Вот скажите мне, почему каждый визит в автосервис для мужчины сравним с походом к зубному врачу средневековья? Тот же мандраж, те же сомнения в профессионализме «лекаря», и та же уверенность, что из тебя попробуют вытянуть последние соки. А ведь начинается всё так невинно!
Сижу я как-то утром на кухне, пью кофе, строю планы на день. И вдруг слышу от своей ласточки, от моей «девятки», такой звук… Ну, вы знаете, этакий металлический кашель, будто под капотом пассажир-невидимка сидит и ложкой по радиатору лупит. Сердце моё сжимается. Я не просто так свою машину называю «ласточкой» – она у меня не ездит, она порхает. Вернее, порхала. Теперь же она издавала звуки, больше похожие на предсмертный хрип чахлого воробья.
Жена, видя моё побледневшее лицо, говорит с укором: «Опять ты со своей железной кобылой разговаривать начал? Сказала же – пора на свалку, возраст уже почтенный!» А я что? Я ведь не могу ей объяснить, что мужчина и его машина – это не транспортное средство, а союз душ! Ну, почти. У нас свои шутки, свои воспоминания. Вот, например, правая дверца. Она не просто не открывается, она принципиально не открывается с 2015 года, после той памятной поездки на шашлыки. Это не неисправность, это – черта характера! Или кондиционер. Он у меня не охлаждает воздух, он его перемешивает. Но это же родное!
Короче, записался я в автосервис. Выбрал не абы кого, а по рекомендации друга. Говорит: «Там мужик, мастер от Бога, золотые руки! Он тебе любую поломку по звуку определит, как скрипач Страдивари». Ну, я и поехал. Доехал, кстати, с таким треском, что соседи по потоку на «Крузаках» и «Мерседесах» смотрели на меня с неподдельным, я бы сказал, антропологическим интересом.
Заезжаю в бокс. Выходит ко мне этот самый «скрипач Страдивари» – мужик лет пятидесяти, в промасленном комбинезоне, с лицом, на котором история отечественного автопрома написана, как на лобовом стекле после летнего сезона. Зовут, допустим, Виктор Петрович. Смотрит на мою машину взглядом, полным философской скорби.
«Ну-ка, – говорит, – что у нас тут?»
Я пытаюсь изобразить на лице понимание технических тонкостей: «Виктор Петрович, там, понимаете, спереди… такое… кхм… стучит что-то. И, кажется, дымится немного».
Он молча открывает капот, заглядывает туда, как шаман в ритуальный котёл, и изрекает: «Так… А он у тебя давно так разговаривает?»
«С неделю», – робко отвечаю я.
«Понятно. Дизелит, плавают обороты, сапунит, на холодную троит, на горячую тоже не подарок. И пахнет, знаешь, как?»
«Как?» – спрашиваю, замирая.
«Как будто пельмени пригорели и тушили их старым веником. Знакомая картина?»
Я только молча киваю. У меня в голове проносится мысль: этот человек за две минуты узнал о моей машине больше, чем я за пятнадцать лет владения ею.
Дальше начинается священнодействие. Он зовёт «на подмогу» молодого паренька-ученика, Андрея. И начинается у них диалог, который я, с моим гуманитарным образованием, понимаю с трудом, но чувствую, что это – поэзия.
Виктор Петрович, стуча молоточком по подвеске: «Слышишь?»
Андрей, приложив ухо: «Слышу. Глухо так».
«Это, брат, не глухо. Это – «прощай, родная». Это тебе не «глухо», это – песнь песней шаровой опоры перед уходом в мир иной».
Потом он лезет в салон, включает зажигание, слушает.
«А это что?» – спрашивает Андрея.
«Вроде, стартер…»
«Вроде стартер? Да это же он, родимый, молится перед запуском! Ему тут не машина, ему – храм нужен! Свечки бы ему поставить и иконы!»
Я стою, слушаю этот разговор и понимаю, что нахожусь не в сервисе, а в клинике. Один доктор – маститый профессор, а второй – интерн. И лечат они не железо, а живую душу.
«Ну что, профессор, – обращается ко мне наконец Виктор Петрович, вытирая руки об тряпку. – Будем лечить?»
«А… а что с ней?» – выдавливаю я.
«Да всё, – разводит он руками. – Всё с ней. Она у тебя, как бабушка в почтенном возрасте: кости ломит, давление скачет, одышка, но жить хочет. Вопрос – насколько ты готов спонсировать её долголетие».
И он начинает выписывать «рецепт». Листок бумаги быстро покрывается таинственными каракулями: «шары» (шаровые опоры), «яйца» (опорные подшипники, но у них на сленге это «яйца»), «гранаты» (ШРУСы), «колдун» (регулятор тормозных сил)… У меня создаётся впечатление, что он собирает не автомобиль, а либо банду суровых уголовников, либо отряд средневековых наёмников.
«А это что?» – показываю я на загадочную аббревиатуру.
«Это, сынок, РКП. Расходомер капота приоткрытого. Шутка. Это мы потом посмотрим».
Кульминация наступила, когда он назвал итоговую сумму. Цифра была настолько космической, что я инстинктивно посмотрел на потолок, не провалилась ли там кровля и не открылось ли звёздное небо. За эти деньги, мне казалось, можно было не ремонтировать «девятку», а купить ей личного водителя – того же Виктора Петровича.
Я побледнел. Виктор Петрович это заметил.
«Я понимаю, – кивнул он. – Дорого. Но есть вариант «эконом». По-честному».
«Какой?» – оживился я.
«Мы тут не всё меняем. Мы кое-что… подтягиваем, смазываем, постукиваем. Машина, конечно, будет ехать немного криво и издавать звуки, похожие на монгольские горловые песни, но доедет. Ну, месяца два-три. А там – посмотрим».
Вот это «посмотрим» прозвучало так мудро и по-житейски глубоко, что я согласился. Потому что понял главное: автосервис – это не про то, чтобы починить машину. Это про то, чтобы дать тебе, хозяину, ещё немного надежды. Надежды на то, что старая ласточка взлетит, что кривая, да проедет, и что в этом мире, где всё летит в тартарары, есть человек, который знает волшебное слово «подтянуть» и способен на ещё большее чудо – сказать «покатайтесь, послушайте».
Через три часа я выезжал из сервиса. Машина действительно ехала. Не порхала, конечно, а скорее, прихрамывала на все четыре колеса. Но не дымилась и не кашляла. А из динамиков, в которых последние пять лет шипело только что-то непонятное, вдруг заиграла «Ария» «Потерянный рай». Совпадение? Не думаю.
И я понял простую истину. Настоящий автослесарь – это не тот, у кого золотые руки. Это тот, кто умеет поговорить с твоей машиной на её предсмертном языке, подбодрить её, дать ей отсрочку. И тебе заодно. Чтобы ты ещё немного почувствовал себя не клиентом, а членом тайного братства, где все ездят на том, что «ещё немного походит», и где самый главный диагноз звучит не «неремонтопригодна», а «ну, с ней всё ясно, но давайте попробуем».