— Ну, Ниночка, раз ты у нас теперь «на колёсах», — Инна Борисовна даже не сняла в прихожей своё нелепое боа из перьев, — придётся тебе возить меня по магазинам.
Нина, только что вернувшаяся с восьмичасового прямого эфира, молча кивнула. Слово «придётся» прозвучало не просьбой, а приказом. Так, будто Нина не радиоведущая с узнаваемым голосом, а личный шофёр, который провинился и теперь отрабатывает.
— Конечно, Инна Борисовна. А что мы… то есть, вы… хотите купить?
Стас, муж Нины, высунулся из кухни, жуя. Он работал прорабом и делил мир на тех, кто ему «должен», и тех, кто «ещё не понял, что должен». Нина, по его мнению, определённо относилась к первой категории.
— Мам, ты диван решила поменять? — прочавкал он. — Правильно! А то ваш с отцом совсем просел. Нинка, ты ж всё равно в субботу дома сидишь, покатаешь маму.
Нина посмотрела на мужа. Он жил в её, квартире, купленной ею ещё до брака, ел еду, которую она приготовила вчера, и только что распорядился её единственным выходным.
Инна Борисовна издала звук, который, по её мнению, должен был означать великосветский смешок, но больше походил на хрип удивлённого индюка.
— Ой, Стасик, какой диван! Мелочишься! — она театрально взмахнула руками, и с боа слетело несколько блёклых пёрышек. — Мы на дачу мебель будем смотреть! Пора уже там всё обновить. Чтоб... цивильно!
— Хорошо, — ровно сказала Нина. — В субботу. В десять утра я буду у вас.
— Чего у нас? — не поняла свекровь. — Я за вами заеду, и поедем.
— Куда бы вы хотели поехать? — спокойно уточнила Нина.
— Сначала в «Леруа», потом — на Каширский двор, — протянула свекровь с видом начальницы, привыкшей командовать. — А ещё Зинка сказала, в Мытищах склад уценёнки — отличный, туда тоже заедем.
Нина лишь кивнула: она поняла, кто сегодня «рулит».
Стас довольно кивнул, показывая жене большой палец, мол, видишь, как всё удачно сложилось.
Нина улыбнулась. Той самой улыбкой, которой она улыбалась в эфире, когда гость начинал нести откровенную чушь, а ей по контракту нужно было оставаться вежливой.
— Поняла. «Мытищи», —сказала она. — Значит, Мытищи.
Первая суббота стала адом. Вторая — чистилищем. На третью Нина поняла, что Данте был оптимистом.
Инна Борисовна в машине превращалась из просто властной женщины в деспота районного масштаба.
— Нина, ты чего так о-о-о-остро тормозишь? — визжала она, хотя Нина еле ползла в пробке. — Я чуть головой не стукнулась об ихний... этот... ну, бардачок!
Нина скользнула взглядом и усмехнулась:
— Ихний, говорите? Может, всё-таки их?
Свекровь вспыхнула, поджала губы:
— Умная нашлась! Тоже мне филолог на колесах!
— Не филолог, — спокойно бросила Нина, — просто слух режет, как ржавый нож по стеклу.
Нина сжала руль.
— И музыку свою выключи! — требовала свекровь, когда Нина пыталась включить нейтральный «Релакс FM». — У меня от неё мигрень! Включи «Шансон»! Там мужики поют... душевно!
Нина, чей бархатный голос продавал рекламу элитной недвижимости, стиснув зубы, слушала «Владимирский централ» на репите.
Сами «покупки» были театром одного актёра. Инна Борисовна входила в мебельный салон, как фельдмаршал в захваченный город.
— Так! — громко объявляла она продавцам. — Мне нужен диван. Цвет... ну, этот... как его... беж! Только не ваш этот... а богатый беж!
Она щупала ткани, стучала по подлокотникам и громко комментировала:
— Ой, Нина, посмотри! ДСП! Чистый яд! Мой Стасик-то прораб, он в дереве понимает! Он бы такое... он бы такое... в общем, не одобрил!
Она заставляла Нину таскать за ней образцы линолеума, фотографировать люстры с сомнительными хрусталиками и часами обсуждала с менеджерами скидки, которых не существовало.
— А если я два возьму? — допрашивала она парня у кассы. — А если я сейчас Стасику позвоню, он вам как прораб объяснит, что вы тут... жульничаете!
Нина стояла в стороне, мечтая о том, чтобы её похитили инопланетяне.
