Замуж я выходила в двадцать три. Сергей был первой настоящей любовью — высокий, с добрыми серыми глазами, работал мастером на мебельной фабрике. Познакомились на дне города, он угостил меня сладкой ватой, и мы до утра гуляли по набережной. Через полгода сыграли свадьбу — скромную, человек на сорок, в кафе «Огонёк».
Свекровь Валентина Петровна с первого дня смотрела на меня как на временную неприятность. Высокая, с крашенными в рыжий волосами, всегда в золотых серёжках и с кислым выражением лица. Жила она в двух остановках от нас, в сталинке с высокими потолками, которой очень гордилась.
— Сыночек мог бы и получше невесту найти, — говорила она подругам прямо при мне, наливая чай. — Эта вон, из общежития. Ни кола, ни двора.
Я действительно снимала комнату в общаге после училища. Родители мои жили в деревне, отец пил, помогать не могли. Но я работала продавцом в хозяйственном, честно зарабатывала свои деньги и никого не просила о помощи.
***
После свадьбы подарки от Валентины Петровны посыпались как из рога изобилия. На новоселье она притащила четыре хрустальные вазы.
— Это ещё от моей бабушки, — торжественно объявила она, расставляя их на серванте. — Дореволюционный хрусталь. Цены им нет.
Потом был сервиз на двенадцать персон — тяжёлый, с золотой каёмкой. Потом ковёр — огромный, бордовый, с завитушками. Я его тихо ненавидела, но Сергей повесил на стену в зале, чтобы маму не обижать.
К моему первому дню рождения в браке, свекровь подарила золотую цепочку.
— Это моё, семейное, — пояснила она, застёгивая замок у меня на шее. — Чтоб знала, что теперь ты часть нашей семьи.
Я радовалась тогда. Думала, наконец-то приняла. Носила ту цепочку не снимая.
Через год родилась Машенька. Валентина Петровна была на седьмом небе от счастья. Приносила детские вещи мешками — коляску, кроватку, комоды. Всё добротное, дорогое.
— Только самое лучшее для внучки, — приговаривала она, раскладывая крохотные распашонки. — Вот манеж — мне ещё соседка отдавала, её дочка в Германии живёт, там всё качественное.
Я благодарила, конечно. Нам с Сергеем такое было не по карману — он получал немного, я в декрете сидела.
Проблемы начались года через четыре. Сергей стал задерживаться на работе. Сначала я не придавала значения — говорил, что подработки берёт. Но потом запахло чужими духами от его рубашек. Дешёвыми, приторными.
Я молчала. Надеялась, что само пройдёт. По ночам плакала в подушку, а утром вставала, готовила завтрак и собирала Машку в садик.
Валентина Петровна что-то почувствовала. Стала приходить чаще, выспрашивать, всё ли в порядке. Однажды застала меня за слезами на кухне.
— Что случилось? — сухо спросила она, даже не присела рядом.
— Да так, устала просто, — соврала я, вытирая глаза кухонным полотенцем.
Она прищурилась, но ничего не сказала. Ушла, хлопнув дверью.
А через месяц Сергей собрал вещи. Просто пришёл с работы, молча достал из шкафа сумку и начал складывать рубашки.
— Я ухожу, — сказал он, не глядя на меня. — Встретил другую. Прости.
У меня всё внутри оборвалось. Я стояла посреди комнаты, смотрела на его спину и не могла вымолвить ни слова. Маша спала в соседней комнате, и я боялась голос повысить.
— А как же мы? — прошептала я. — Маша?
— Алименты платить буду, — буркнул он, застёгивая сумку. — Не брошу.
И ушёл. Просто взял и ушёл, оставив меня с пятилетним ребёнком в съёмной двушке.
На следующий день позвонила Валентина Петровна. Голос ледяной.
— Приеду вечером. Нам нужно поговорить.
