– Саша, ты не видел моё свадебное платье? Я же его в синей папке в шкафу хранила.
Муж поднял на меня усталые глаzes:
– Какое платье? Опять ты что-то потеряла. Может, в кладовку убрала?
– Да не убирала я никуда! – я почувствовала, как сердце забилось тревожно. – Светка вчера звонила, хотела внучке показать, какая бабушка красивая была. А я полезла в шкаф, а папки нет!
Александр вздохнул и отложил газету. Тридцать пять лет женаты, и он знал: если я за свадебное платье взялась, значит, дело серьёзное. Это же не просто ткань, это память. Каждый стежок помню, сама шила три месяца, пальцы исколола. В восемьдесят девятом году такое платье в магазине не купишь было.
– Пойдём поищем, – сказал он примирительно.
Мы перерыли весь шкаф. Александр даже на антресоли залез, я все полки перетрясла. Ничего. Сердце уже не просто билось, оно стучало так, что в ушах звенело. Куда могло деться платье? Кто его мог взять?
– В кладовку загляни, – предложил муж. – Может, правда туда положила и забыла.
Я пошла в кладовку, хотя точно помнила, что платье хранилось в спальне, в шкафу, в синей папке из плотного картона. Начала разбирать коробки со старыми вещами. Вот зимние одеяла, вот Светкины детские игрушки, которые она просила не выбрасывать. А вот и незнакомая коробка из-под обуви, перевязанная бечёвкой.
Развязала, открыла, и дыхание перехватило.
Тряпки. Белые тряпки, аккуратно сложенные. Я взяла один лоскут, и руки задрожали. Атлас. Тот самый атлас цвета слоновой кости, который я три года копила на покупку. А вот кружево с рукавов. А вот кусок подола с вышивкой, которую я сама делала. Всё изрезано ножницами на куски размером с кухонное полотенце.
– Саша! – крикнула я, и голос сорвался. – Саша, иди сюда!
Он прибежал испуганный:
– Что случилось?
Я не могла говорить, только протянула ему лоскуты. Александр взял их, повертел в руках, и лицо у него стало серым.
– Это же твоё платье, – пробормотал он.
– Кто это сделал? – прошептала я. – Кто мог такое сделать?
Мы оба знали ответ, но не хотели его произносить вслух. В квартире с нами жила только одна женщина, которая имела привычку избавляться от чужих вещей, – свекровь моя, Вера Дмитриевна.
Я взяла коробку и пошла в зал. Свекровь сидела в своём любимом кресле у окна и вязала. Восемьдесят три года, а глаза острые, руки твёрдые. Бывший инженер, привыкла всё и всех контролировать.
– Вера Дмитриевна, – начала я, стараясь держать голос ровным, – вы не знаете, что это такое?
Показала ей коробку с лоскутами. Свекровь даже глаз не подняла от вязания:
– Знаю. Тряпки для пыли. Сама нарезала.
– Это было моё свадебное платье, – сказала я, и слёзы хлынули сами собой.
– Вечно вы старьё копите! – отрезала Вера Дмитриевна. – Места в шкафу нет, а она тут тряпки хранит! Тридцать пять лет прошло, а она как за икону держится.
– Мама, – вмешался Александр, – это же памятная вещь была.
– Памятная! – фыркнула свекровь. – В моё время после свадьбы платья перешивали в другое что-нибудь полезное. А вы тут музей устроили. У меня свадебного платья вообще не было, в обычном платье замуж выходила, и ничего, жизнь прожила.
Я стояла и смотрела на эти лоскуты. Как можно было? Ножницы взять, раскроить на тряпки то, что для меня было дороже любого нового платья. Это же не просто ткань. Это день, когда Саша надел мне кольцо. Это наша первая квартира, куда он меня на руках внёс. Это начало нашей семьи, начало Светкиной жизни.
– Вы не имели права, – выдавила я сквозь слёзы. – Это была моя вещь, моя память.
– В моём доме мой порядок, – отрезала Вера Дмитриевна. – Надоели мне ваши старые тряпки. Пусть новое купит, раз такая модница!
