140 лет назад, 11 августа 1885 в Таганроге родилась поэтесса и переводчица София Яковлевна Парно́к (настоящая фамилия Парно́х).
Семья по местным меркам была "вполне просвещенной: отец — провизор, мать — одна из первых в России женщин-врачей. Потомственные почетные граждане — этот сословный статус смягчал многие неудобства, связанные с иудейским вероисповеданием. Которого, впрочем, Яков Соломонович и Александра Абрамовна придерживались чисто формально: семья была вполне ассимилированной, хотя и помнившей своих давних сефардских предков. Фамилию София позднее чуть изменила «из-за отвращения к букве „х“». Брат ее, родившийся в 1891 Валентин, стал поэтом под фамилией Парнах (тоже изменил одну букву, но другую); он — прототип героя «Египетской марки» Мандельштама, где выведен под псевдонимом своей старшей сестры. Была еще одна сестра, двойняшка Валентина, Елизавета, и тоже поэтесса, но под фамилией мужа, — Тараховская. В 1895 году дети потеряли мать, вскоре отец женился, с мачехой все трое ладили плохо".
Училась в Женевской консерватории, где подружилась с семьей Плеханова, потом в Петербургской консерватории (класс фортепиано). Не доучилась, перешла на Бестужевские курсы, где изучала юриспруденцию (диплома не получила и там). Также жила в Москве и в Судаке. Печаталась с 1906. С 1913 сотрудничала в журнале «Северные записки», где наряду со стихами публиковала переводы с французского, а также критические статьи под псевдонимом Андрей Полянин. Адресат поэтического цикла М.Цветаевой «Подруга» (1914–1915), который "был настолько страстным и непривычным для своего времени, что впервые увидел свет только в 1976".
Н.Павлович (1922): «Парнок читала свою статью об Анне Ахматовой. И центр статьи был – люди, к нам идет большой человек – Анна Ахматова. В этой радости прихода нового человека, прежде всего – человека, был центр блестящей и полемической статьи С.Парнок». Статья не сохранилась. Парнок читала ее на вечере в «Лирическом кругу» и на одном из заседаний Никитинских субботников, делала попытку публикации: «Моя статья об Ахматовой не пропущена цензурой», пишет она в письме Е.Герцык".
«в ряде исследований по русской литературе XX века 1922 год осмысляется как последний "вольный" год, символически завершивший собой эпоху Серебряного века. И если, по воспоминаниям современников, "в 22 году еще казалось, что возможны литературные объединения и какая-то литературная жизнь", то уже в 1923 году многие ощутили на себе "железные тиски" нового века. Практически перестали печатать Ахматову. Был снят с литературных счетов Мандельштам. Надвигалась эпоха непосредственного партийного и государственного контроля в искусстве»
"К творчеству Ахматовой Парнок обращается также в статьях «Отмеченные имена», «Сегодняшний день в русской поэзии», рецензии на сборник Г.Иванова «Сады».
В письме к Миндлину 24 февраля 1923 Волошин писал: «Моими официально доверенными лицами в Москве являются В.В.Вересаев и С.Я.Парнок».
Л.Горнунг: "...Волошин сказал, что у нас сейчас три лучших поэтессы — Ахматова, Парнок и Цветаева. Каждая хороша по-своему.
У Парнок очень уж развита внутренняя сторона стиха и закончена форма каждого стихотворения. Можно взять каждое, как вещь в руки.
Ахматова умеет так сказать, как никто не скажет.
Цветаева же берет своей, правда грубой, неожиданностью, бесшабашностью, так что кажется: в данную минуту ничего другого не надо".
Из записи Горнунга от 30 октября 1923: «Софья Яковлевна между прочим упомянула, что творчество Н. Гумилева теперь полностью оправдано его гибелью».
5 января 1924: «увидели у нее новую фотографию Анны Ахматовой, только что привезенную из Петрограда, с надписью: "Софии Парнок в долготу дней. Анна Ахматова". Софья Яковлевна, рассказывая нам о своей поездке, в основном говорила о встрече с Ахматовой. Очень ее удивило, что свою рукописную тетрадь со стихами Анна Андреевна достала из-под матраца. Стихи были написаны карандашом, и оказалось, что при поправках строки или одного слова Анна Андреевна стирала резинкой старый текст и вписывала новый. Анна Андреевна объяснила это тем, что после смерти Александра Блока все его черновые рукописи стали доступны посторонним, в них рылись и пытались разобраться уже в первые дни после кончины Блока, и ей видеть это было неприятно. По поводу рукописи Ахматовой Парнок сказала: «И все-таки это безжалостно по отношению к творчеству, а впрочем, может быть, она и права».