Я весь день как на иголках. Убиралась, готовила, не находила себе места. Думала, может, она поможет, по-человечески поговорит.
Свекровь явилась ровно в шесть. На каблуках, в строгом костюме, с большой хозяйственной сумкой. Села на диван, не снимая пальто.
— Сергей мне всё рассказал, — начала она без предисловий. — Разводиться будете.
— Валентина Петровна, я...
— Молчи, — оборвала она. — Я пришла не за разговорами. Мы с Сергеем обсудили. Всё, что я вам дарила, нужно вернуть.
Я опешила.
— Что вернуть?
— Всё. — Она достала из сумки блокнот. — Я список составила. Хрустальные вазы — четыре штуки. Сервиз столовый. Ковёр. Цепочка золотая. Манеж детский, кроватка, комод. Конверт, который я на выписку покупала. Люстра в зале — помнишь, на твой второй день рождения дарила?
Я слушала и не верила ушам. Она продолжала зачитывать список. Там было всё — даже чайник электрический и набор кастрюль.
— Это же подарки были, — выдавила я.
— Подарки семье, — жёстко ответила свекровь. — А раз семьи больше нет, то и подарки возвращаются. Это наше, родовое.
— Но детские вещи... Машке нужны.
— Маша моя внучка. Я ей новое куплю, когда на выходных забирать буду. — Валентина Петровна поднялась. — Даю тебе неделю. Всё упакуешь, Сергей заберёт.
Она ушла, а я сползла по стене на пол и разрыдалась. От той унизительной жестокости, с которой эта женщина вычёркивала меня из жизни своего сына.
***
Всю ночь не спала. Лежала, смотрела в потолок и думала. К утру решение созрело.
Я встала, умылась холодной водой, собрала Машу в садик. Потом вернулась домой и начала упаковывать. Аккуратно, методично. Каждую вазу завернула в газеты. Сервиз разложила по коробкам, перекладывая картоном. Ковёр свернула, перевязала верёвкой. Детскую кроватку разобрала, сложила болтики в пакетик.
К середине недели квартира опустела. Стены голые, сервант пустой. Даже занавески сняла — они тоже были от свекрови.
А потом я взяла телефон и позвонила Валентине Петровне.
— Всё готово, — сказала я спокойно. — Только забирать приходите сами. Все вместе. Хочу, чтобы вся семья посмотрела.
— Какая ещё вся семья? — удивилась она.
— Ваши сёстры, Сергей, его тётя Лида. Кого ещё я на свадьбе видела. Всех зову. В субботу, в два часа. Приходите.
Она хотела что-то возразить, но я просто положила трубку.
Я обзвонила всех родственников Сергея сама. Сказала, что Валентина Петровна очень просит приехать по важному семейному делу. Адрес дала, время назначила.
В субботу они начали подтягиваться к двум часам. Тётя Лида — полная, добродушная, с баулом пирожков. Сёстры свекрови — Тамара и Нина. Двоюродный брат Сергея с женой. Даже дальняя родственница какая-то приехала из Заречного района.
Валентина Петровна явилась с Сергеем. Лицо у неё вытянулось, когда она увидела толпу на лестничной площадке.
— Это что за собрание? — прошипела она мне на ухо.
— Заходите, — просто сказала я, распахивая дверь.
Они вошли в квартиру и замерли. Посреди зала, на голом полу, стояли горы коробок, свёртков, свёрнутый ковёр. Всё аккуратно разложено, каждая коробка подписана
— Это что? — пробормотала тётя Лида.
Я вышла вперёд. Руки дрожали, но голос был твёрдым.
— Это всё, что Валентина Петровна дарила нам с Сергеем за годы нашего брака. Она потребовала вернуть. Я возвращаю. При свидетелях.
Повисла тишина. Сергей покраснел, опустил глаза.
— Валя, ты о чём? — растерянно спросила Тамара.
— Я... это личное дело, — начала было свекровь, но я перебила.