– Какое новое платье? – не выдержал Александр. – Мама, ну как ты не понимаешь?
– Не понимаю вашего идиотизма, – отрезала она. – Сорок лет я инженером работала, людьми руководила, а тут меня учить начали, что можно хранить, а что нельзя.
Я развернулась и ушла в спальню. Села на кровать, прижала к груди коробку с лоскутами и разрыдалась. Тридцать пять лет я это испорченное свадебное платье берегла. После свадьбы почистила, аккуратно сложила, в папку убрала. Каждые несколько лет доставала, смотрела, вспоминала. Светке показывала, когда она маленькая была. Она тогда сказала: «Мама, какая ты была красивая! Я такое же хочу!» И правда, когда Светлана замуж выходила, мы вместе платье ей шили, по образцу моего.
Александр вошёл в комнату и сел рядом:
– Ларочка, ну не плачь так.
– Как не плакать? – всхлипнула я. – Это же вандализм какой-то, семейный вандализм! Она нарочно это сделала, понимаешь? Специально моё платье изрезала!
– Может, она правда думала, что это просто старая вещь, – неуверенно сказал он.
– Саша, ты о чём? – я посмотрела на него сквозь слёзы. – Она прекрасно знала, что это моё платье. Я ей сто раз говорила, как я его храню. Она видела, когда я Светке показывала. Это месть, понимаешь? Месть свекрови за то, что я осмелилась иметь свои вещи, свои воспоминания!
– Не надо так, – он обнял меня за плечи. – Она старая, может, действительно не подумала.
– В восемьдесят три года память не пропадает, – возразила я. – Она отлично всё помнит и понимает. Просто ей не нравится, что у меня есть что-то своё, не её.
Тридцать пять лет этого конфликта поколений. Тридцать пять лет Вера Дмитриевна меня терпела, но не принимала. Я не такая невестка, как ей хотелось. Я не спрашиваю у неё разрешения, как вести хозяйство. Я работаю в ателье швеёй, зарабатываю свои деньги. Я сама решаю, что готовить на ужин. И главное, я сама воспитывала Светлану, без её указаний. Это её всегда бесило.
Я достала телефон и позвонила дочери:
– Светочка, приезжай, пожалуйста. Тут такое случилось.
– Что, мама? – встревожилась Светлана. – Что-то с папой?
– Нет, с папой всё в порядке. Просто приезжай. Поговорить надо.
Светка примчалась через час. Я показала ей коробку с лоскутами. Дочка побледнела:
– Это твоё платье?
– Было, – кивнула я. – Бабушка твоя изрезала на тряпки для пыли.
– Как изрезала? – Светлана не верила своим глазам. – Зачем?
– Пойдём, сама у неё спросишь.
Мы вышли в зал втроём. Вера Дмитриевна всё так же сидела в кресле, но вязание уже отложила. Видимо, готовилась к разборкам.
– Бабуля, – начала Светлана, стараясь говорить спокойно, – ты правда мамино свадебное платье изрезала?
– Изрезала, – кивнула та. – И что? В шкафу места не было, а она памятные вещи брака копит непонятно зачем.
– Но это же не твоя вещь была! – не выдержала Светлана. – Как ты могла?
– Могла, – отрезала Вера Дмитриевна. – Это моя квартира, в которой я прописана и в которой прожила всю жизнь. Я имею право наводить тут порядок.
– Наводить порядок, – повторила я, – это выкинуть старые газеты или сломанные вещи. А не чужие памятные платья резать!
– Памятные, – передразнила свекровь. – Всё у вас памятное да дорогое. А порядка нормального в доме нет. Везде эти ваши тряпки валяются, коробки, бумажки. Жить невозможно!
– Мама, – вмешался Александр, – ты же понимаешь, что поступила неправильно. Признай хотя бы.
– Ничего я не понимаю, – Вера Дмитриевна скрестила руки на груди. – И признавать не собираюсь. Сама виновата, что старьё хранила.
– Это не старьё! – крикнула я. – Это моя жизнь! Моя память! Ты уничтожила свекровь то, что я тридцать пять лет берегла!
