Знаете, бывают люди, которые с самого детства будто бы знают, зачем родились. Вот у моей младшей сестры, Леры, это проявилось сразу. Не в том смысле, что она в год стала дифференциальные уравнения решать, а в том, что её сердце с самого начала было настроено на одну, очень конкретную волну.
Помню, как всё началось. Мне было лет десять, ей – шесть. Мы тогда жили в обычной панельной пятиэтажке, и самым большим развлечением во дворе была песочница. И вот как-то раз возвращаемся мы с мамой из садика, а на лавочке у подъезда сидит соседский кот Васька. Кот был суровый, боевой, с ободранным ухом и взглядом отпетого уголовника. Все его боялись, потому что шипел он на всех, как паровоз.
И вот этот самый Васька сидит, жмурится на солнышке, а у него из лапы сочится кровь. Видно, снова в драке побывал. Мама моя ахнула: «Ой, бедный, надо же помочь, но он же поцарапает!» А Лерка, не говоря ни слова, подошла к нему. Не с глупой детской удалью, а как-то очень осторожно и уважительно. Присела на корточки, посмотрела ему в глаза и тихо так сказала: «Тебе больно?»
Васька, к всеобщему удивлению, не зашипел. Он посмотрел на её маленькую руку, которая тянулась к нему, мотнул головой и издал хриплое «Мрр?». А Лерка тем временем достала из кармана платочек – всегда у неё в кармане были какие-то салфетки, платочки – и аккуратно, так, чтобы не сделать больно, протерла ему шерсть вокруг раны. Она что-то ему шептала: «Вот так, потерпи, сейчас всё будет хорошо». И он терпел! Сидел этот грозный дворовый бандит, подставлял ей свою разбитую лапу и мурлыкал, как мотороллер.
В тот вечер, дома, она объявила: «Я буду лечить зверей». Сказала это не с восторженными криками, а очень серьёзно, обводя нас с мамой спокойным, уверенным взглядом. Так, будто просто констатировала факт, с которым нам всем теперь предстояло жить.
С этого всё и пошло. Наш дом постепенно начал превращаться в филиал зоопарка. Под её кроватью в коробке из-под обуви поселился воробей с подбитым крылом, которого она назвала Чиком. Она выхаживала его, капала ему в клюв воду из пипетки, кормила. Чик через пару недель окреп и улетел, но перед этим посидел у неё на ладони, что-то пропищал.
Потом был ёжик, которого она нашла на даче осенью, слишком худого и вялого. Вечерами мы всей семьёй ловили для него улиток и червей. Лера изучала в интернете, чем можно кормить ёжиков, а чем нельзя, и зачитывала нам лекции за ужином. Папа шутил, что получает второе высшее образование по специальности «Ежоведение».
Были и слёзы, конечно. Не всех удавалось спасти. Помню, она принесла крошечного, ещё слепого котёнка, которого кто-то выбросил в мусорный бак. Она не спала с ним несколько ночей, грела его грелкой, капала молочко из шприца без иголки. Но он был слишком слаб и умер у неё на руках. Она тогда не рыдала истерично, а просто сидела в своей комнате, держа этот маленький холодный комочек, и по её лицу текли беззвучные слёзы. Мама хотела её утешить, но Лера сказала: «Я просто хочу побыть с ним немного. Он же не один ушёл».
Вот это, наверное, и есть главное в ней. Не сюсюканье с милыми котиками, а настоящая, глубокая ответственность. Она понимала, что её призвание – не просто играть с пушистиками, а брать на себя груз их боли и страха. И этот груз в шесть, семь, десять лет она несла с удивительным достоинством.
Школа стала для неё просто формальностью, необходимой ступенькой к главной цели. Все тетрадки были исписаны не конспектами по литературе, а рисунками скелетов собак, схемами строения сердца птицы, списками симптомов разных болезней. Учителя сначала ворчали, но потом, видя её фанатичную целеустремлённость, сдавались. На сочинение на тему «Кем я хочу стать» она, конечно, написала про ветеринарию. Учительница зачитала его вслух классу. Там не было пафосных фраз про «любовь к животным».
Там было простое и жутко взрослое: «Я хочу быть тем человеком, который в самую трудную минуту скажет им: «Я с тобой, я помогу». И от этих слов у меня, честно, по спине мурашки побежали.
