В тот миг мир разделился на «до» и «после». До — это наши планы, его карьера, мои надежды. После — ледяной голос мужа, объявившего мне войну. Войну за нашего ребенка. «Никаких денег. Ни на него, ни на тебя». Я медленно сползла по стене на пол, не в силах удержать тяжесть этого приговора.
Он стоял посреди гостиной, и его лицо было обезображено холодной яростью. Я вжалась в косяк двери, чувствуя, как дрожь поднимается от колен к горлу.
— Значит, по-твоему, это решение? — его голос был шипящим и тихим, а это всегда было хуже крика.
Я кивнула, не в силах вымолвить слово.
— Хорошо. Забирай своего уродца и катись. Но запомни — ты не получишь от меня ни копейки. Ни на него, ни на себя. Никогда.
Эти слова повисли в воздухе, тяжелые и окончательные, как приговор. Он развернулся и вышел, громко хлопнув дверью. А я осталась стоять, слушая, как в соседней комнате тихо похрипывает во сне мой сын, мой нестандартный, мой «уродик».
Все началось три года назад, с двух полосок на тесте. Мы тогда с Сергеем были на подъеме — его бизнес наконец-то пошел в гору, мы купили новую квартиру, строили планы на отпуск в Греции. Рождение ребенка вписывалось в наш идеальный жизненный проект.
— Наш наследник, — улыбался Сергей, положив руку на мой еще плоский живот.
Я сияла от счастья. Казалось, так будет всегда.
Первая трещина появилась на УЗИ, когда врач долго водила датчиком, а потом осторожно сказала о некоторых «особенностях». Сергей сжал мою руку.
— Ничего, справимся. Главное, чтобы здоровый был.
Максимка родился с синдромом Дауна. Когда мне в палату принесли завернутый в одеяло комочек, я смотрела на его раскосые глазки и испытывала странное, щемящее чувство — смесь безумной любви и животного страха. Сергей стоял у окна, отвернувшись.
— Ты посмотри на него, — прошептала я. — Он же наш.
— Он не такой, — бросил он в стекло. — Он не такой, как все.
С того дня наш дом начал делиться надвое. С одной стороны — я и Максимка, его терапия, массажи, бесконечные походы по врачам. С другой — Сергей, все больше погружавшийся в работу. Он будто стыдился сына, не брал его на руки, не возился с ним. А я боролась. За каждую улыбку, за каждый новый звук, за то, чтобы он научился держать голову. Каждая маленькая победа сына была для меня звездочкой надежды в кромешной тьме.
Однажды вечером, когда Максимке было около года, я застала Сергея за разговором по телефону.
— Да, понимаю, дефективный, — сказал он, не видя меня. — Но что поделать, крест такой нести.
Я замерла в коридоре, и у меня похолодело внутри. «Дефективный». «Крест». Это говорил о своем сыне его отец.
Надежда, что он одумается, примет нашего мальчика, теплилась во мне еще целый год. Она умерла в один момент, в ту самую субботу. Мы завтракали, Максимка сидел в своем детском стульчике и пытался ложкой донести до рта кашу. У него плохо получалось, он измазался, но был очень доволен собой и улыбался во весь свой беззубый рот. Сергей с отвращением отодвинул тарелку.
— Хватит это терпеть. Я нашел специализированный пансионат. Хороший, в Подмосковье. Там с ним будут заниматься профессионалы.
У меня перехватило дыхание.
— Какой пансионат? О чем ты?
— О нашем будущем, Катя! — он ударил кулаком по столу. — Я не хочу, чтобы мой дом напоминал больницу! Я не могу постоянно видеть это… это лицо! Мы молоды, у нас могут быть другие, нормальные дети!
В комнате повисла тишина. Я смотрела на своего мужа и не узнавала его. А потом во мне что-то щелкнуло. Что-то сломалось и встало на свое место. Я поднялась, подошла к Максимке, вытерла ему лицо.
— Он никуда не поедет. Это его дом.
— Тогда выбирай. Или он в пансионате, или ты остаешься с ним одна. Без денег. Я тебя содержать не буду.
И тогда я произнесла те слова, которые, видимо, зрели во мне все это время.
— Значит, по-твоему, это решение?
После его ухода я еще час сидела на полу в прихожей, обняв колени. Страх был оглушающим. Куда я денусь? На что мы будем жить? «Ни копейки». Эти слова звенели в ушах. Потом я встала, умылась ледяной водой и подошла к кроватке. Максимка проснулся и потянул ко мне ручки. Он улыбался.
— Все хорошо, сынок, — прошептала я, беря его на руки. — Мама справится.
