Такси уехало, оставив Елену Андреевну Ростову наедине с легким чемоданом и тяжелой, ноющей слабостью во всем теле.
Она прислонилась к двери подъезда, переводя дух. Во рту стоял металлический привкус лекарств. Но она вздохнула с облегчением. Наконец-то дома.
Запах в подъезде был знакомым, чуть пыльным. Лифт, как всегда, медленно полз вверх, противно гудя.
Дверь. Ее родная, обитая темным дубом дверь. Ее крепость.
Лена вставила ключ.
Он вошел в скважину, но не повернулся. Вообще. Ни на миллиметр, будто уперся в стену.
Она вытащила его, посмотрела, словно ключ мог быть не тем. Но он был тем. Единственным. Отпечатанным на ее связке.
Попробовала снова. Сильнее. Замок не поддавался.
«Вадим сменил замок?»
Зачем? Не предупредив?
Она прислонилась лбом к холодной обивке. Голова немного кружилась.
Из- Dквартиры донесся глухой стук. Будто что-то тяжелое и мягкое уронили на пол.
А потом — приглушенный смех. Такой знакомый, с легкой хрипотцой. Катин.
Лена застыла. Катя? Что она здесь делает в рабочий день?
«Вадим! Катя! Откройте!» — она ударила по двери ладонью. Ладонь обожгло болью, но она не заметила.
Звуки внутри мгновенно прекратились.
Ей никто не ответил.
Сердце сделало неровный, больной кульбит. Она попятилась от двери, наткнулась на свой чемоданчик.
Что-то было не так. Катастрофически, тошнотворно не так.
Лена, пошатываясь, дошла до общего балкона в конце коридора. Створка окна была открыта. Пахло мокрым асфальтом и выхлопами.
Она посмотрела вниз, на парковку у подъезда.
Синяя машина Вадима стояла с распахнутым багажником.
У багажника стояли они.
Ее муж, Вадим Игоревич Соколов.
И ее родная сестра, Екатерина Андреевна Ростова.
Катя звонко засмеялась, откидывая светлые волосы, и передала Вадиму… ее, Ленину, лаковую шкатулку для украшений.
Вадим бережно, с какой-то деловитой, отработанной аккуратностью, поставил шкатулку в багажник.
Рядом уже стоял ее любимый зеленый чемодан. И два больших черных мусорных мешка, набитых чем-то мягким — очевидно, ее одеждой.
Они не торопились. Не прятались.
Они просто методично паковали ее вещи.
Лена смотрела, как Вадим вернулся к подъезdу и придержал дверь.
Катя вышла, сгибаясь под тяжестью напольного торшера — подарка их бабушки. Лениного подарка.
Они выносили ее жизнь.
Они даже не потрудились дождаться, пока она умрет. Или пока ее выпишут по-настоящему.
Они просто убирали следы.
Ледяная пустота заполнила грудь, вытесняя больничную слабость.
Лена развернулась, схватила свой маленький чемодан и пошла к лифту.
Руки дрожали, но она нажала кнопку вызова.
Она спускалась вниз, в реальность, которую отказывался принимать мозг.
Двери лифта открылись. Она шагнула в холл.
Толкнула тяжелую входную дверь.
Сырой октябрьский воздух ударил в лицо.
Они ее увидели.
Катя замерла на полпути к машине, так и стоя с торшером. Лицо ее мгновенно стало бледным, испуганным.
Вадим захлопнул багажник. Громкий, окончательный хлопок.
Он не выглядел испуганным. Он выглядел... раздраженным.
Он посмотрел на Лену так, словно она была неуместной, не вовремя возникшей проблемой.
— Лена.
Его голос был ровым. Слишком ровным.
— Тебя же должны были выписать только в пятницу.
Это было первое, что он ей сказал.
Не «Как ты?». Не «С возвращением». А упрек в том, что она приехала раньше.
— Что вы делаете? — голос ее был чужим, сиплым.