– Ну и что? – холодно спросила она. – Восстановить свадебное платье всё равно не получится. Нарезано, и нарезано. Пусть теперь новое купит, раз такая принципиальная.
Я опустилась на диван. Голова кружилась. Как с этим дальше жить? Как смотреть на эту женщину, зная, что она целенаправленно, со злым умыслом уничтожила самую дорогую мне вещь?
Светлана села рядом и обняла меня:
– Мамочка, не переживай так. Может, правда можно что-то сделать? Ты же швея, может, сошьёшь из этих кусочков что-нибудь? Подушку памятную или панно?
Я покачала головой:
– Это уже не то. Это не платье, это тряпки.
– Бабуля, – Светлана повернулась к свекрови, – ты понимаешь, что сделала? Ты разрушила память. Это как фотографии порвать или письма сжечь. Ты же умный человек, инженер. Неужели не понимаешь, что есть вещи, которые нельзя трогать?
– Понимаю, – кивнула Вера Дмитриевна. – Но считаю, что всё сделала правильно. Слишком много вы тут памятью живёте. Надо в настоящем жить, а не в прошлом копаться.
– В прошлом, – повторила я. – Прошлое, это наша жизнь с Сашей. Это день, когда мы стали семьёй. Это начало всего, что у нас есть сейчас. И ты взяла и стёрла это, как будто его не было.
Александр стоял посередине комнаты, растерянный и несчастный. Я видела, как он мечется между мной и матерью. Он всегда был таким, миротворцем. Пытался всех примирить, всем угодить. Но сейчас угодить обеим было невозможно.
– Может, успокоимся все? – предложил он. – Поговорим спокойно?
– Спокойно? – я посмотрела на него. – Саша, твоя мать изрезала моё свадебное платье на тряпки! О каком спокойствии может идти речь?
– Ну что теперь делать, – развёл он руками. – Случилось, и случилось.
– Вот именно, что случилось, – сказала я. – И это не первый раз. Помнишь, как она выкинула Светкины детские рисунки? Сказала, что это макулатура. Помнишь, как она отдала на помойку старый сервиз, который мне мама оставила? Тоже сказала, что места много занимает. Я всё это терпела, молчала. Но это уже слишком. Это был последний раз.
Вера Дмитриевна поджала губы:
– Ишь, разошлась. Я в этой квартире сорок лет живу, а она тут права качает. Невестка называется.
– Я тридцать пять лет в этой квартире живу, – возразила я. – И имею право на свои вещи.
– В моей квартире моё слово главное, – отрезала свекровь.
– Это не твоя квартира, – вмешалась Светлана. – Это папина квартира. Он там прописан, мама прописана. Ты прописана. Это общая квартира.
– Ты мне рот не затыкай, – огрызнулась Вера Дмитриевна. – Молодёжь совсем обнаглела. Старших не уважают.
– Уважение не в том, чтобы разрешать портить чужие вещи, – сказала Светлана. – Бабуля, ты хоть извинись перед мамой.
– Не собираюсь, – отрезала та. – Ничего плохого не сделала.
Я встала с дивана. В голове было пусто. Вся эта ситуация казалась нереальной. Как можно жить с человеком, который сознательно причиняет тебе боль и не считает это чем-то плохим?
– Саша, – обратилась я к мужу, – нам надо поговорить. Наедине.
Мы вышли на кухню. Я закрыла дверь и прислонилась к стене:
– Я больше не могу.
– Лариса, ну что ты, – он попытался меня обнять, но я отстранилась.
– Я действительно не могу. Тридцать пять лет я терплю её характер, её указания, её вмешательство в нашу жизнь. Но то, что она сейчас сделала, это переходит все границы. Она сознательно, специально уничтожила мою памятную вещь. И не раскаивается. Более того, считает, что поступила правильно!
– Она старая, – попытался оправдать он. – В этом возрасте люди становятся такими.
– Не надо оправдывать её старостью, – отрезала я. – Она всегда такая была. Властная, нетерпимая, ревнивая. Она не может смириться с тем, что у тебя есть жена, своя семья, свои правила. Ей хочется, чтобы всё было по её указке.
