Жили мы с Ильёй вместе уже почти два года — мирно, по-домашнему. Квартира моя, однокомнатная, небольшая, но уютная: светлые стены, аккуратная кухня, пара зелёных растений на подоконнике. Мы оба работали, вечерами смотрели фильмы, спорили, кто будет варить чай, и вообще жили спокойно. До тех пор, пока однажды Илья не сказал:
— Слушай, маме нужно приехать в наш город. Она там, у себя, записалась в больницу — тут филиал, дневной стационар. Всего на пару недель. Можно, она у нас поживёт?
Я помолчала. В однушке втроём — удовольствие то ещё. Но вроде бы временно, и не хотелось выглядеть вредной.
— Ну… ладно, — ответила я. — Пусть приезжает. Только ты объясни ей, что у нас тесно, и я всё-таки работаю дома. Мне нужно пространство, особенно днём.
— Конечно! — уверенно сказал Илья. — Мама не проблемная, сама по себе, ты даже не заметишь, что она есть.
Как же я ошибалась.
Мама Ильи приехала в понедельник. Невысокая, крепкая женщина с хитрым прищуром и уверенными движениями. С порога принялась осматривать квартиру, будто приехала не в гости, а на ревизию.
— Ой, а чего у вас так темно? — спросила она, заглядывая в спальню. — И коврика у двери нет. Вот грязь потом и тянется в комнату…
Я сдержанно улыбнулась.
— Да, я не люблю коврики. Мусор с них потом сложнее вычищать.
Она что-то хмыкнула и прошла дальше. К вечеру я уже пожалела, что согласилась. Мы уступили ей кровать, а сами с Ильёй перебрались на кухню — раскладной диван, тесно, но терпимо. Я думала, что она будет хотя бы немного тактична — но зря.
На следующий день я проснулась от звуков гремящей посуды. На кухне свекровь (я мысленно уже называла её так) готовила завтрак. Сковородка шипела, запах жареного лука и сала заполнил квартиру.
— Доброе утро, — сказала я, пытаясь не морщиться. — А что вы готовите?
— Картошечку с сальцем. Муж мой любил, Илья тоже должен поесть нормально, а не эти ваши овсянки.
— Просто я не ем жареное, и запах…
— Ну, тебе никто не мешает не есть, — отрезала она, не оборачиваясь.
Я молча налила себе кофе и ушла на кухонный диван. С этого утра началась моя маленькая война за территорию.
Она всё переставила. Абсолютно всё. На полках в ванной — шампуни, кремы, ватные диски — всё было расставлено «по её логике». Когда я спросила, зачем она это сделала, пожилая женщина с невинным видом сказала:
— Так удобнее. Не понимаю, как вы тут жили в таком хаосе.
Потом засунула свою стирку в мою стиралку. Я заметила это, когда вода уже стояла в барабане. После цикла машинка стала греметь и перестала сливать.
— Она у вас, наверное, и раньше барахлила, — сказала она невозмутимо. — Я тут ни при чём.
— Конечно, — ответила я сдержанно. — Наверное, сама себя засорила.
Через пару дней я обнаружила, что исчез мой йогурт и шоколад. Не проблема — куплю ещё. Но сам факт раздражал.
— Если вам что-то нужно, просто скажите, — мягко сказала я. — Я куплю и вам.
— Да что ты, я взяла чуть-чуть, думала, ты не против. Я же не чужая!
Вот именно, что не чужая — но и не хозяйка.
К вечеру я начала ловить себя на том, что боюсь выходить из кухни. Она всё время была везде. Проверяла шкафчики, вытаскивала мои полотенца, перестирывала их «по-нормальному».
Однажды, когда я вышла из душа, увидела, что она вытирает зеркала. Моим новым полотенцем.
— Ольга Ивановна… — сказала я, с трудом сдерживая раздражение. — Это полотенце для лица.
— И что? Полотенце оно и есть полотенце. Ты прямо, как будто в музее живёшь, всё боишься испортить.
Илья в это время отмалчивался. Когда я жаловалась, только вздыхал:
— Ну потерпи, две недели всего… Она просто волнуется, ей скучно.
Но всё изменилось, когда я обнаружила, что она залезла в мой ноутбук.
Я работаю дизайнером-фрилансером, и там у меня были все рабочие проекты. Однажды утром я открываю ноутбук — и не нахожу две важные папки. На столе в истории браузера — YouTube, ролики про рассаду и удобрения.
— Простите, — говорю ей. — Вы трогали мой компьютер?
— Ну, да. Я видео посмотрела, у меня дома каналов мало, а тут интернет быстрый.
— Но вы удалили мои файлы!
— Да не удалила я ничего! Там само, наверное, что-то нажалось.
— Я же просила вас не трогать мои вещи!
Она подняла брови:
— Какая ты нервная! Господи, неужели из-за каких-то файлов надо так кричать?
— Это моя работа! — я уже почти срывалась. — Я за эти «файлы» деньги получаю!
Она только фыркнула и пошла на кухню.
Вечером, когда Илья вернулся, я рассказала ему всё.
— Ну, маме, наверное, скучно было. Зачем ты так на неё накинулась? — пробормотал он.
— Потому что она вторгается в мою жизнь! В мои вещи! В моё пространство!
— Ты могла бы быть мягче. Она же у нас гостья.
— Гостья — это тот, кто уважает чужой дом. А не командует в нём! — сорвалась я. — Я устала, Илья. Пусть она уходит.
Он посмотрел на меня, будто я сказала что-то чудовищное.
— Ты серьёзно? Куда она пойдёт? Ей ещё лечиться надо!
— Пусть живёт у сестры, в гостинице, где угодно. У меня больше нет сил.
Наутро, когда она снова начала командовать на кухне, я не выдержала.
— Соберите, пожалуйста, свои вещи, — сказала я спокойно, но твёрдо. — Вы больше здесь не живёте.
— Ах вот как! — всплеснула руками она. — Выгоняешь больную женщину? Ты неблагодарная! Да я твою квартиру хоть как-то в порядок привела! а ты…
— Я сказала: собирайтесь. Сегодня. Мне не нужен ваш порядок, — ответила я. — Мне нужен покой.
Она, конечно, закатила скандал, позвонила сыну, громко рыдала, говоря, что я «моральный монстр». Но вещи собрала.
Илья пришёл домой поздно, не глядя мне в глаза.
— Мама уехала, — сказал он хмуро. — Сказала, ты её выгнала.
— Так и есть.
— Значит, мы с тобой тоже не можем быть вместе. Ты не уважаешь мою мать.
Я тихо ответила:
— А она не уважала меня. Разница только в том, что я жила в своём доме.
Он ушёл. Через неделю забрал вещи. Сначала обещал, что «остынет и вернётся». Не вернулся.
Прошло полгода. Я отремонтировала ванную, сменила шторы, вернула уют. Иногда думаю: может, я и правда могла быть мягче? Но потом вспоминаю, как она рылась в моих ящиках, переставляла мои вещи, лгала, что «ничего не трогала» — и понимаю: нет. Я просто поставила границы.
И пусть они считают меня злой. Главное, что я теперь снова могу спокойно просыпаться утром — в своей квартире, без чужого запаха жареного сала и без чувства, что мне больше нечем дышать.