К вечеру третьей субботы, проехав в общей сложности триста километров по всем строительным рынкам Подмосковья, они не купили ничего.
— Нет, Ниночка, всё не то, — устало заключила Инна Борисовна, когда они подъехали к её дому. — Поедем в следующие выходные. Я тут слышала, под Клином фабрика открылась...
Нина доехала до дома на автопилоте. Квартира встретила её запахом пережаренного лука и горой грязной посуды в раковине. Стас «отдыхал» после рабочей недели у телевизора.
— О, приехала? — он не оглянулся. — Ну что, купили?
— Нет, — сказала Нина, снимая туфли. Ноги гудели.
— В смысле? — Стас наконец повернул голову. — Вы ж с утра катались!
— Мы смотрели, — Нина прошла на кухню и открыла окно. Запах лука был невыносим.
— Ну, мамка у меня такая, — лениво протянул Стас. — Она... основательная. Любит, чтоб... как это... по-богатому.
— Стас, — Нина повернулась к нему. — Я больше не могу.
— Что ты не можешь? — не понял он.
— Я не могу тратить свой единственный выходной на то, чтобы возить твою маму по рынкам, где она ничего не покупает. Я работаю. Я устаю. Я хочу в субботу... не знаю... лежать.
Лицо Стаса мгновенно окаменело. Таким оно становилось на стройке, когда рабочие требовали зарплату, а он уже потратил аванс.
— Ты что, Нин, обнаглела? — тихо спросил он. — Это же мама. Ей помощь нужна. Что ты, как неродная? Не можешь для семьи постараться?
— Семья – это мы, Стас. А Инна Борисовна – твоя мама. Если ей так нужен диван, возьми такси. Или каршеринг. Или возьми отгул в понедельник и вози её сам.
— Отгул?! — взвился Стас. — Да я пашу, как конь, пока ты там языком на радио чешешь! У меня нет времени на бабские эти... диваны! Я сказал, будешь возить!
— Ты сказал? — Нина прищурилась. Холодный стержень внутри неё, который она так ценила, начал вибрировать. — Ты... мне... сказал?
— Да! А то что? Соберёшься и уйдёшь? Из моей квартиры?
Нина рассмеялась. Тихо и страшно.
— Стас. Ты, кажется, забыл. Квартира моя. А ты... ты здесь, по доброте душевной.
Тишина в кухне стала такой плотной, что, казалось, её можно резать ножом. Стас покраснел, потом побледнел. Он не любил, когда ему напоминали, кто здесь стратег, а кто — просто прораб.
— Ах, так... — прошипел он. — Ну, ладно. Посмотрим.
Он ушёл в комнату и хлопнул дверью.
Нина осталась на кухне. Она поняла, что это не просто ссора. Это было объявление войны. И она, к своему удивлению, почувствовала не страх, а азарт. «Ну, что ж, — подумала она, наливая себе бокал вина. — Посмотрим».
В следующую субботу её разбудил звонок. Сын. Коля. Девятнадцатилетний студент института физкультуры, который жил отдельно в общежитии, но часто заезжал к матери.
— Мам, привет! Ты где?
— Дома, Коль. Сплю. А что?
— Бабуля звонила. Говорит, вы сегодня на какую-то «фабрику» под Клином едете. Я с вами.
Нина сразу проснулась окончательно.
— С нами? — переспросила она, и на лице появилось настоящее, тёплое счастье.
Ей давно наскучили эти поездки со свекровью, где каждое слово превращалось в укол, а дорога казалась бесконечной.
А вот с Колей — другое дело. С ним можно и помолчать, и пошутить, и просто почувствовать рядом родного человека, которого так не хватало дома.
Когда Инна Борисовна вышла из подъезда и увидела на заднем сиденье Колю, она явно скисла.
— Ой. А ты... ты чего тут?
— Здравствуй, бабуля, — бодро ответил Коля, который был на голову выше отца и в плечах шире деда. — Решил маме помочь. Мебель-то... тяжёлая, наверное. Помогу донести.
— Мы не покупать, мы смотреть, — буркнула она, втискиваясь на переднее сиденье.
Поездка до Клина была... тихой. Инна Борисовна почему-то не решалась командовать Ниной в присутствии внука. И «Шансон» они не слушали.
На «фабрике», которая оказалась грязным ангаром, Инна Борисовна снова начала свой спектакль.
— Ой, ну что это? — кривилась она. — Это ж.… это ж.… спотыкнуться можно об эту кушетку!