– Что ты предлагаешь? – устало спросил Александр.
– Я предлагаю, чтобы она съехала. Снимем ей комнату или найдём место в хорошем пансионате. Я буду ей помогать, навещать, ухаживать. Но жить в одной квартире я больше не могу.
– Она не согласится, – покачал головой муж. – Эта квартира для неё всё. Тут она прожила полжизни.
– Тогда пусть она выбирает, – сказала я жёстко. – Либо она учится уважать мои вещи и мои границы, либо мы расстаёмся. Я серьёзно, Саша.
– Не говори так, – он побледнел. – Как это расстаёмся? Мы же тридцать пять лет вместе!
– Вот именно. Тридцать пять лет я была послушной невесткой. Терпела, уступала, молчала. Но после того, что случилось, я больше не могу. Если ты на её стороне, если ты считаешь, что она права, тогда мне тут не место.
Он схватил меня за руки:
– Я не на её стороне. Я понимаю, что она неправа. Но что я могу сделать? Выгнать родную мать на улицу?
– Не на улицу, а в нормальные условия, – уточнила я. – Пансионат или отдельная комната. Мы не бросим её, но и жить вместе больше нельзя.
– А если она откажется?
– Тогда уезжаю я, – сказала я твёрдо. – Саша, я не блефую. Я действительно больше не могу. Это не каприз и не истерика. Это предел. Твоя мать уничтожила самую дорогую мне вещь и даже не извинилась. Как я могу жить с таким человеком под одной крышей?
Он опустил голову. Я видела, как он мучается, разрывается между мной и матерью. Мне было его жалко, но я действительно не могла больше терпеть.
– Я подумаю, – сказал он наконец. – Дай мне время.
– Времени больше нет, – покачала я головой. – Решение надо принимать сейчас.
Мы вернулись в зал. Светлана сидела на диване и смотрела в телефон, Вера Дмитриевна снова взялась за вязание. Всё выглядело мирно и обычно, но в воздухе висело напряжение.
– Мам, пойдём, я тебя отвезу, – предложила Светлана. – Переночуешь у нас.
Я кивнула. Собрала сумку с вещами на пару дней. Александр молча стоял в прихожей и смотрел, как я одеваюсь.
– Ты правда уезжаешь? – спросил он тихо.
– Правда, – кивнула я. – Мне нужно время подумать. И тебе тоже.
– Лариса, не надо, – он попытался меня остановить. – Давай всё обсудим спокойно.
– Обсуждать больше нечего, – сказала я. – Саша, твоя мать разрезала моё свадебное платье на тряпки. Она уничтожила мою память, мою историю. И не считает это чем-то плохим. Я с такой жестокостью жить не могу.
– Но она же не специально, – попытался возразить он.
– Специально, – перебила я. – Она сама призналась. Сказала, что сделала это сознательно, потому что я, по её мнению, храню старьё.
Я застегнула пальто и взяла сумку. Светлана обняла меня за плечи:
– Пойдём, мам.
Перед уходом я остановилась в дверях зала. Вера Дмитриевна сидела в своём кресле, и даже не посмотрела в мою сторону.
– Вера Дмитриевна, – сказала я, – вы уничтожили не просто платье. Вы уничтожили последние остатки моего терпения и уважения к вам.
– Вольному воля, – пожала плечами свекровь.
Мы с Светланой вышли из квартиры. В подъезде было холодно и темно. Я прислонилась к стене и закрыла глаза.
– Мама, как ты? – спросила дочка.
– Не знаю, – честно ответила я. – Не знаю, Светочка.
Мы сели в машину. Светлана завела мотор, но не тронулась с места:
– Ты правда думаешь разойтись с папой?
– Не хочу, – призналась я. – Но и жить так, как было, больше не могу. Понимаешь, это было последнее. Последняя капля. Я всё терпела, на всё закрывала глаза. Но это свадебное платье, оно было для меня как символ. Символ нашей любви с папой, нашей семьи. И твоя бабушка взяла и уничтожила его. Как будто сказала мне: твоя жизнь, твои чувства, твои воспоминания ничего не значат.
