Сосны здесь стояли как древние, молчаливые стражи, их стволы толщиной в два обхвата уходили в небо, теряя вершины в низкой, свинцовой пелене облаков. Воздух, холодный и насквозь пропитанный запахом хвои, влаги и гниения, был единственным, чем дышал Игнат последние тридцать лет. Он был не просто лесником. Он был хранителем этой бездны зелени и тишины, площадью в сотни гектаров непроходимой тайги. Его мир был миром осязаемым: шорох белки, след рыси, упругий мох под сапогами, вкус крепкого чая из жестяной кружки. Мир, в котором не было места для призраков.
Именно поэтому заброшенный лагерь на старом пожарище, в пятнадцати километрах от ближайшей тропы, вызвал у него не интерес, а раздражение. Чужаки. Горожане, решившие поиграть в выживание.
Лагерь состоял из полуразвалившейся палатки, поржавевшей консервной банки и очага, сложенного из черных от копоти камней. Все было покрыто паутиной и слоем хвои. Место было мертвым. Но что-то заставило Игната задержаться. Не шестое чувство, нет — профессиональная дотошность. Он стал водить палкой по пеплу кострища. И наткнулся на что-то твердое.
Это был блокнот в прорезиненной обложке, когда-то ярко-оранжевой, а теперь выцветшей до грязно-бурого цвета. Он пролежал под дождями и снегами, судя по всему, не один сезон. Игнат потяжелел, с неохотой сунул находку в рюкзак. Чтиво на вечер.
В избушке, потрескивая смолистыми поленьями, пыхтела железная печка. Игнат налил чаю, разогрел тушенку и лишь потом, от нечего делать, раскрыл блокнот. Листы были деформированы от влаги, чернила расплылись, но кое-что прочесть можно было.
«3 августа. Дошли до места. Красота неописуемая. Тишина оглушающая. Кажется, можно услышать, как растет мох. Сергей шутит, что мы первые люди здесь со времен мамонтов. Лиза немного нервничает, говорит, что за нами кто-то постоянно наблюдает из чащи».
Игнат фыркнул. Классика. Городские, отвыкшие от настоящей тишины, начинают чудиться в первые же сутки.
«5 августа. Тишина стала давить. Не физически, а как-то иначе. Она густая. Мы перестали шутить. Сергей сегодня утром вышел из палатки и сказал, что видел между деревьями высокую, темную фигуру. Длинную, неправдоподобно длинную. Я посмеялся над ним, сказал, что это столб света сквозь туман. Но сам не уверен».
Лесник отхлебнул чаю. Мираж. Игра света и тени в густом лесу. Он и сам не раз пугался внезапно «оживающего» пня или причудливо изогнутой ветки в сумерках.
«7 августа. Что-то не так. Мы проверяли продукты — они кончаются быстрее, чем должны. Будто кто-то подъедает, когда мы спим. Сегодня ночью проснулся от чувства, что в палатке не трое, а четверо. Лежал и не мог пошевелиться, а в ногах, в самом углу, сидело что-то темное и беззвучно дышало. Утром Лиза плакала и говорила, что ей снилось, будто ее зовут шепотом. Шепот был похож на шелест листьев».
Игнат почувствовал легкий озноб. Не от страха, нет. От предчувствия. Он знал эту тайгу. Она была суровой, но честной. Медведь мог задавить, гадюка укусить, в болоте утонешь. Но она не была... мистической. А в дневнике описывалось что-то иное. Что-то, что нарушало все известные ему законы леса.
«9 августа. Сергей пропал. Мы искали его весь день. Кричали. Он будто испарился. А вечером, когда стемнело, мы услышали его голос. Он звал на помощь. Голос доносился сразу отовсюду: и справа, и слева, и сверху, из крон. Мы не посмели выйти. Лиза в истерике. Я пишу это при свете фонарика. Мои руки трясутся. Я вижу его лицо. Оно за стеклом палатки. Оно белое, а глаза... глаза просто черные пустоты. Он улыбается. Это не Сергей».
На этом запись обрывалась. Несколько последних страниц были исписаны одним и тем же словом, сходящим на нет, как будто у автора кончились силы: «СлушайСлушайСлушайСлушайСл...»
Игнат резко захлопнул блокнот. В печке громко рухнул подгоревший уголек. Он встряхнул головой. Бред. Галлюцинации от голода, паника, возможно, они съели какой-то гриб. Он твердо в этом убедил себя и, погасив керосиновую лампу, лег спать.
Ночью его разбудил звук.
Не резкий, не пугающий. Просто... отсутствующий. Тишина. Та самая, густая, ватная, о которой писали в дневнике. Исчез привычный фон: скрип деревьев за стеной, писк мыши под полом, шуршание ночных насекомых. Все замерло. Будто мир затаился, задержав дыхание.
Игнат лежал, не двигаясь, вслушиваясь в это абсолютное безмолвие. И сквозь него, едва различимо, просочился другой звук. Тихий, на грани слуха. Шепот. Не слова, а просто поток воздуха, похожий на шелест сухих листьев под ногами невидимого прохожего.
Он вскочил, схватил ружье и распахнул дверь. Луна, бледная и холодная, освещала поляну. Никого. Только знакомые очертания елей и пихт. Но шепот не прекращался. Он исходил отовсюду и ниоткуда одновременно, обволакивая, проникая внутрь черепа.
— Кто здесь? — хрипло крикнул Игнат.