Рукопись Парнок со стихами 1926-33 («Чёрная тетрадь») была написана карандашом. Это, по всей видимости, влияние встречи с Ахматовой.
16 мая 1924 вышел 1-й номер журнала «Русский современник» со стихотворениями Ахматовой «Лотова жена», «Новогодняя баллада» и статьёй Парнок «Пастернак и другие»: «А что, если вдруг окажется, что такая одинокая, такая “несегодняшняя” Ахматова будет современницей тем, кто придут завтра и послезавтра».
Е.Романова: "«Вечными современниками» она называет цвет русской поэзии, объединенный сознанием высокой пушкинской традиции. И в этом ряду имя Анны Ахматовой, стоящей особняком среди литераторов "сегодняшнего дня", для Парнок звучит гораздо более законно, нежели имя Пастернака
[...] Сегодня, по прошествии многих лет, очевидно: статья Парнок – одна из лучших статей своего времени о Пастернаке. [...] статья Парнок о Пастернаке стала не только фактом литературы и эстетики, но в большой степени актом гражданского самоопределения автора в наступающей новой культурно-исторической ситуации.
[...] Знаменательно появление в конце статьи имен Цветаевой, Мандельштама и Ахматовой. Парнок верно угадала знаменитую "четверку", которая в наше время стала хрестоматийной. За творчеством этих поэтов Парнок пристально и с большим интересом следила на протяжении ряда лет. О поэзии Ахматовой она писала трижды, особенно высоко оценив творчество поэтессы 20-х. Стихотворному сборнику Мандельштама "Камень" Парнок посвятила одну из своих рецензий 1916 года, где положительно охарактеризовала творческое дарование молодого поэта, увидев в нем задатки и возможности для будущего роста. Насколько мы можем судить по статье "Б.Пастернак и другие", Парнок и позднее выделяла Мандельштама как поэта среди своих современников, несмотря на сложные личные отношения и взаимную, с годами возросшую, неприязнь".
20 декабря Парнок написала Ахматовой с просьбой дать стихи для сборника «Мнемозина», но вплоть до 1940 года стихи Ахматовой в СССР не печатались.
Липкин о Парнок рубежа 20-30-х: "В то время она работала над оперой.
Я не знаю как она относилась к Советской власти. Боялись на эти темы говорить. Но я понял, что она не ценила Маяковского, о котором тогда часто говорили. Из поэтов очень ценила Ходасевича; без восторга, но ценила Ахматову, ценила Шенгели, который нас и познакомил. Вообще она была далека от советской поэзии, печаталась мало в эти годы".
В Большом театре 24 июня 1930 с триумфальным успехом состоялась премьера оперы А.Спендиарова «Алмаст» по её либретто, написанное ещё в 1918. Путь на сцену был тернист: театр поставил ультиматум — дописать пролог и эпилог на коммунистическую тематику. Чтоб довести дело до конца, Парнок согласилась, но это привело к разногласиям с М.Штейнбергом (дописал партитуру после смерти Спендиарова), который утверждал, что Парнок поддалась политическому давлению. Она чувствовала себя загнанной в угол между руководством театра и Штейнбергом. Весной 1930 «Алмаст» наконец-то был поставлен на сцене, но дирижёр убрал пролог и эпилог, которые требовало руководство и включил спектакль в расписание так, чтобы он шёл всего 2 дня. После летней премьеры опера успешно гастролировала в Одессе (1930), Тбилиси (1932), Ереване (1933) и Париже (1951) и других городах.
Поэтические сборники Парнок «Стихотворения» (1916), «Розы Пиерии» (1922), «Лоза» (1923), «Музыка» (1926). Пробовала себя и в ролях прозаика, сочинителя детских сказок, оперного либретто.
"С каждым годом голос Парнок становился сильнее, оптика — отчетливее, неяркие стихи — глубже и пронзительнее в своей неяркости. Предельная интимность интонации, сосредоточенность на сиюминутном и частном мешала оценить глубину ее стихов. Но иногда она говорила отчетливее:
Об одной лошаденке чалой
С выпяченными ребрами,
С подтянутым, точно у гончей,
Вогнутым животом.