— Бабуль, правильно — споткнуться, — спокойно сказал Коля.
Она тут же вспыхнула:
— Ну вот, ещё один умник нашёлся! Всю жизнь жила — и никто не поправлял!
Коля выпрямился, посмотрел на неё серьёзно:
— Так я ж не ради упрёка, бабуль. Просто, если тебя кто-то другой услышит, могут подумать, что ты безграмотная. А ты ведь у нас женщина умная, солидная.
Инна Борисовна замолчала, потом буркнула, уже мягче:
— Ну ладно, умник, пусть будет, по-твоему.
Мать отвернулась к окну, пряча улыбку: сын поставил бабушку на место спокойно и по-взрослому.
Коля пошёл за ней по пятам, скрестив на груди руки.
— Бабуль, — громко сказал он, когда она в очередной раз попыталась унизить продавца. — А ты уверена, что тебе именно этот цвет нужен?
Инна Борисовна не поняла иронии, а Нина едва сдержала смешок.
Обратная дорога была ещё тише. Свекровь явно нервничала. И тут, не доезжая до МКАДа, она достала телефон и позвонила своей сестре, Зинаиде. Видимо, решила, что в машине все «спят» или глухие.
— Да, Зинок! — зашипела она в трубку, думая, что говорит тихо. — Да нет, не купила... Эта-то, — она мотнула головой в сторону Нины, — возит, куда денется... Да Стасик её в кулаке держит! Сказал «возить» – возит!
Нина посмотрела в зеркало заднего вида. Коля не спал. Он смотрел на бабушку тяжёлым, немигающим взглядом.
— Да не, Зин, не на ихнюю дачу, — продолжала вещать Инна Борисовна. — На мою! Я ж её, Зин, продавать буду!
Руки Нины на руле сжались.
— Ага! ... Стасик-то не знает! — хихикала она. — Я ему сказала, «ремонт буду делать». А я её продаю! Мне риелторша сказала: «Наведите лоск, Борисовна, цена вдвое будет!» ... А эти дураки, — она имела в виду Нину и Стаса, — думают, я им её оставлю. Ха! Я деньги себе заберу, в Сочи поеду! На ихние... эти... на процедуры!
Пауза.
— А Стасику? — Инна Борисовна снова хихикнула. — А Стасику скажу, что... ну... что «прогорела» дача. Сгорела! Точно!
Она захихикала над собственной «шуткой».
Нина медленно включила правый поворотник и съехала на обочину.
— Что... что такое? — испугалась Инна Борисовна. — Мы... мы сломались?
Нина заглушила мотор. Она повернулась к свекрови. На её лице не было ни злости, ни обиды. Только холодное, спокойное любопытство.
— Выходите, — сказала она.
— Что?
— Выходите из машины, Инна Борисовна.
— Ты... ты что, сдурела?! Это ж... это ж шоссе!
— Выходите. Ваша поездка окончена. И... да, — Нина улыбнулась. — Дача, кажется, только что «сгорела».
— Да я Стасику скажу! — взвизгнула свекровь.
Инна Борисовна, багровая от ярости, понимая, что она бессильна, вылезла из машины.
— Вы… вы… вы меня… тут… бросите?!
— Мы не бросим, — спокойно сказала Нина, снова запуская двигатель. — Мы освобождаем вас. От нашего общества. Риелторше привет передавайте.
Она захлопнула дверь и тронулась.
Инна Борисовна осталась стоять на обочине Новорижского шоссе в своём нелепом боа, прижимая к груди сумочку.
— Мам? — спросил Коля, когда они отъехали метров на сто. — Жалко бабулю. Но, честно, я бы тоже хотел её хоть раз припугнуть.
Нина не ответила. Она свернула за поворот, остановилась у съезда, заглушила мотор и молча смотрела на часы. Прошло пятнадцать минут.
Она вздохнула, включила зажигание и поехала обратно.
Инна Борисовна всё ещё стояла у дороги, красная и упрямая, яростно споря с кем-то по телефону.
— Садитесь, Инна Борисовна, — спокойно сказала Нина, опуская стекло. — Надеюсь, подышали.
Свекровь молча села, запахнув боа. Коля тихо вздохнул.
Дальше ехали без слов: сначала Нина завезла сына в общежитие — он пожелал им спокойного вечера и поспешил выйти, — потом развернулась и отвезла свекровь домой.
Когда дверь за ней закрылась, Нина наконец почувствовала, как в машине стало тихо и легко дышать…