образец женственности. Алла в этой иерархии была где-то между надоедливой макакой и неблагодарным тапиром.
— Я ничего отменять не буду, — твердо сказала она, вытирая ноги. — Я не буду готовить. Я иду в «Чайку». Если хочешь — иди со мной. Если нет — встречай маму.
— Ты... ты... эгоистка! — взорвался Глеб. — Они уже в пути! Зина пирог испекла! «Зебру»! Твой любимый!
Алла чуть не застонала. Эту «Зебру» она ненавидела лютой ненавистью. Сухой, как подошва, бисквит, который Зина щедро посыпала сахарной пудрой, чтобы скрыть горелые края.
— Глеб. Я сказала. Нет.
— А я сказал — да! Они приедут! — Глеб вскочил. — И ты, как нормальная жена, накроешь стол!
Алла посмотрела на него. Прямо. Не мигая. Так она смотрела на хамов, которые пытались уйти, не заплатив по счету. Ее взгляд был твердым, как сталь, и холодным, как морозильная камера. Она была реалисткой. Она знала, что кричать бесполезно. Манипулировать — тем более. С Жанной Егоровной в этом искусстве ей не тягаться. Значит, нужно действовать.
— Хорошо, — неожиданно спокойно сказала она.
Глеб даже опешил. Он ждал слез, скандала, битья посуды. А получил... согласие?
— Вот... вот и молодец, — он тут же расслабился. — Я же говорю, надо просто по-человечески. Я в магазин схожу. Что купить? Майонез? Горошек?
Алла улыбнулась. Очень мило.
— Все купи. И курицу на горячее. И селедку. И овощи на салаты. И фрукты. Шампанское не бери, твоя мама его не пьет, скажет — «кислятина» и «пузырьки в нос». Возьми коньяк. И Зиночке ее любимый «Мартини».
— Ого! — обрадовался Глеб, предвкушая, как мама его похвалит за «правильную» невестку. — Список напишешь?
— Зачем? Ты и так все знаешь. Ты же знаешь, как они любят. Как «правильно». Ты же у нас главный специалист по маминым вкусам.
Она встала, накинула халат и пошла в спальню.
— Ты куда? — не понял Глеб.
— Спать. У меня завтра был тяжелый рабочий день, но теперь, слава богу, у меня выходной. А вот у тебя, Глебушка, завтра очень напряженный день.
Глеб застыл с кошельком в руке.
— В смысле?
— В прямом. Ты гостей позвал? Ты. Ты им и накрывай. Делай «воздушное» оливье, как у Зины. И «правильную» шубу, как у мамы. А я — именинница. Я завтра, знаешь ли, решила устроить себе день красоты.
— Какой еще... день красоты? — голос Глеба предательски дрогнул.
— Обыкновенный. С утра пойду в парикмахерскую. Потом на маникюр. Потом к Вале-массажистке, она обещала мне новую антицеллюлитную программу. А потом... — Алла сделала вид, что задумалась, — ...а потом как раз к пяти и вернусь. Свежая, красивая, принимать поздравления. К накрытому столу.
Она повернулась к нему в дверях спальни.
— Ах, да. Глебушка, милый. Ты когда «Шубу» будешь делать, свеклу не три на терке. Это пошло. У нас в «Чайке» для вип-клиентов ее режут. Мелким-мелким кубиком. Так текстура лучше. Твоя мама оценит. Она же у тебя ценитель всего «правильного».
Дверь спальни мягко щелкнула.
Глеб остался стоять посреди кухни. Тазик с остывшей водой, телевизор с сурикатами и липкое, холодное осознание того, что он попал. Попал так, как не попадал ни один енот в его вольере.
Он умел убирать клетки. Он умел кормить хорьков. Но он понятия не имел, как резать свеклу «мелким кубиком». И он точно знал, что, если к пяти часам стол не будет ломиться от еды, его «мама» и «Зина» съедят его живьем. Без соли и майонеза…