О душе ее одичалой,
О глазах ее слишком добрых,
И о том, что жизнь ее кончена,
И о том, как хлещут кнутом…
А дальше — еще прямее, еще отчетливей:
О том, как седеют за ночь
От смертельного одиночества,
И еще — о великой жалости
К казнимому и палачу...
А ты, Иван Иваныч,
— Или как тебя по имени, по отчеству —
Ты уж стерпи, пожалуйста:
И о тебе хлопочу.
Конечно, «Ивану Ивановичу» — тем более советскому — эти тайные «хлопоты» поэта, хлопоты перед «великим одиночеством», тьмой, отчаянием, беспросветностью, тем общим уделом, который Парнок в силу тоскливости, неяркости, маргинальности своей судьбы ощущала особенно остро, были незаметны и неинтересны.
От больших обид — душу знобит,
От большой тоски — песню пою.
Всякая сосна — бору своему шумит,
Ну а я кому — весть подаю?
Знаю — не тебе, молодая поросль:
Порознь взошли, да и жить нам порознь.
Сверстники мои! Други! Перестарочки!
И шумели б мы, и молчали б рядышком.,
Сколько же вас тут на корню повалено!
Широко вокруг пролегла прогалина…
Парнок было лишь немного за сорок, когда она писала эти стихи. В отличие от Пастернака и Мандельштама — и даже от эмигрантки Цветаевой, — она не испытывала никакого соблазна принять новый мир и получить долю в обещанном будущем. Она приняла свое поражение и говорила изнутри него (что было труднее всего) — и именно в те годы, когда самые великие из сверстников надолго замолкали.
Смирись, поэт, и не юродствуй,
Привыкни к своему сиротству
И окриком не тормоши
Тебе не внемлющей души.
Может быть, за эту честность и смелость — смелость маленькой, хрупкой, одинокой, непризнанной, почти никем из коллег особо не любимой женщины — ей и был дарован еще один, предсмертный, расцвет дара. В те годы, когда уже ничего нельзя было напечатать, да и напечатанное, может быть, мало кто оценил бы".
"В последние годы, лишенная возможности публиковаться, зарабатывала переводами. На похоронах 48-летней забытой поэтессы присутствовали Пастернак и Густав Шпет. Некрологом на ее смерть откликнулся, видимо, только Ходасевич, живший в это время в Париже: «Ею было издано несколько книг стихов, неизвестных широкой публике, — тем хуже для публики. В ее поэзии, впрочем, не было ничего такого, что могло бы поразить или хотя бы занять рядового читателя. Однако ж, любители поэзии умели найти в ее стихах то „необщее выражение“, которым стихи только и держатся. Не представляя собой поэтической индивидуальности слишком резкой, бросающейся в глаза, Парнок в то же время была далека от какой бы то ни было подражательности. Ее стихи, всегда умные, всегда точные, с некоторою склонностью к неожиданным рифмам, имели как бы особый свой „почерк“ и отличались той мужественной четкостью, которой так часто недостает именно поэтессам. К несчастью, говоря об ее стихах, я вынужден ограничиться этими общими замечаниями, сделанными по памяти, по тому впечатлению, которое у меня сохранилось. Не могу быть более точным, потому что не могу перечесть их: у меня под рукой нет ни строчки...».
Ахматова, познакомившись в 1936 году с поздней лирикой Софии Парнок, в одной из частных бесед заметила: «Как мы богаты, мы не можем ни на что жаловаться, если у нас есть такие стихи».
"В советские антологии ее стихи не входили, хотя, казалось бы, поэтесса умерла в СССР и в своей постели. За границей, в «Ардисе», вышло в 1979 ее собрание стихотворений, составленное С.В.Поляковой — ленинградской филологом-классиком и византинистом, которая собрала её поздние неопубликованные произведения и издала все 261 стихотворение с подробным предисловием (в России собрание вышло лишь в 1998, через 4 года после смерти Поляковой).
В 1983 году в «Ардисе» вышла книга Поляковой «Незакатны оны дни», посвященная отношениям Парнок и Марины Цветаевой, где впервые идентифицировала Парнок как адресата цикла "Подруга" Цветаевой.
"Есть и две ее творческие биографии, написанные Д.Л.Бургин и Е.А.Романовой. Так что, нет, нельзя сказать, что Парнок забыта. Беда в том, что широкий читатель если помнит ее, то в связи с Цветаевой и той ролью, которую Парнок в некий момент сыграла в ее жизни. А иные специалисты поминают ее как «первого поэта, писавшего по-русски о сапфической любви»".
До встречи!