Валентина Сергеевна до сих пор помнит, как в шестнадцать лет впервые переступила порог цеха №3 Тульского машиностроительного завода. Август 1983-го, жара, пахло маслом и металлом. Мастер Петрович — седой, с прокуренным голосом — протянул синий халат: "Давай, девонька, показывай, на что способна". Способна оказалась на многое. Сорок лет у станка — не шутка.
Когда в прошлом году исполнилось пятьдесят пять, подруги на работе устроили проводы. Торт, цветы, начальник цеха Громов произнёс речь про "золотые руки" и "трудовой подвиг". Валентина смущённо улыбалась, а сама думала: "Наконец-то отдохну". Спина ныла, ноги к вечеру отекали так, что ботинки не снять.
Трудовую книжку листала вечером при свете настольной лампы. Страницы пожелтели, записи выцветали. Вот первая: "Принята контролёром ОТК". Потом — "переведена на должность токаря 4 разряда". В девяностые завод еле дышал, зарплату задерживали по полгода, но она не ушла. Куда идти с двумя детьми и мужем-алкоголиком?
— Тридцать восемь лет, — прошептала Валентина, проводя пальцем по записям. — Тридцать восемь лет без перерыва.
Ну, почти без перерыва. Два декрета — с Олей и Димкой. Но это же учитывается, все говорили.
В Пенсионный фонд пошла в октябре, к Марине Викторовне — специалисту с первого окна. Та пробила по базе, постучала по клавишам, нахмурилась:
— Валентина Сергеевна, у вас пенсия будет двадцать три тысячи четыреста рублей.
Валентина опешила:
— Как двадцать три?! Я же тридцать восемь лет отработала! У соседки Нины — двадцать семь, а она всего тридцать лет!
Марина Викторовна вздохнула — видно, не первый раз объясняет:
— Понимаете, тут не только стаж важен. Зарплата, коэффициенты, баллы...
— Какие баллы? — Валентина почувствовала, как внутри всё сжимается. — Я всю жизнь работала! Честно! Никогда больничный не брала!
— Я понимаю. Но система такая. Вот смотрите...
Марина развернула монитор. Валентина уставилась на цифры, которые плыли перед глазами. Индивидуальный пенсионный коэффициент — 98,4. Стоимость балла — 133 рубля. Фиксированная выплата — 8134 рубля.
— Почему у меня так мало баллов? — голос дрожал.
— Зарплата была небольшая. Особенно в девяностые и нулевые. Взносы в Пенсионный фонд платились с официальной части, а она...
— Восемь тысяч! — выпалила Валентина. — Нам платили по восемь тысяч официально, остальное — в конверте. Все так получали, весь завод!
Марина Викторовна сочувственно кивнула:
— Вот видите. А в конверте — это не учитывается. Взносов с этих денег не было.
Валентина вышла из Пенсионного фонда и села на лавочку у входа. Руки тряслись. Двадцать три тысячи четыреста. Коммуналка — семь с половиной. Лекарства для давления — три тысячи в месяц. Продукты, проезд...
Вечером позвонила Ольге — дочь работает бухгалтером, она должна понимать в этих цифрах.
— Мам, ну а ты что хотела? — голос у Ольги был усталый, слышно, как на фоне орёт внук Артёмка. — Вся страна так жила. Серые зарплаты, никто взносы не платил. Теперь пенсии маленькие.
— Но я же не виновата! Я не просила в конверте! Нам так платили!
— Я знаю, мам. Но система не виновата в том, что работодатели воровали. Ты бы в суд на завод подала.
— Какой суд? Завод уже пять лет как закрылся!
Повесила трубку и заплакала. Первый раз за много лет — навзрыд, в голос, как в детстве.
Через неделю пришла к Марине Викторовне снова. Принесла трудовую, справки, даже старые расчётные листки — чудом сохранились в коробке на антресолях.
— Вот, смотрите! Вот справка за 1995 год — зарплата была двадцать два тысяча! А у вас в базе — восемь!
Марина внимательно изучила пожелтевшую бумажку:
— Валентина Сергеевна, это справка с завода. Но взносы платились только с восьми тысяч. Видите печать Пенсионного фонда? Вот сумма, с которой шли отчисления.
— Так что теперь делать?!
— Можете написать заявление на перерасчёт. Если найдёте дополнительные документы, подтверждающие большую зарплату, и докажете, что взносы платились...
— Откуда я их возьму? Завода нет, бухгалтерия сгорела в 2015-м!
Марина развела руками.
Дома Валентина достала калькулятор. Считала, пересчитывала, но цифры не менялись. Двадцать три четыреста минус коммуналка — пятнадцать девятьсот. Минус лекарства — двенадцать девятьсот. Минус интернет и телефон — одиннадцать семьсот. Остаётся одиннадцать тысяч семьсот на еду, одежду, проезд, врачей...
Вспомнила, как в две тысячи пятом директор Семёнов собрал всех в актовом зале:
— Люди, мы вынуждены оптимизировать налоги. Официально будем платить минимум, остальное — наличными. Иначе завод закроется, и вы все останетесь без работы.
Тогда все согласно закивали. Работа дороже. А теперь?
Соседка Нина, та самая, с пенсией в двадцать семь тысяч, работала в школе учителем. Зарплата всегда была белая, все взносы — по закону.
— Валь, ты не переживай, — говорила она на лавочке у подъезда. — Может, ещё что-то найдёшь, перерасчитают.
Но что найдёшь, когда завода нет, документы сгорели, а свидетелей — бывших бухгалтеров — и след простыл?
Валентина написала заявление в Пенсионный фонд. Приложила все справки, что были. Через месяц пришёл ответ: "Пересчитали. Доплата составляет триста сорок рублей. Итого: 23 740 рублей".
Триста сорок рублей. За тридцать восемь лет.
Она сидела на кухне, держала в руках этот официальный бланк с печатью и думала: "Как же так? Я же всё правильно делала. Работала, не прогуливала, смены брала, когда просили. Даже в Новый год выходила, когда надо было план закрывать".
Вспомнила, как Петрович, тот самый мастер, перед смертью сказал ей:
— Валя, ты золотой человек. Таких работников больше не делают.
Может, и не делают. Но золотой человек получает двадцать три тысячи семьсот сорок рублей пенсии.
Вечером позвонил Дима — сын, живёт в Москве, работает в IT.
— Мам, не переживай. Я тебе буду помогать. Скину десять тысяч в месяц.
— Не надо, Димочка. У тебя ипотека, ребёнок...
— Мам, ну хватит. Ты всю жизнь на нас пахала. Теперь наша очередь.
Положила трубку и снова заплакала. Только теперь не от обиды, а от стыда. Работала тридцать восемь лет, чтобы в старости сын помогал деньгами.
Трудовая книжка лежит на столе. Валентина иногда открывает её и читает записи. Тридцать восемь лет. Три войны на заводе пережила — дефолт, кризис, пандемию. Выстояла.
А Пенсионный фонд говорит: "Система такая".
Может, система и такая. Только вот честным людям от этого не легче.