Шепот стих. И в наступившей тишине, прямо перед ним, из тьмы между двумя соснами, выплыла фигура. Высокая, неестественно худая, с неправдоподобно длинными конечностями. Она была темнее самой ночи, будто поглощала весь лунный свет. Лица не было видно, только вытянутый овал черноты. Она не двигалась, просто стояла, беззвучно дыша, и Игнат почувствовал на себе тяжесть ее взгляда. Взгляда из тех самых черных пустот, описанных в дневнике.
Он не помнил, как захлопнул дверь и запер ее на щеколду. Сердце колотилось, выпрыгивая из груди. Он просидел до утра, сжимая ружье, не в силах оторвать взгляд от запотевшего оконного стекла. Там, снаружи, ничего не было. Но он знал, что оно там.
Утро принесло ложное успокоение. Птицы пели, белка деловито скакала по крыше. Игнат, чувству себя разбитым, вышел на крыльцо. Следов на влажной земле не было. Ни человеческих, ни звериных.
Он решил вернуться к тому лагерю. Найти доказательства. Останки. Что угодно, что могло бы рационально объяснить произошедшее. Дорога заняла весь день. На старом пожарище ничего не изменилось. Палатка, кострище. Но теперь Игнат смотрел на это место иными глазами. Он чувствовал ту самую «густую» тишину, давящую на уши.
Он тщательно обыскал периметр. И нашел. В двадцати метрах от лагеря, под слоем хвои и мха, лежал рюкзак. В нем были вещи — спальник, кружка, складной нож. И фотография. Трое молодых, улыбающихся людей: парень и две девушки. На обороте надпись: «Сережа, Лиза и Катя. Август. Тайга ждет!»
Игнат перевернул фотографию. Его кровь застыла. На обратной стороне, свежими, почти не расплывшимися чернилами, было выведено: «Игнат. Слушай.»
Он отшвырнул фотографию, как ошпаренный. Это было невозможно. Он был здесь один. Совсем один.
Он побежал. Впервые за тридцать лет он бежал по своей тайге, спотыкаясь о корни, хватая ртом холодный воздух, не оборачиваясь. Чувство, что за ним наблюдают, стало физическим, как прикосновение холодных пальцев к спине. Шепот вернулся, теперь уже громче, навязчивее. Он различал в нем отдельные слоги, но не мог сложить их в слова.
Он добежал до избушки уже в сумерках. Запер дверь. Зажег лампу. Его взгляд упал на стол. На том самом месте, где вчера лежал блокнот, теперь лежала его собственная, старенькая, потрепанная записная книжка, куда он заносил маршруты и заметки о погоде.
Рука дрожала, когда он открыл ее. Его аккуратные, корявые записи об обходе, о замеченном лосе, о погоде... были зачеркнуты. На последней странице, его же собственной рукой, но написанной нервным, неконтролируемым почерком, был выведен текст:
«Они не ушли. Они здесь. В тишине. Они не хотят зла. Они хотят, чтобы их слушали. Они — это Лес. Настоящий Лес. Не деревья и звери. А то, что было до них. То, что живет в промежутках. В паузах. Они голодны. Не для еды. Для внимания. Сергей слушает. Лиза слушает. Катя слушает. Теперь твоя очередь. Слушай.»
Игнат поднял голову. Шепот был уже не снаружи. Он звучал у него в голове. Тихий, многоголосый, древний. Он слышал в нем отголоски голоса Сергея, всхлипы Лизы, свой собственный, перепуганный внутренний голос. Они сливались в один поток — жуткую симфонию потерянных душ, ставших частью чего-то бесконечно большего и старого.
Он больше не видел темной фигуры за окном. Он понял. Ему не нужно было ее видеть. Она была везде. В воздухе, в земле, в дереве стен его избушки. Она была самой Тайгой.
Он откинулся на спинку стула. Ужас медленно отступал, сменяясь странным, леденящим душу смирением. Он пытался бороться с тем, чего нельзя понять или победить. Он был хранителем, но не этого леса. Он был хранителем иллюзии, что мир принадлежит людям.
Игнат закрыл глаза. Он перестал сопротивляться. И стал слушать.
Шепот наполнял его, становился яснее. Это не были слова. Это были воспоминания. Воспоминания земли о ледниках, которые отступали. О первых ростках, пробивавшихся сквозь камень. О зверях, давно вымерших. О других людях, приходивших сюда и исчезавших. Он слышал страх Сергея, ставший частью мха. Отчаяние Лизы, вплетенное в шум ветра в вершинах сосен.
Он сидел так несколько часов. Когда он открыл глаза, в них не было ни страха, ни паники. Было пустое, бездонное спокойствие. Он встал, подошел к печке и бросил в нее свой дневник. Страницы вспыхнули, и на мгновение шепот в его голове стих, будто удовлетворившись.
Он вышел из избушки. Ночь была тихой. Но теперь он знал, что это за тишина. Она была живой. Она дышала. Он посмотрел на темный провал между вековыми соснами. Там никого не было. И в то же время там было Всё.
Игнат медленно кивнул. Он больше не был просто лесником. Он был слушателем. Хранителем Безмолвия, в котором жили голоса. И это была его новая, вечная смена. Он повернулся и зашел в избушку, чтобы дождаться утра, зная, что утро уже ничего не изменит. Дверь закрылась, оставия снаружи только густую, внимательную, живую тишину.