Сила пришла не откуда-то сверху, а из самой глубины, из осознания, что теперь я — все для этого ребенка. И эта сила была твердой и железной.
Мне помогла Ольга, моя бывшая коллега, которая как раз ушла в декрет. Узнав о моей ситуации, она примчалась на следующий же день с сумкой продуктов и решительным видом.
— Хватит реветь, — сказала она, без церемоний усаживаясь на кухне. — Будешь работать. У меня есть знакомый, он открывает небольшую студию по пошиву детского театрального костюма. Ему нужна швея и портниха с фантазией. Ты же у нас золотые руки.
Я много лет шила для себя, для друзей, это было моим хобби. Но чтобы на это жить…
— Я не смогу, Оль, у меня же Макс…
— Сможешь, — перебила она. — Будешь работать на дому. Заказы будем привозить и забирать. Я договорилась о пробном заказе. Вот, — она выложила на стол пачку ярких тканей и эскиз костюма Петрушки. — Две недели на все про все.
Это был мой спасательный круг. Я схватилась за него с отчаянной решимостью. Максимка спал, а я сидела за швейной машинкой, доставшейся мне от бабушки. Шила, когда он бодрствовал, усадив рядом и разложив игрушки. Иногда накатывали слезы от усталости и страха, но я тут же их смахивала. Первый заказ я сдала точно в срок.
— Отлично получилось, — сказал новый работодатель, Артем, рассматривая костюм. — Берите следующий.
Так началась моя новая жизнь. Она была тяжелой. Денег едва хватало на аренду маленькой квартирки, лекарства для Максима и самое необходимое. Но это была моя жизнь. Жизнь, в которой моего сына не называли уродцем. В которой его улыбка была самой ценной наградой.
Вознаграждением стала не только наша свобода. Через полгода ко мне пошел поток заказов. Оказалось, что я умею создавать не просто костюмы, а маленькие произведения искусства. Артем, мой теперь уже постоянный заказчик и друг, помог мне оформить ИП и начал продвигать мои работы.
— У тебя талант, Кать, — говорил он. — Надо развивать.
Мы с Максимкой были счастливы. Он делал большие успехи, начал потихоньку говорить, ходить за ручку. Его мир был наполнен любовью, и этого ему хватало.
Кульминация наступила через полтора года. Мне позвонила мама Сергея, Ирина Викторовна. Мы всегда хорошо относились друг к другу.
— Катя, я знаю, что между вами произошло. Прости моего дурака сына, — сказала она, и в голосе у нее слышались слезы. — Я хочу увидеть внука.
Я не стала чинить препятствий. Она приезжала, плакала, глядя на Максима, играла с ним. А через неделю позвонила снова.
— Катя, Сергей… у него проблемы. Бизнес прогорел. Он в долгах. И он… он тяжело болен.
Я молчала.
— Он хочет тебя видеть. Просит.
Я положила трубку и долго смотрела на спящего Максимку. Во мне не было ни злости, ни желания мстить. Только пустота.
На следующий день я поехала в больницу. Сергей лежал бледный, исхудавший, и смотрел в окно. Увидев меня, он попытался сесть.
— Катя.
— Я здесь, — сказала я, оставаясь у порога.
— Я… я все знаю о тебе. Мама рассказала. Что ты преуспеваешь. Что сын… что Максим хорошо развивается.
Я молчала.
— Я был сволочью, — прошептал он, и его голос дрогнул. — Я все понял, слишком поздно. Прости меня. Дай мне шанс… Шанс все исправить. Хотя бы помочь вам.
Он потянулся к тумбочке, достал папку.
— Это… Это все, что у меня осталось. Сберегательная книжка. Там немного, но хватит на хорошую реабилитацию для Максима. Я хочу, чтобы он это получил. От меня.
Я посмотрела на него, на этого сломленного человека, который когда-то заявил, что не даст мне ни копейки. И сейчас он предлагал эти деньги как искупление. Как билет обратно в нашу жизнь.
Я подошла к кровати, взяла папку. Он смотрел на меня с робкой надеждой. Затем я открыла папку, вынула сберкнижку и положил ее обратно на тумбочку.
— Нам ничего от тебя не нужно, Сергей. У нас уже есть все.
Я развернулась и вышла из палаты, не оглядываясь. В коридоре, залитом зимним солнцем, меня ждал Артем с огромным букетом мимоз, а на руках у него сияющий Максимка тянул ко мне руки.
— Пора домой, мама, — сказал он своим единственным, но самым главным словом.
Я взяла сына на руки, и мы пошли вперед, к своей новой, настоящей жизни.