Катя опустила торшер на грязный асфальт. Абажур съехал набок.
— Леночка... ты... как ты себя чувствуешь? — Катя сделала шаг к ней, пытаясь изобразить заботу.
Лена отшатнулась, выставив руку.
— Не подходи ко мне.
Вадим тяжело вздохнул. Тот самый его вздох, который означал: «Опять ты со своими драмами».
— Давай поднимемся в квартиру, — сказал он. — Не будем устраивать сцен.
— В квартиру? — Лена усмехнулась, и горло свело от спазма. — Я не могу в нее попасть. Ты сменил замок.
Вадим поморщился. Достал из кармана связку ключей.
— Я сменил личинку. Старая барахлила. Собирался завезти тебе новый ключ в больницу.
Он лгал. Он лгал ей в лицо, глядя, как она стоит здесь, бледная, едва живая.
Он прошел мимо нее, открыл дверь подъезда.
— Идем. Ты вся дрожишь. Тебе нельзя волноваться.
Он сказал это так, будто заботился.
Она пошла за ним. Потому что ее вещи были там.
Катя семенила сзади, молча.
В лифте они стояли втроем. Вадим смотрел на кнопки. Катя — в пол, теребя ремешок сумки.
Лена смотрела на их отражение в тусклом зеркале. Муж. Сестра.
Самые близкие.
Новый ключ легко повернулся в скважине.
Вадим открыл дверь и посторонился, пропуская ее в ее дом.
Первое, что ударило в нос, — это запах.
Резкий, сладковатый запах Катиных духов. Он пропитал все.
Посреди коридора стояли коробки. Ее книги, ее альбомы, ее туфли — все было свалено вперемешку.
На вешалке, рядом с курткой Вадима, висел ярко-розовый махровый халат. Катин.
Лена прошла в комнату.
Ее туалетный столик был пуст. Исчезли ее кремы, ее флаконы.
Зато на прикроватной тумбочке Вадима лежала раскрытая книга, которую читала Катя, и ее дурацкие очки в красной оправе.
На их супружеской кровати было смято покрывало.
— Итак? — Лена заставила себя повернуться к ним.
Она прислонилась к дверному косяку, потому что ноги переставали держать.
— Лена, сядь, — Вадим указал на диван.
Она не села.
— Мы... — начала Катя, ломая руки. — Мы с Вадимом... Леночка, мы просто не знали, как тебе сказать...
— Сказать что? — спросила Лена, хотя уже все поняла. — Что вы спите вместе?
Катя вздрогнула и залилась краской.
Вадим нахмурился.
— Лена, не упрощай. Все сложнее.
— Сложнее? — она перевела взгляд на мужа. — Ты выносишь мои вещи из моего дома, пока я в больнице. Ты привел сюда мою сестру. Что здесь сложного, Вадим?
— Ей тоже было тяжело! — вдруг взвизгнула Катя.
Лена посмотрела на нее.
— Что?
— Ему! Ему было тяжело! — Катя ткнула пальцем в сторону Вадима. — Пока ты... болела... я его поддерживала! Я была рядом! А ты... ты всегда была где-то в своих мыслях, в своих болячках! Ты стала невыносимой!
Это было обвинение.
Они обвиняли ее в том, что она заболела.
— Вадим? — Лена ждала, что он сейчас осадит Катю.
Но Вадим Соколов смотрел на жену с холодным сожалением.
— Лена, жизнь не стоит на месте. Так получилось. Мы с Катей... сблизились.
Он сказал это так, будто говорил о плохой погоде.
— Десять лет, — прошептала Лена. — Десять лет нашей жизни...
— И последние два года из них ты в больницах, — отрезал он. — Лена, я устал. Я тоже хочу просто жить. Нормально.
«Нормально» — это было с Катей.
«Нормально» — это было без Лены.
— И вы решили... — Лена обвела взглядом коробки, — ...избавиться от меня.