— Хрустальные вазы, — я подняла коробку. — Дореволюционный хрусталь, как вы говорили, Валентина Петровна. Сервиз столовый — золотая каёмка, двенадцать персон. Ковёр — девяносто тысяч вы за него отдали, сами говорили. Детская кроватка, в которой Маша спала пять лет. Манеж. Комод.
Я продолжала перечислять, доставая вещи. Родственники стояли с открытыми ртами.
— И вот это, — я сняла с шеи золотую цепочку, — семейная реликвия. Чтобы я знала, что я часть семьи. Помните, как вы говорили?
Протянула цепочку свекрови. Та не взяла, руки у неё тряслись.
— Валентина, это правда? — тихо спросила Нина. — Ты детские вещи забираешь?
— Она развалила семью! — вскрикнула свекровь, ткнув в меня пальцем. — Не уберегла мужа!
— Сергей сам ушёл, — вмешалась тётя Лида, глядя на племянника с укором. — К другой женщине ушёл. Это она виновата?
Сергей молчал, сгорбившись.
Я взяла последнюю коробку — там были детские вещи Маши. Крохотные распашонки, первая обувь, одеяльце.
— Забирайте, — сказала я, глядя свекрови в глаза. — Всё ваше. Только знайте: вы забираете не вещи. Вы забираете семь лет моей жизни. Семь лет, когда я пыталась вам угодить, заслужить ваше уважение. Семь лет, когда я думала, что мы — семья.
Слёзы наконец покатились по щекам, но я не вытирала их.
— А ещё вы забираете у Маши память о бабушке. Потому что после сегодняшнего дня я ей никогда не разрешу к вам приезжать. Потому что не хочу, чтобы она росла, думая, что любовь можно вернуть вместе с подарками.
Валентина Петровна развернулась и выскочила из квартиры. Сергей попытался что-то сказать, но я показала на дверь. Он ушёл, не взяв ничего.
Тётя Лида обняла меня, заплакала вместе со мной.
— Прости её, дура старая, — шептала она. — Господи, что же она натворила.
Остальные родственники молча начали расходиться. Тамара перед уходом сунула мне в руку конверт.
— Это тебе. На первое время.
Я потом открыла — там было пятнадцать тысяч рублей.
Коробки простояли в квартире ещё неделю. Потом приехал Сергей. Молча погрузил всё в машину и увёз. Даже не попрощался.
***
Прошло три года. Маша ходит в танцевальный кружок, учится хорошо. Я устроилась администратором в салон красоты, зарабатываю неплохо. Снимаем двушку в другом районе — небольшую, светлую, с балконом. Там стоят цветы в горшках, висят занавески, которые я сама выбирала на рынке.
У нас есть сервиз — обычный, белый, из Галамарта. Есть ковролин вместо ковра. Нет хрусталя и золота, но есть наш дом, где каждая вещь куплена на честно заработанные деньги.
Сергей платит алименты исправно, но Машу видит редко. Она спрашивала про бабушку пару раз. Я отвечала просто: бабушка занята, у неё своя жизнь.
Валентину Петровну я больше не видела. Слышала от тёти Лиды, что та заболела — сердце. Что просила передать мне извинения. Я не ответила. Некоторые вещи прощать невозможно.
Иногда, вечерами, когда Маша спит, я сижу на балконе с чаем и думаю. О том, что подарки должны быть без условий. Что любовь не измеряется вазами и коврами. Что достоинство дороже любого хрусталя.
И что в тот день, когда я вернула всё до последней ложки, я вернула себе саму себя. Ту, которая не просит, не выпрашивает, не пресмыкается. Ту, которая может с высоко поднятой головой сказать «нет» — даже если при этом теряешь всё.
Это дорогого стоит. Дороже любого дореволюционного хрусталя.
***
Спасибо всем, кто поддерживает канал лайком и подпиской.