– Она просто очень властная, – вздохнула Светлана. – Всю жизнь привыкла всё контролировать.
– Но нельзя контролировать чужие воспоминания, – возразила я. – Нельзя уничтожать то, что дорого другим людям. Это называется жестокостью.
Мы приехали к Светлане. Её муж встретил нас на пороге:
– Что случилось?
Дочка махнула рукой:
– Потом расскажу.
Я легла на диван в гостиной. Светлана принесла мне чай и плед. Села рядом:
– Мам, ты отдохни. Завтра всё как-нибудь решится.
– Не знаю, – покачала я головой. – Не знаю, Светочка.
Ночью я не спала. Лежала и смотрела в потолок. В голове крутились мысли. Как же так получилось? Тридцать пять лет брака, и вот мы на грани развода из-за изрезанного платья. Нет, не из-за платья. Из-за того, что один человек не уважает другого. Из-за того, что свекровь считает себя вправе распоряжаться моей жизнью, моими вещами, моими чувствами.
Утром позвонил Александр:
– Лариса, как ты?
– Нормально, – коротко ответила я.
– Приезжай домой. Давай поговорим.
– О чём говорить, Саша? Ты принял решение?
Он замолчал. Я слышала его дыхание в трубке. Наконец он сказал:
– Это моя мать. Я не могу её выгнать.
– Я не прошу выгнать, – терпеливо повторила я. – Я прошу найти ей другое жильё. Мы будем помогать ей, заботиться о ней. Но жить вместе больше нельзя.
– Она не согласна, – сказал он тихо. – Говорит, что это её квартира и она отсюда никуда не уедет.
– Тогда мне там нет места, – сказала я и положила трубку.
Я сидела на диване у дочери и думала, что же дальше. Уехать совсем? Снять квартиру? Подать на развод? Все эти мысли казались нереальными. Я всегда думала, что мы с Сашей до конца вместе. Но жизнь распорядилась иначе.
Вечером приехал Александр. Светлана открыла ему дверь. Он вошёл в гостиную, и я увидела, что он постарел за эти сутки. Лицо серое, под глазами синяки.
– Лариса, – начал он, – я не знаю, что делать.
– Я тоже не знаю, Саша, – призналась я.
– Она не хочет уезжать. Говорит, что скорее умрёт, чем покинет квартиру.
– Значит, уезжаю я.
– Но куда ты уедешь? Это же наш дом. Я тридцать пять лет этот дом строил для тебя, для нас.
– Но в этом доме нет места для моих вещей, моих воспоминаний, – сказала я. – Твоя мать решила, что имеет право уничтожать то, что мне дорого. И ты её поддерживаешь.
– Я её не поддерживаю! – возразил он. – Я просто не могу выгнать родную мать!
– А меня ты можешь потерять? – спросила я.
Он молчал. Я видела, как он мучается, как разрывается между нами. Мне было его жалко, но я не могла уступить. Не после того, что случилось.
– Саша, – сказала я наконец, – я устала. Устала быть второй в нашей семье. Устала от того, что мнение твоей матери всегда важнее моего. Устала терпеть её пренебрежение ко мне, к моим вещам, к моим чувствам.
– Но я же люблю тебя, – сказал он отчаянно.
– Я тоже тебя люблю, – призналась я. – Но любви мало, когда нет уважения. Твоя мать меня не уважает. А ты позволяешь ей меня не уважать.
Мы сидели молча. Светлана стояла в дверях и смотрела на нас с тревогой.
Наконец Александр поднялся:
– Что мне делать, Лариса? Скажи, и я сделаю.
Я посмотрела на него. На этого человека, с которым прожила тридцать пять лет. Родила дочь, пережила кризисы, радости, горести. И поняла, что ответа у меня нет.
– Или она съезжает, – сказала я медленно, – или уезжаю я.
Александр молчал. Стоял посреди комнаты и молчал. И в этом молчании был ответ.