— Мы не избавляемся! — Катя снова перешла на фальшивую заботу. — Леночка, врачи же сказали, тебе нужен покой. Уход. Мы решили, что тебе будет гораздо лучше у мамы. В тишине.
Она сказала «у мамы». Не «у нашей мамы». А «у твоей».
— Мы бы все перевезли. Аккуратно. И навещали бы тебя, — добавил Вадим.
Он говорил о ней так, будто она была безнадежна. Будто она уже не вернется к нормальной жизни.
— Вы решили.
Она посмотрела на свой фотоальбом в синей бархатной обложке, который лежал поверх коробки с обувью.
— Вы все решили.
Она потянулась к альбому.
Вадим мягко перехватил ее руку. Его пальцы были теплыми.
— Не надо, Лен. Это прошлое. Мы же тебе не враги.
Он врал.
Он был не просто врагом.
Он был предателем, который улыбался ей утром, уезжая в больницу, а потом вернулся домой и сменил замок.
— Мы тебе... — он замялся, подбирая слова, — ...мы тебе деньгами поможем. На первое время.
Это был контрольный выстрел.
Они не просто вышвыривали ее. Они покупали себе прощение.
Они уже все решили за нее.
Слабость, которая мучила ее с утра, внезапно испарилась.
Ее заменило что-то другое. Не злость. Это было что-то холодное, ясное.
Она медленно высвободила свою руку из пальцев Вадима.
— Деньгами.
Она повторила это слово не как вопрос, а как констатацию.
Она посмотрела на Катю, которая виновато прятала глаза.
Посмотрела на Вадима, который уже снова становился «рациональным» и «взрослым».
— Лен, ну надо же быть реалистами. Мы же цивилизованные люди, — сказал он.
— Да, — кивнула Лена. — Цивилизованные.
Ее взгляд снова упал на синий альбом.
— Ты прав. Это прошлое.
Она сделала шаг и взяла альбом в руки.
Вадим и Катя смотрели на нее. Наверное, ждали, что она начнет плакать, прижимать его к груди.
Лена открыла альбом.
Первая страница. Их свадьба. Он такой молодой, смотрит на нее влюбленно. Она смеется.
Она провела пальцем по глянцевой поверхности.
А потом, одним резким, точным движением, вырвала страницу.
— Лена! — Вадим дернулся к ней. — Ты что творишь?
Она, не глядя на него, вырвала вторую. Отпуск на море.
Третью. Новый год.
Она рвала их общее «прошлое». Медленно, методично, превращая глянцевые улыбки в ошметки.
— Ты с ума сошла? — Катя отшатнулась, будто Лена была прокаженной.
— Нет, — спокойно ответила Лена, разрывая фотографию из отпуска, где они втроем. Где Катя обнимает ее, как любящая сестра. — Я была сумасшедшей, когда верила, что ты моя сестра.
Она швырнула обложку альбома на пол. Разорванные фотографии белым мусором покрыли коробки.
— Я была сумасшедшей, когда верила, что ты мой муж.
Вадим смотрел на нее с яростью. Его маска «цивилизованности» слетела.
— Истеричка! Тебе лечиться надо!
— Обязательно, — согласилась Лена. — Первым делом.
Она повернулась и прошла в коридор.
Взяла свой маленький больничный чемоданчик, с которым приехала.
— Куда ты? — крикнул Вадим ей в спину. — Лена, постой! Тебе нельзя одной!
Она остановилась у двери.
Повернулась.
— Мне нельзя? Это вам без меня нельзя было, да?
Она посмотрела на Катю.
— Ты всегда хотела все, что у меня есть, Катя. Ты всегда донашивала мои вещи. Ну что ж, забирай.
Потом на Вадима.
— А ты сказал, что устал. Я тоже устала, Вадим. Очень.
Она открыла дверь.
— Куда ты пойдешь? — в его голосе была уже не злость, а растерянность.
Они не планировали, что она уйдет сама. Они планировали ее вывезти. Как мебель.
