– Лен, я тут подумал. Теткину квартиру твою надо продавать.
Лена замерла с тарелкой в руке. Мокрая гречка посыпалась на старенький линолеум.
– Как продавать, Тимур? Ты с ума сошел? – она устало опустила тарелку на стол, чувствуя, как гудят ноги после суточной смены в хирургии. – Мы же договорились… Это на будущее.
Тимур фыркнул. Он стоял, прислонившись к дверному косяку, лощеный, пахнущий дорогим парфюмом, который никак не вязался с запахами вареной капусты и валокордина, въевшимися в эту кухню.
– Какое «будущее», Лен? Будущее – оно сейчас! Мне машина нужна нормальная, а не это ведро, которое под окном ржавеет. Я – менеджер по продажам, я должен выглядеть! А остаток вложим. Купим гараж, в дело пустим. Деньги должны работать, а не лежать мертвым грузом в «бабушкином» ремонте.
Он говорил это легко, самоуверенно, по-хозяйски распоряжаясь чужим. Квартира эта досталась Лене год назад от двоюродной тетки. Маленькая, запущенная «двушка» в спальном районе, но её. Личная.
– Тимур, это моя квартира, – Лена старалась говорить спокойно, но пальцы сами сжались в кулаки. – Мое наследство. И я не хочу ее продавать. Машина у нас ездит. А «вложить»… Ты уже «вложил» однажды мои декретные в какую-то пирамиду.
Его лицо мгновенно стало жестким. Самодовольство слетело, как дешевая позолота.
– Ты мне это до сих пор попрекаешь? Я тогда тоже для семьи старался! И вообще, что это за разговор? «Мое», «твое»… Мы семья или кто? Я на тебя лучшие годы, а ты мне – копейки считаешь?
– Я не считаю… – начала она, но он ее перебил.
– Да что ты вообще понимаешь в деньгах, медсестра? Твоя зарплата – кошке на смех. Я один всю семью тяну, и мать мою еще!
– Не смей так говорить, Тимур! – Лена вспыхнула. – Я сутками в больнице…
– Вот именно! Сутками! – он шагнул к ней. – А я? Я должен дома один сидеть? Ждать, пока ты там чужим людям утки таскаешь? Я – мужчина, мне внимание нужно!
В коридоре скрипнула дверь. На кухню, тяжело опираясь на палочку, вошла Любовь Борисовна. Сухая, высокая, в старом, но опрятном халате. Ее лицо, обычно бледное и усталое от болезней, сейчас было непроницаемым.
Тимур тут же сменил тактику. Льстивая улыбка снова растянула его губы.
– Мамуль, привет! А мы тут… хозяйственные вопросы решаем. Я Лене дело предлагаю, а она упирается.
Он подошел, поцеловал мать в сухую щеку, поправил ей воротник. Лена смотрела на эту сцену с тихой тоской. Всю их совместную жизнь он вот так виртуозно обманывал их обеих: ее – своей якобы любовью, мать – показной сыновней заботой.
Любовь Борисовна медленно прошла к своей табуретке у окна. Села. Долго, мучительно долго молчала, глядя куда-то в темноту за стеклом, где начинался мелкий октябрьский дождь. В кухне стало так тихо, что слышно было, как капает вода из старого крана. Тимур начал нервничать.
– Мам, ну ты ей скажи! Квартира стоит пустая, а нам деньги нужны. Машину…
– Машину, – не спрашивая, а утверждая, проговорила свекровь. Она не повернула головы. Ее голос, всегда тихий, сейчас звенел сталью. – Машину тебе новую надо. А Лене, значит, не надо.
Тимур моргнул, сбитый с толку. Он явно ожидал другой реакции.
– Ну… почему? Это же общая будет! – он снова попытался улыбнуться. – Мы же семья!
– Семья, – снова эхом повторила Любовь Борисовна. – Это когда все в дом, Тимур. А не из дома.
– Да что ты такое говоришь, мама! – взорвался он. – Какое «из дома»? Я для нас стараюсь! Я хочу, чтобы мы жили как люди! Чтобы ты на дачу могла нормально ездить, а не на этом гробу!
– На дачу я и на автобусе доеду, – она наконец повернула к нему голову. Ее глаза, выцветшие, смотрели на него в упор, без тени жалости. – Не для того я тебя растила, чтобы ты жену оббирал. Леночка на эту квартиру имеет полное право. Ее тетка ей оставила. Не тебе.
Лена ахнула. Она всегда знала, что свекровь ее ценит – больше, чем родного сына, как ей иногда казалось. Любовь Борисовна, властная и порой невыносимая в своих придирках, почему-то сразу приняла тихую, доверчивую Лену. Лена ухаживала за ней после ее инфарктов, ставила уколы, варила диетические каши, и свекровь отвечала ей суровой, но нерушимой преданностью. Но такой открытой защиты Лена не ожидала.
