Как Стив Вай рассказал журналу Classic Rock в 2005 году, его первым учителем был Фрэнк Заппа, альбомы которого Вай слушал с детства: «В годы моего нью‑йоркского детства музыкальная палитра была яркой и разноплановой. На постоянной ротации стояли монументальные «Led Zeppelin II», гипнотизирующий «Machine Head» от Deep Purple и ранние альбомы Queen — я прокручивал их снова и снова, жадно впитывая каждую ноту, каждый оттенок звучания. Но настоящим потрясением стал для меня «Freak Out!» группы The Mothers Of Invention. Забавно вспомнить: первым купленным мной альбомом был безобидный «The Partridge Family», а следом — словно удар молнии — в мои руки попал «Freak Out!». Контраст был настолько разительным, что буквально перевернул моё представление о музыке. С первых же звуков «Freak Out!» я оказался во власти этого двойного альбома. Он поражал: при всей мелодичности — дерзко нестандартный, абстрактный, экспериментальный. В нём чувствовалась безоговорочная художественная воля Фрэнка Заппы — с
Как Стив Вай рассказал журналу Classic Rock в 2005 году, его первым учителем был Фрэнк Заппа, альбомы которого Вай слушал с детства:
«В годы моего нью‑йоркского детства музыкальная палитра была яркой и разноплановой. На постоянной ротации стояли монументальные «Led Zeppelin II», гипнотизирующий «Machine Head» от Deep Purple и ранние альбомы Queen — я прокручивал их снова и снова, жадно впитывая каждую ноту, каждый оттенок звучания.
Но настоящим потрясением стал для меня «Freak Out!» группы The Mothers Of Invention. Забавно вспомнить: первым купленным мной альбомом был безобидный «The Partridge Family», а следом — словно удар молнии — в мои руки попал «Freak Out!». Контраст был настолько разительным, что буквально перевернул моё представление о музыке.
С первых же звуков «Freak Out!» я оказался во власти этого двойного альбома. Он поражал: при всей мелодичности — дерзко нестандартный, абстрактный, экспериментальный. В нём чувствовалась безоговорочная художественная воля Фрэнка Заппы — словно он открыто заявлял о своих творческих намерениях. Я не мог поверить, что такое возможно: музыка будто озарила всё вокруг, наполнив слух и душу небывалой радостью.
Охваченный энтузиазмом, я принялся собирать другие работы The Mothers Of Invention. Вскоре в моей коллекции появились: «Absolutely Free» (1967) — вышедший уже через год после «Freak Out!»; «We’re Only In It For The Money»; «Uncle Meat» и многие другие альбомы.
Не устоял я и перед сольными работами Заппы — например, приобрёл «Bongo Fury».
Что особенно выделяло «Freak Out!» на фоне других знаковых записей? Возьмём, к примеру, «Led Zeppelin II»: этот альбом задал вектор развития целого жанра, и его до сих пор копируют и переосмысляют. А «Freak Out!», как и почти все пластинки Заппы, остался неповторимым. Никто ни тогда, ни позже не смог приблизиться к тому уникальному, анархичному звучанию, которое создал Фрэнк. Меня особенно зацепили треки с эксцентричными названиями — «Who Are The Brain Police?» и «The Return Of The Son Of Monster Magnet».
Фрэнк Заппа принадлежал к плеяде подлинных артистов — таких, как Джими Хендрикс или Курт Кобейн. Для него творчество было не выбором, а внутренней необходимостью. В этом — суть настоящего артиста: ты просто не можешь не делать то, что живёт внутри тебя.
При этом Заппа обладал острым, саркастичным умом. Когда он входил в комнату, казалось, что видит тебя насквозь — интуитивно улавливает самую суть. Помню, как перед переездом на Западное побережье я отправил ему кассету с записью нашей группы. Его ответ был лаконичен: он счёл мою игру «перспективной».
В 1978 году я переехал в Лос‑Анджелес и начал делать для Заппы транскрипции. С детства я увлекался сочинением музыки, и процесс записи нот на бумаге всегда завораживал меня. Для кого‑то источник вдохновения — цветы или иные прелести жизни, а для меня таким источником было музыкальное творчество.
Спустя пару лет я решился спросить Фрэнка, могу ли я играть в его группе. Его реплика была типично запповской: «Зачем?» Не раздумывая, я ответил: «Я знаю все ваши песни. Я слушаю их с самого детства».
Фрэнк, увы, уже ушёл из жизни, но я убеждён: спустя сто лет люди по‑прежнему будут слушать его музыку и писать о нём. Его наследие — вне времени».