Где доверие становится роскошью.
После Парижского договора в Лувре стало непривычно тихо.
Никто не шептался в коридорах — шёлк шуршал слишком громко, шаги отдавали гулким эхом. Даже фонтаны во дворе, казалось, текли осторожнее, чтобы не привлекать внимание.
Слухи ходили, будто Екатерина стала подозрительной, — но Екатерина Медичи никогда не «становилась». Она просто переставала притворяться.
— Люди всегда честны перед зеркалом, — сказала она как-то утром, глядя, как мне подают на стол серебряный поднос. — Особенно если знают, что я смотрю за их спиной.
Я тогда не поняла, что она имела в виду. Но через несколько дней во дворце появились зеркала — в залах, в гостиных, даже в комнатах прислужниц.
Кто-то шутил, что королева просто тоскует по итальянской роскоши. Кто-то — что за зеркалами прячутся уши.
А я думала только об одном: зачем так много отражений, если правда одна?
Поручение
Меня позвали вечером.
Когда королева зовёт не утром и не днём — значит, разговор будет не о платьях и не о церемониях.
Я вошла в её покои — и сразу почувствовала запах ладана и железа. Свечи горели неравно, пламя дрожало, как дыхание больного.
Екатерина стояла у зеркала. В нём отражался только свет — не её лицо.
— Мадемуазель, — произнесла она, — вы слишком молоды, чтобы устать, и слишком умны, чтобы верить в подруг. Поэтому я выбрала вас.
Она повернулась, глаза блестели, как сталь под вуалью.
— Среди ваших дам есть та, что говорит больше, чем слушает. Найдите ту, кому нельзя доверять.
— Каким образом, Ваша Величество?
— Смотрите.Женщины всегда выдают себя взглядом. Когда мы боимся — мы перестаём видеть себя.
Она подошла ближе и едва коснулась моего подбородка.
— Присмотритесь к тем, кто избегает зеркала. Потому что предательство не любит отражений.
Когда я вернулась в свои покои, мне казалось, что стены смотрят на меня. Зеркало над туалетным столиком отражало пламя свечи, и в нём я видела не лицо, а тревогу.
«Смотрите», — сказала Екатерина.
Я смотрела. Но на кого — не знала.
Сцена в гостиной
На следующий день я вошла в общую гостиную под предлогом: мол, скучаю и хочу поболтать. Во дворце скука — лучший камуфляж.
Изабель де Лимей сидела у окна, держа в руках зеркало, настолько маленькое, что оно отражало только её рот и кончик носа. Она смеялась каждой своей фразе — словно слова тоже были украшением.
— О, мадемуазель, вы слышали? — защебетала она. — Говорят, королева заказала новые венецианские зеркала. Они такие тонкие, что показывают душу. Хотя, по правде, кому нужна душа, если отражение и так прекрасно?
Флора вздохнула, не отрываясь от вышивки:
— Я бы предпочла, чтобы зеркала показывали правду. Тогда мы знали бы, кто говорит искренне.
Клотильда де Вуазен молчала. Она смотрела в сторону, будто свет от зеркала её ослеплял. Её руки сжимали кружево — слишком сильно для равнодушия.
— А вы, Клотильда? — спросила я. — Что бы вы хотели увидеть в зеркале?
— Себя, — ответила она глухо. — Но такой, какой была до двора.
Повисла тишина. Даже Изабель перестала смеяться.
Я уловила в зеркале её взгляд — короткий, нервный. Как будто она боялась, что стекло знает ответ.
После этого разговора я не сомневалась. Изабель и Флора были по-своему безобидны — одна слишком легкомысленна, другая слишком честна.
А вот Клотильда...
Утром я велела камеристке проследить за её перепиской. К вечеру у меня уже был листок, пахнущий розовой водой и чужими руками.
«Всё готово. Весть будет передана через брата. Они не подозревают.»
Сцена раскрытия
Екатерина принимала меня в своём кабинете. На столе — бумаги, свечи и серебряная чаша с лепестками роз. Ни музыки, ни придворных. Только тишина, в которой слышно, как догорает фитиль.
Я подошла, поклонилась и положила письмо на стол.
— Вот, Ваша Величество. Я нашла.
Она не взяла письмо сразу — только провела пальцем по краю, будто пробуя его вкус.
— Что это?
— Послание мадам де Вуазен. Для её брата. Передача сведений о переговорах.
— Вы читали?
— Да.
— И поняли?
— Думаю, да.
Она подняла на меня взгляд.
— Думаете?
В этом «думаете» было всё — и сомнение, и ирония, и усталость от человеческих заблуждений.
Екатерина взяла письмо, развернула, скользнула взглядом и тихо улыбнулась.
— Чернила свежие. Бумага — из моей собственной канцелярии.
Я почувствовала, как кровь отливает от лица.
— Что?
— Клотильда не писала это письмо. Это написали ей.
Она поднялась, подошла к зеркалу — тому самому, ртутному, венецианскому, в котором отражения казались чуть медленнее движений.
— Видите, мадемуазель, как всё просто? Вы нашли предателя. Только не того.
— Но кто же тогда?..
— Неважно. Важно, что вы поверили в правду, которую вам подсунули.
Она посмотрела в зеркало, и я поняла, что там — не моё отражение, а её тень.
— Во дворце, дитя, нет правды. Но есть польза. Клотильда умрёт — и слухи умолкнут. А вы останетесь — и научитесь молчать.
Она бросила письмо в пламя свечи. Бумага вспыхнула и свернулась, как лепесток.
— Помните, — сказала она тихо, — зеркало не отражает предательство. Оно показывает, кто готов его принять.
Ночью Лувр был чужим. Камень хранил тепло дня, но воздух уже пах холодом и воском. Я зажгла свечу — и сразу пожалела. Тьма хотя бы не показывает, кем ты стала.
На столе стояло зеркало. В нём отражалась не я — а огонь, стена, кусок ночи. Я наклонилась ближе и вдруг подумала: а если отражение просто ждёт, когда я моргну, чтобы начать жить без меня?
Мне показалось, что в глубине стекла мелькнул силуэт. Тот самый — в чёрном, с рукой, покрытой кольцами. Всего на миг — и сразу всё исчезло.
Я опустилась в кресло и закрыла глаза. В ушах звучали слова Екатерины: «Нет правды, есть польза».
И я впервые поняла, что знание — тоже яд.
Он не убивает сразу.
Он просто лишает вкуса всему остальному.
Во дворце можно научиться всему — кроме умения снова верить отражению.