Тимур побагровел.
– Ах, значит, «Леночка»? Значит, я уже и не сын? Все ей?!
– Перестань орать, – голос свекрови не дрогнул. – Давление у меня поднимется, опять Лене со мной возиться. А ты только дверьми хлопать умеешь.
– Да?! Ну так я и хлопну! – заорал он. – Живите тут сами, раз вы такие умные! Раз я такой плохой!
Он схватил со стула свою дорогую кожаную куртку. В этот момент у него в кармане пиликнул телефон. Он торопливо выхватил его. Лена успела заметить на светящемся экране краешек сообщения: «Котик, ну что там? Он…».
Сердце Лены пропустило удар и рухнуло куда-то в холодную, вязкую пустоту. «Котик». Не «Олег-запчасти». Не «Семен-шиномонтаж». «Котик».
– Кто… кто это, Тимур? – спросила она шепотом, который испугал ее саму.
– Не твое дело! – рявкнул он, пряча телефон.
– Ах, не мое… – Лена медленно поднялась. Усталость как рукой сняло. Вместо нее пришла звенящая, холодная ярость. – Значит, кто тебе пишет – не мое дело. А квартира моя – это твое дело?! На «Котика» денег не хватает, да?! На машину для «Котика»?!
Она сама не узнавала свой голос. Тимур отшатнулся. Он не привык видеть ее такой. Он привык к доверчивой, тихой Лене, которая прощала ему все – и пьяные выходки, и «потерянные» зарплаты, и явную ложь.
– Ты… ты что себе позволяешь, мышь серая?! – прошипел он, вмиг растеряв всю свою напускную респектабельность. – Да кому ты нужна, кроме меня? Посмотри на себя! Халат застиранный, руки кремом воняют!
– Руки у нее пахнут работой, – отрезала Любовь Борисовна со своего места. – А у тебя – чужими духами.
Это был удар под дых. Тимур задохнулся от возмущения.
– Мама! И ты туда же? Вы сговорились?!
– Вон пошел, – тихо сказала свекровь. – Иди. Проветрись. И подумай. Если еще есть чем.
Тимур посмотрел на мать, на жену, понял, что сегодня битву он проиграл. С отвратительной руганью он рванул на себя дверь и вылетел на лестничную клетку. Хлопнула входная дверь, так что в серванте звякнула посуда.
На кухне повисла тишина. Только дождь барабанил по подоконнику.
Лена стояла, окаменев. Она не плакала. Слезы будто застыли внутри, превратившись в тяжелый ледяной ком.
Любовь Борисовна, кряхтя поднялась. Подошла к шкафчику, достала банку с сушеными травами.
– Это, Леночка, от нервов. Зверобой и мята. Я сама летом на даче собирала, в самый Петров день, – она засыпала траву в заварочный чайник. – Сила в них сейчас самая большая. Ты пей… А про квартиру – и думать забудь. Не ему решать.
Она поставила чайник на стол. Лена посмотрела на морщинистое, строгое лицо свекрови и вдруг поняла, что в этом доме у нее есть настоящий союзник.
– Любовь Борисовна… он… он же не вернется?
Свекровь усмехнулась, но как-то невесело.
– Вернется, Леночка. Куда он денется. Такие всегда возвращаются. Жить-то ему где-то надо. И есть что-то надо. Приползет, как миленький.
И он действительно вернулся. На следующее утро. Тихий, помятый, с дешевым букетом астр в руке. Астры эти, уже тронутые первым заморозком, выглядели так же жалко, как и он сам.
Он бухнулся перед Леной на колени прямо в коридоре, уткнулся лицом в ее передник.
– Прости, Ленуся, прости дурака! Бес попутал! – бубнил он, целуя ее натруженные, пахнущие больничным антисептиком руки. – Вспылил! Не нужна мне эта квартира, ничего не нужно! Только ты! Ты меня не бросай, Лен…
Лена стояла, глядя на его темный затылок. Доверчивое сердце по привычке дрогнуло, готовое простить, поверить, принять. Он поднял на нее глаза – синие, как у ребенка, и такие лживые.
– Никогда… слышишь, Лена? Никогда больше!
Она медленно кивнула, хотя внутри все кричало: «Ложь!». Но она так хотела ошибаться.
Из своей комнаты, приоткрыв дверь, на эту сцену молча смотрела Любовь Борисовна. Она видела, как Лена приняла астры, как помогла мужу подняться. Свекровь только покачала головой и тихо прикрыла дверь. Она знала своего сына. Это было не раскаяние. Это была смена тактики…