Пью чай у мамы, гляжу, как в окне лиловый закат растворяется в тяжёлых облаках.
— Ещё посидишь? — спрашивает мама, протягивая мне толстую свою ладонь. — Или пора тебе?
Я усмехаюсь… как в детстве, когда возвращаться не хотелось, а надо было. Сердце отпускает, будто кто-то ладонью гладит по спине: здесь легко — но дом зовёт.
В голове: завтра встану рано, на электричке — и домой, в нашу с Виктором квартиру; там мои подушки, книжки, вазон у окна. Мужу позвоню вечером, напомню: “Проверь окно на кухне, продувает же!” — он опять забудет, хмыкнет.
— Завтра поеду, — говорю. — Ты моя молодец, держишься отлично…
Мама отводит глаза, морщит губы:
— Виктор твой, поди, соскучился уж, а?
— Да куда он денется! — всплескиваю руками, а у самой ком за грудью.
Дома всё по-прежнему, но что-то сдвинулось в неуловимом, в интонациях звонков, в коротких “люблю” вместо прежнего “жду тебя”. Может — показалось.
Собрала пакет: полотенце мамино, варенье в баночке, старинная ложка для заварки — “пусть у тебя поживёт”, сказала мама. Обнимаюсь крепко, от едких слёз режет глаза.
Дорога домой — длинная, как чужая жизнь. В поезде смотрю в окно: всё серое, унылое, но внутри — будто мурашки бегают.
Станция… такси… вот и подъезд.
Простая деревянная дверь, ключи мои, трещит замок.
Открываю.
И…
Запах дрожжевого теста с корицей — такой, что слюнки текут.
— Пирог с творогом? — почти автоматически произношу, не веря самой себе.
— О, вы уже пришли? — оборачивается женщина лет пятидесяти, щеки румяные, фартук, косынка.
Стою на пороге, куртку не сняла, взглядом обшариваю прихожую.
Виктор — у окна, глубоко втянув плечи в привычную свою позу, глядит наружу, будто меня и нет.
Молчу.
Минуту. Вторую…
— Простите, а вы… — голос дрожит не то от холода, не то от растерянности.
— Я — Зоя, — протягивает она руку, — ваша соседка сверху.
В голове щёлкает: “Ключи? Откуда? Почему здесь?!”
Виктор не оборачивается, только выдыхает:
— В коридоре не стой, прости гостей…
Я будто во сне. Всё ли это — мой дом? Может, ошиблась этажом?
Я всё ещё стою, будто вросла в пол. Сумка выпадает из рук прямо на коврик, мама бы за такое ворчала — грязь натопчешь…
Зоя, соседка моя, смеётся робко:
— Проходите, Ирина! Не стесняйтесь, тут всё своё!
Своё?
Я непроизвольно смотрю на Виктора — серое небо за окном отражается у него в глазах. Он всегда молчалив, из тех людей, что говорят мало, но взгляд говорит всё. Сейчас… этот взгляд закрыт.
— Давай сумку сюда, — Зоя ловко подхватывает мои пакеты, прячет их на полку, успевает на столе прихватить полотенца, будто на своей кухне выросла.
— Вы прям как у себя, — пытаюсь усмехнуться, выходит жалко.
— Да тут у нас… — она заминается. — Я тут Виктору помогала… ну, ты ж у мамы была, он попросил…
— Попросил? — перебиваю, не в силах остановиться. — Помогать… чем, простите? У нас что, затопило? Или…
Виктор наконец поворачивается: усталый, морщины будто глубже, чем неделю назад.
— Ир, не начинай…
— Нет, ты объясни! Кто дал ключи?! Зачем она здесь?!
Зоя машет руками, пятится к плите:
— Я не хотела… думала, что вы в курсе!
Просто человек попросил, а я рядом, выручить по-соседски. Пироги, борщи… всё ж лучше магазинной колбасы, да?
Разбилось что-то внутри меня — глухо, как фужер о кафель. Мой дом, мой муж, а я — лишняя на своей кухне?! Не верится.
Прислоняюсь к косяку, дышу тяжело. Мама бы сказала: “Ирка, не горячись — сначала разберись!” Но я и так уже на пределе.
— Виктор, ты что, сам не мог приготовить?
Он качает головой, усмехается, но в усмешке том горечь:
— Я попробовал бы… но есть ведь Зоя, с верхнего, знаешь — рукастая женщина. У неё и ключи с тех пор, как у нас вода текла, помнишь?
Помню… а вот доверия — не помню.
Зоя суетится: накрывает стол, наливает чай по-королевски, булки пирога разрезает, и всё — по хозяйски, так легко, как будто всю жизнь тут жила.
И только у меня внутри — липкая обида. Все вокруг как будто знают правила этой новой игры, только я потерялась.
Сажусь за стол молча.
— Пойдём, чаю, — Зоя зовёт ласково, но я слышу напряжённую нотку.
Пьянящий запах пирога бьёт по воспоминаниям: так пахло в детстве — у тётки в деревне, в большие праздники.
Пью чай, не чувствуя вкуса.
— Просто помогала, — оправдывается Зоя, — всё, больше не буду без вас, если неудобно…
Виктор, будто провинившийся мальчишка:
— Тяжко было одному, Ир. Без тебя — дом пустой, я сам себе чужой стал.
— А спросить меня нельзя было? Позвонить? Сказать?! — голос срывается почти на крик.
— Хотел, да передумал… подумал, глупо тревожить по пустякам.