— Вы же сами все решили, — Лена усмехнулась. — Мне нужен покой. Я еду к маме.
Она шагнула за порог.
— И да, Вадим...
Он ждал.
— Торшер не уроните. Он тяжелый.
Она закрыла за собой дверь.
Не хлопнула. Просто притворила.
И только дойдя до лифта, она позволила себе опереться о стену, потому что ноги больше не держали. Но она стояла. И ждала лифт.
Двери открылись. Она вошла, нажала кнопку первого этажа.
Отражение в тусклом зеркале: бледное лицо, темные круги под глазами. Но глаза были сухими.
Она дошла до подъездной двери.
Синяя машина Вадима так и стояла у входа. Багажник был открыт.
Рядом на грязном асфальте валялся торшер.
Она не стала смотреть, вышли они следом или нет.
Она подняла руку, ее больничный чемоданчик стоял у ног.
Рука не дрожала.
Желтое такси остановилось почти сразу. Водитель, хмурый мужчина лет пятидесяти, вышел, молча положил ее сумку в багажник.
— Куда?
Она назвала адрес матери. Старая пятиэтажка на другом конце города.
Только когда машина тронулась, она посмотрела назад.
Они стояли у подъезда. Вадим и Катя.
Растерянные. Смотрели ей вслед. Они не ожидали.
Машина повернула за угол.
Холод, державший ее, начал отступать. Его место занимала дрожь.
Слабость навалилась разом, так, что перехватило дыхание.
Она откинулась на сиденье.
Они не просто изменили.
Они рассчитали. Они спланировали ее утилизацию.
Пока она лежала под капельницами, они меняли замок.
Пока она говорила «люблю» по телефону, они паковали ее одежду в мусорные мешки.
Предательством была не страсть. Предательством была эта деловитость.
Лена добралась до материнской квартиры, едва передвигая ноги.
Нина Петровна открыла, ахнула.
— Лена? А где Вадим? Что...
Она увидела лицо дочери. Увидела больничный чемодан.
И молча втянула ее внутрь.
— Садись.
Лена опустилась на старый диван, пахнущий сухими травами.
Она посмотрела на свои руки. На пальцах алели тонкие полоски — она порезалась, когда рвала фотографии.
Даже не заметила.
Телефон в кармане завибрировал.
Вадим.
Она смотрела на экран.
Звонок прекратился. Тут же завибрировал снова.
Мать вошла с чашкой горячего бульона. Увидела имя на экране.
— Не будешь брать?
Лена нажала кнопку сброса.
Тут же пришло сообщение. Катя.
«Лена, ты не так поняла! Возьми трубку! Мы волнуемся!»
«Волнуются».
Она заблокировала номер Вадима. Потом номер Кати.
— Мам, — сказала она, и голос сорвался. — Они...
— Я знаю, — тихо ответила Нина Петровна, садясь напротив. Ее лицо стало жестким. — Я давно это видела.
— Почему ты молчала?
— А ты бы поверила? Ты смотрела на него, как на икону. Он перестал на тебя смотреть. Он стал смотреть сквозь тебя. А Катька... она всегда была гнилой.
Лена отпила бульон.
— Они выносили мои вещи. Они сменили замок.
Мать кивнула.
— Квартира. Что с квартирой?
— Наша. В браке.
— Первый взнос. Мои деньги. Которые я давала тебе, Лена, — напомнила Нина Петровна.
— Да.
— Хорошо. Значит, будем драться.
Лена подняла на нее глаза.
— Тебе сейчас нужно одно — лечиться. До конца. Выздороветь. А потом мы их порвем.
Она говорила не о мести. Она говорила о справедливости.
Лена не чувствовала себя свободной.
Она чувствовала себя ограбленной и опустошенной.
Но когда она закрыла глаза, впервые за долгое время она не чувствовала страха.
Она была не одна. И война только начиналась.
Прошло три недели.
Три недели в материнской однушке превратили Лену из жертвы в менеджера по собственному выживанию. Шок прошел, оставив после себя выжженное поле и холодную, злую сосредоточенность.
Она прошла курс капельниц на дому, который прописал врач. Она ела по часам, как того требовала мать.
Она видела, как Нина Петровна, эта маленькая женщина в стоптанных тапках, превратилась в генерала. Она нашла юриста, Ирину Борисовну — женщину с тяжелым подбородком и стальными глазами.
— Первый взнос мы докажем, — отчеканила юрист на первой же встрече. — Но делить будут пополам. Он имеет право.
Развод был запущен. На квартиру немедленно наложили арест.
Вадим бесновался. Он звонил матери, кричал, что Лена не в себе, что она под влиянием. Что он «просто хотел как лучше». Нина Петровна выслушивала и вешала трубку.
Катя исчезла. Словно испарилась. Удалила соцсети, сменила номер.
Лена сидела на кухне, разбирая почту, которую мать привезла из их старого почтового ящика. Ирина Борисовна попросила собрать все финансовые документы.
Счета, квитанции, рекламный мусор.
И вдруг — толстый конверт из банка, о котором Лена никогда не слышала. «Кредит-Гарант».
Письмо было адресовано обоим: Соколову В.И. и Соколовой Е.А.
Она вскрыла его.
Официальное уведомление. О просроченной задолженности по кредитному договору.
Лена пробежала глазами по строчкам. Сумма. Пять миллионов рублей.
Она усмехнулась. Какой-то бред. Они не брали кредитов. У них была только ипотека, почти погашенная.
Она читала дальше.
«...в связи с систематической неуплатой... банк оставляет за собой право обратить взыскание на залоговое имущество...»
Ниже — адрес залога.
Их квартира.
У Лены потемнело в глазах.
Этого не могло быть. Чтобы заложить квартиру, нужно было ее, Лены, нотариальное согласие. Ее подпись.
Она судорожно перебирала листы.
Внутри, прикрепленная скрепкой, лежала ксерокопия страницы договора.
Подпись Вадима.
И ее подпись. «Е. А. Соколова».
Она смотрела на эту подпись, и мороз шел по коже.
Это была ее подпись. Почти. Она была слишком идеальной. Слишком старательной.
Она вспомнила, как в школе Катя с легкостью подделывала мамину подпись в дневниках. Как копировала ее рисунки, ее почерк.
«Ты всегда донашивала мои вещи. Ты всегда хотела все, что у меня есть».
Дата договора. 12 августа.
День ее второй операции. День, когда она была под наркозом, а Вадим сидел в коридоре, «волновался».
Теперь она поняла.
Она поняла, почему они так спешили.
Почему нужно было сменить замок. Почему ее вещи паковали в мусорные мешки. Почему ее спешно «отправляли» к маме.
Письмо было не первым. Банк писал о систематической неуплате. Они просто выбрасывали предыдущие уведомления.
Дело было не в Катиной страсти. Не в «усталости» Вадима.
Дело было в пяти миллионах.
Они не просто выгоняли ее. Они заметали следы.
Им нужно было, чтобы она исчезла, чтобы ее признали «больной», «истеричкой», недееспособной, — до того, как придет это письмо.
Это была не измена. Это был расчетливый, холодный сговор.
— Лена? Ты чего?
Нина Петровна вошла на кухню, вытирая руки о фартук.
Лена не подняла головы. Она просто подвинула письмо к матери.
— Мам.
Ее голос был спокоен. Страшно спокоен.
— Звони Ирине Борисовне. Прямо сейчас.
Нина Петровна взяла письмо, надела очки.
— Что это?
— Это, мама, уже не развод, — Лена медленно подняла глаза. В них не было слез. Только лед. — Это уголовное дело.
Читать продолжение тут
Напишите, что вы думаете об этой истории! Мне будет очень приятно!
Если вам понравилось, поставьте лайк и подпишитесь на канал. С вами был Джесси Джеймс.
Все мои истории являются вымыслом.