Она срисовывала анатомические атласы, которые папа находил в букинистических магазинах. Эти страницы, испещрённые латинскими названиями костей и мышц, висели у неё над столом вместо постеров с поп-звёздами. В пятнадцать лет она устроилась волонтёром в ближайшую ветклинику. Сначала её обязанности заключались в мытье полов, чистке клеток и прочей чёрной работе. Но она была на седьмом небе. Потому что она была там, внутри. Пахло лекарствами, звучали взволнованные голоса хозяев, слышался лай и мяуканье. И она чувствовала себя частью этого мира.
Однажды летом, перед самым одиннадцатым классом, произошёл случай, который, я думаю, окончательно всех убедил. Мы были на даче. Вдруг соседский мальчишка прибегает, весь бледный: «Лера, Лера! Бегите! Мою Джессику машина задела!»
Джессика – это такая весёлая, пушистая дворняжка, всеобщая любимица. Мы бросились все к ним во двор. Собака лежала на боку, тяжело дышала, изо рта шла пена, а задняя лапа была неестественно вывернута. Хозяева, взрослые дядька с тёткой, метались в панике, кто-то кричал: «Надо срочно везти в город, в клинику!» Но до города час езды, а состояние Джессики было таким, что она могла не перенести дорогу.
И тут вышла вперёд Лера. Всем своим видом – спокойная, собранная. В её глазах не было ни капли паники, только концентрация.
–Дядя Вова, – сказала она твёрдо моему отцу, –принеси, пожалуйста, мою аптечку и две ровные длинные дощечки. Мама, большая коробка и несколько полотенец. А вы, – она повернулась к хозяевам, – не паникуйте. Она в шоке, ей больно, ваш страх ей передаётся. Говорите с ней спокойно.
Все засуетились, выполняя её распоряжения. Она подошла к собаке, опустилась на колени и начала её осматривать. Говорила с ней тихо, ласково: «Джесь, красавица, сейчас посмотрим, милая...» Она аккуратно прощупала лапу, тело. Потом констатировала: «Вывих, скорее всего, и сотрясение. Нужно зафиксировать лапу до визита к врачу».
И вот, под её чёткими инструкциями, мы с папой, два абсолютных профана, под её руководством наложили Джессике шину из дощечек и бинтов из её всегда наготове аптечки. Лера сделала собаке укол обезболивающего (ветеринар из клиники, где она волонтёрила, в экстренных случаях разрешал ей брать с собой пару ампул). Пока мы возились, она не отходила от Джессики ни на шаг, гладила её, шептала что-то успокаивающее.
Когда собаку аккуратно перенесли в коробку и повезли в клинику, ветеринар, осмотрев её, развёл руками: «Ребята, шину наложили профессионально. Сделали всё абсолютно правильно. Это спасло собаку от дополнительных травм и болевого шока». Хозяева потом плакали от облегчения и благодарили Лерку, как святую.
В тот вечер, когда всё утихло, я зашла к ней в комнату. Она сидела на кровати, смотрела в окно и тихо плакала. Я испугалась: «Лер, что ты? С Джессикой же всё будет хорошо!»
Она обернулась ко мне, вытерла слёзы кулаком, как в детстве, и улыбнулась сквозь них.
–Я знаю. Я плачу не от горя. Я просто... Я сегодня впервые не просто помогала мыть полы. Я сегодня действительно кого-то спасла. Я почувствовала, что это – оно. Моё.
Сейчас Лера заканчивает третий курс ветеринарной академии. Она одна из лучших на потоке. Её комнату по-прежнему украшают схемы и атласы, только теперь это не распечатки из интернета, а серьёзные учебники. А на столе, в коробке из-под обуви, где когда-то жил воробей Чик, теперь лежат стетоскоп, шприцы и пачка её собственных конспектов, исписанных тем же уверенным почерком.
Когда я смотрю на неё, на эту взрослую, красивую, невероятно увлечённую своей работой девушку, я вспоминаю ту шестилетнюю девочку с платочком напротив старого кота Васьки. И понимаю, что некоторые люди не «становятся» кем-то. Они просто с рождения – уже это. Они находят своё предназначение не где-то в большом мире, а прямо рядом с собой, в песочнице у подъезда.
И всё, что им нужно, – это иметь достаточно смелости, чтобы не отвести глаз, когда кто-то смотрит на тебя с болью и надеждой. И достаточно любви в сердце, чтобы этой надежде – не изменить.