— Не пустяки! — стучит ложка по краю чашки, пальцы дрожат.
В тишине пахнет не только пирогами. В ней — недосказанность.
— Спасибо, Зоя, — выдавливаю с трудом. — Можно я… сама всё приберу?
— Конечно, — она спешит к выходу, ключи на вешалку бросает. — Всё, ухожу… если что — зовите.
Захлопнулась дверь, кухня будто стала просторнее.
Я долго не смотрю на Виктора — стыдно. Ему, мне, нам обоим.
— Ир… — тихо, еле слышно. — Прости.
В этот момент я чувствую себя на грани слёз — от обиды, жалости… да и сама не пойму, чего ещё.
Вот так, оказывается, можно вернуться домой — и встретить чужую женщину у своей плиты.
И всё — вроде бы по-доброму…
Но всё как будто уже не то, что раньше.
Вечер опускается на наш старенький двор незаметно, как тонкая шаль — влажная, чуть колючая на руках. Я метусь по кухне: ставлю чашки, убираю крошки, трогаю полотенце — мокрое ещё, тёплое будто чужим теплом. А глаза мокрые — противно, по-детски.
Виктор сидит на табуретке у окна, будто врос в неё. Смотрит в ночь, молчит. Я будто чувствую — его хочется обнять, но вся гордость, весь гнев стоят между нами стеной.
— Ты, наверное, думаешь теперь… что я совсем ни к чему? — Первый вопрос, вырвалась мысль вслух.
Он медленно поворачивается.
— Я вообще ничего не думаю. Соскучился, вот и всё. Без тебя всё из рук валится… Я даже чайник разобрать не мог, ты смеёшься, а мне страшно. Старею, наверное.
Хмыкает. Я вижу, как медленно морщится у него меж бровей: то ли хочет рассмеяться, то ли расплакаться.
— Ты не мог мне сказать прямо? Я бы ушла с ещё одним пирогом в сумке — и сидела бы в своей палате, знала бы, что дома спокойно.
Он долго молчит. Потом шепчет, едва слышно:
— Мне казалось, ты обидишься… Что я без тебя пропал. Я всегда боялся показаться слабым, Ир. Понимаешь?
Вот оно — самое страшное. Не соседка, не пироги, не чужой запах на полотенце. Это ощущение — что каждому из нас бывает очень страшно. Признаться близкому человеку: я без тебя один, и слабо тоже.
Я вдруг вспоминаю — как много раз сама не звонила ему хамить, не просила прощения, не просила помощи. Всё — гордость, всё — привычка быть сильной. А сил-то не всегда хватает.
Долго молчим. Накрылась тяжёлая тишина.
— Прости меня, если сможешь, — вдруг говорю я, и голос дрожит. — Я думала — всё под контролем, всё сама разрулю. А оказывается… дом — это не стены, не плита. А то, что мы друг для друга.
Подхожу, сажусь рядом. Смотрю на его руки — знакомые, крепкие, но в этот момент — такие уязвимые.
— Ты ведь не с Зоей пироги ел. Ты мне места ждал… Да?
Виктор стиснул мою руку. Молча. Молча, но понятно всё до последней точки.
Вот она, правда после обиды, горечь после пыли… И всё-таки — тепло.
Наутро дом будто выдохнул — усталой тёплой усталостью: будто бы и не было этой тревожной ночи, как будто запах пирогов мог перебить сырость на душе. Я проснулась раньше солнца — привычка, что въелась за годы, как маленькая заноза…
Неслышно, почти на цыпочках, прокралась на кухню. Там всё было по-прежнему: тапочки перекрещены у порога, чашка Виктора с трещинкой, даже полотенце аккуратно висит — моё, своё, родное.
Тишина — не гнетущая, а спокойная, настоящая.
Я смотрела в окно на рассвет. За ночью всегда приходит новый день — обыкновенный, не праздничный, но в этом и есть счастье.
Виктор зашёл, по-стариковски хрустнул суставами, почесал затылок, сел рядом.
— Чай будешь?
— Конечно, — улыбнулась я, но голос ещё дрожал после вчерашнего.
Смотрю на него — родной, привычный до мелочей… А в нём тоже что-то изменилось, словно и он увидел меня иначе. Не просто жену-хозяйку, а ту, без которой этот дом — не дом.
— Спасибо тебе… — говорит тихо, не глядя.
Я молчу. Просто беру его за руку — так легко и естественно, будто всегда так делала.
И в этой тишине слышу, как на дворе просыпаются птицы, как где-то хлопает калитка, как чужая Зоя возвращается в свой подъезд. Она теперь не страшна — ни она, ни её пироги. Главное — чтобы в сердце было место для родного человека.
Через пару дней я заеду к маме, и мы снова посмеёмся над чем-то своим, кухонным.
Я увижу, что мама по-прежнему всё контролирует взглядом, а её руки пахнут корицей. Я расскажу ей, наверное, не всё — но самое главное: дом надо беречь не из-за пирогов и не из-за обид, а просто так, потому что это мы сами и есть.
А вечером я вернусь — и Виктор откроет дверь чуть раньше, чем постучусь. И, быть может, впервые за много лет просто крепко обнимет, не стесняясь ни меня, ни себя.
И будет в доме тепло, по-настоящему. А всё, что кажется катастрофой — пусть остаётся в прошлом. Главное — вместе.
Друзья, ставьте лайки и подписывайтесь на мой канал- впереди много интересного!
Читайте также: