— Мы с мамой решили, что Егора назовем Геннадием в честь деда, — заявил муж на выписке.
Слова упали в стылую ноябрьскую тишину и разбились о ледяную корку на асфальте. Марина смотрела на Вадима, на его глуповато-счастливую улыбку, на букет роз в руках — три чахлых, подмороженных бутона в шуршащем целлофане — и не могла заставить себя поверить. Воздух, пахнущий выхлопами и больничной стерильностью, казалось, загустел, стал вязким, как кисель.
— Что? — переспросила она. Голос был чужим, сиплым. После родов прошло всего три дня, тело еще было ватным, непослушным, а голова — пустой.
Рядом стояла ее мама, Людмила, и свекровь, Светлана Игоревна. Мама поджала губы, ее взгляд метнулся с лица Марины на зятя и обратно. А вот Светлана Игоревна буквально светилась. Ее пухлые, нарумяненные щеки горели от удовольствия и морозца. Она держала на руках драгоценный сверток в голубом одеяле, перевязанном широкой атласной лентой. В свертке спал их сын. Их Егор.
— Ну, Геннадием, — повторил Вадим, будто объяснял что-то очевидное. — Гена, Геночка. Красиво же. И в честь отца моего, Геннадия Петровича. Мама так хотела.
«Мама так хотела». Эта фраза была ключом ко всему, что происходило в их семье последние два года. Мама хотела квартиру поближе к ней — и они влезли в ипотеку в соседнем с ней районе. Мама хотела, чтобы на свадьбе было двести гостей, — и родители Марины потратили все сбережения на банкет с троюродными тетками из Саратова, которых Вадим видел второй раз в жизни. Мама хотела…
— Мы договаривались, — медленно, с трудом выговаривая слова, произнесла Марина. — Вадим. Мы договаривались, что будет Егор.
Она посмотрела на сверток. Егор. Она шептала это имя своему животу последние месяцы. Они вместе с Вадимом выбирали его, перебирая десятки вариантов. Они смеялись, представляя, как будут звать его в школу: «Егор Вадимович, к доске!». Это было их общее, их секретное, их первое настоящее семейное решение.
— Мариш, ну что ты начинаешь? — Вадим растерял всю свою праздничную радость. Улыбка сползла, на лице появилось знакомое выражение затравленности. Он бросил быстрый взгляд на свою мать. — Это же не принципиально. Имя как имя. Зато маме приятно.
Светлана Игоревна качнула внука на руках.
— Деточка, ну что ты как неродная. Мы же для вас стараемся. Имя сильное, мужское. Геннадий. Победитель. А Егор… что это за имя такое? Простое слишком. Не для нашего мальчика.
«Не для нашего мальчика». Она говорила так, будто Марина была здесь инкубатором, временным вместилищем для продолжения их славного рода Геннадиев. Холод пробрал Марину до костей, и дело было не в ноябрьском ветре, который задирал полы ее нового, слишком просторного пальто.
— Вадим. Посмотри на меня, — ее голос стал тверже. — Мы назвали сына Егором.
— Ну, фактически мы его еще никак не назвали, — вмешалась свекровь с елейной улыбкой. — Документы-то не оформлены. Вот приедем домой, Вадим съездит в ЗАГС и все оформит как надо. Правильно, сынок?
Вадим кивнул, не глядя на жену. Он смотрел куда-то в сторону, на парковку, где их ждало такси. Ему было неловко, стыдно, и он отчаянно хотел, чтобы этот разговор закончился.
Марина почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Она перевела взгляд на свою маму. Людмила выглядела растерянной. Она была женщиной мягкой, неконфликтной, и сейчас явно не знала, как себя вести. Она лишь подошла и осторожно коснулась плеча Марины.
— Мариночка, может, не здесь? Поехали домой, там разберетесь. Простудишь и себя, и малыша.
«Разберетесь». Как они разберутся, если все уже решено за ее спиной? Пока она лежала в палате, восстанавливаясь после тяжелых родов, пока отвечала на радостные СМС Вадима «Любимая, спасибо за сына!», они вдвоем, ее муж и ее свекровь, провернули это дело. Они предали ее.
— Отдай мне сына, — тихо, но отчетливо сказала Марина, протягивая руки к Светлане Игоревне.
Свекровь отступила на полшага, инстинктивно прижимая сверток к своей необъятной груди.
— Мариночка, ну что ты. Он спит. Давай я понесу, тебе же тяжело.
— Я сказала, отдай мне сына, — повторила Марина, и в ее голосе зазвенел металл, удививший ее саму.
Вадим опомнился.
— Марин, прекрати. Мама помочь хочет. Садись в машину.
Он попытался взять ее под локоть, но она отдернула руку, как от огня. Она смотрела прямо в глаза Светлане Игоревне, и в этом взгляде было столько холодной ярости, что та, кажется, впервые в жизни смутилась. Нехотя, с видом величайшего одолжения, она передала сверток Марине.
Едва ощутив в руках знакомую, родную тяжесть, Марина немного успокоилась. Она заглянула в личико сына. Крошечный, сморщенный, с пушком темных волос на голове. Ее мальчик. Ее Егор. И никто, никто не посмеет у нее это отнять.
Дорога домой превратилась в пытку. Светлана Игоревна села вперед, рядом с Вадимом, и всю дорогу вещала, не умолкая. Она рассказывала, каким замечательным ребенком был ее покойный муж Геннадий Петрович, как его все любили и уважали, и как теперь их маленький Гена, без сомнения, унаследует все его лучшие качества. Она говорила это так, будто имя было генетическим кодом, гарантирующим успех и всеобщее обожание.
Марина сидела сзади, вжавшись в угол сиденья. Она прижимала к себе сына и смотрела в окно, на мелькающие серые дома и голые деревья. Она не слышала слов. Она слышала только то, как ее мир, такой хрупкий и счастливый всего несколько часов назад, трещит по швам. Вадим молчал, лишь изредка поддакивая матери. Он ни разу не посмотрел в зеркало заднего вида, чтобы встретиться с женой взглядом. Он знал, что она смотрит на него. И боялся этого взгляда.
Когда они наконец подъехали к дому, Вадим выскочил, чтобы помочь матери, а потом открыл дверь для Марины. Он попытался взять у нее сына.
— Давай, я понесу.
— Не надо, — отрезала она и, не глядя на него, пошла к подъезду.
Квартира встретила их запахом краски и чистоты. Мама Марины, Людмила, приехавшая накануне, постаралась на славу: все блестело, в детской кроватке лежало свежее белье, на кухне ждал праздничный обед. Но праздника не было. Атмосфера была такой густой, что ее можно было резать ножом.
Она прошла в детскую, критически осмотрела кроватку, поправила одеяльце.
— Ой, а бортики зачем такие аляпистые повесили? У Гены вкус с детства надо воспитывать. Я вот присмотрела в магазине чудесные, итальянские, в пастельных тонах. Завтра съездим, купим.
Людмила, до этого молчавшая, не выдержала.
— Светлана Игоревна, мы с Мариной вместе эти бортики выбирали. Ей они нравятся.
— Ну, нравится-не нравится, — отмахнулась свекровь. — Главное, чтобы для ребенка было лучше. А я лучше знаю, что лучше для моего внука.
Это было уже слишком.
— Он не только ваш внук. Он и мой тоже, — тихо, но твердо сказала Людмила.
— Ну, разумеется, разумеется, — проворковала Светлана Игоревна, не удостоив ее взглядом. — Вадим, сынок, ты чего стоишь? Раздевайся, мой руки, скоро будем нашего богатыря кормить.
Марина молча ушла в спальню. Она осторожно развернула сына, поменяла ему подгузник. Руки дрожали. Она чувствовала себя загнанной в угол. Вадим вошел следом, прикрыл дверь.
— Марин… — начал он виновато.
— Не смей, — прошептала она. — Даже не начинай. Как ты мог?
— Она меня уговорила. Сказала, что это так важно для нее, память об отце… Она плакала, Марин. Я не смог отказать.
— Она плакала? — Марина посмотрела на него, и в ее глазах стояли слезы обиды и гнева. — А когда я буду плакать, это будет иметь какое-то значение? Или слезы твоей мамы котируются выше? Мы с тобой решали, Вадим! Вдвоем! Это наш сын!
— Ну что такого в этом имени? — он начал злиться, потому что чувствовал свою вину и не знал, как ее искупить. — Ты делаешь из мухи слона! Подумаешь, Геннадий! Нормальное имя!
— Дело не в имени! — почти крикнула она, но тут же осеклась, посмотрев на спящего малыша. Она перешла на яростный шепот. — Дело в том, что ты меня ни во что не ставишь! Ты позволил ей унизить меня в день, который должен был стать самым счастливым! Ты стоял и молчал, как трус, пока она решала за нас, как назвать нашего ребенка!
— Не называй меня трусом! — он повысил голос. — Я делаю все для семьи! Я работаю, ипотеку эту тащу…
— Ах, ипотеку! — горько усмехнулась она. — Ту самую, которую мы взяли в этом районе, чтобы твоей маме было удобно ходить к нам в гости без звонка?
Это был удар ниже пояса, и он это понял. Он замолчал, сжал кулаки.
— Я поговорю с ней.
— Не надо. Уже не надо, — Марина отвернулась. — Все уже сказано. И все понятно.
Праздничный обед прошел в гнетущей тишине, которую нарушало лишь бодрое щебетание Светланы Игоревны. Она строила планы на будущее: в какую секцию по плаванию они отдадут Гену, в какую английскую спецшколу он пойдет, как летом они все вместе поедут на дачу. В этих планах Марине отводилась роль молчаливой исполнительницы.
Мама Марины после обеда засобиралась домой. Обняв дочь в прихожей, она шепнула:
— Держись, дочка. Будь умнее. Не руби с плеча. Но и себя в обиду не давай. Если что — звони в любое время.
Когда за мамой закрылась дверь, Марина почувствовала себя совсем одинокой. Даже Вадим, ее муж, ее опора, казался сейчас чужим человеком.
Вечером, когда свекровь наконец-то отбыла восвояси, пообещав зайти завтра с утра пораньше, Вадим снова попытался поговорить. Он сел на край кровати, где Марина кормила сына.
— Мариш, прости меня. Я дурак. Я не должен был соглашаться.
Она молчала, глядя на то, как крошечные губки жадно ловят молоко.
— Давай так, — с надеждой сказал он. — Ну, пусть по документам будет Геннадий. А мы будем его звать Егором. Для себя. Мама успокоится, и все будет как раньше.
Марина медленно подняла на него глаза.
— Как раньше уже не будет, Вадим. Ты этого не понимаешь? Ты думаешь, она остановится на имени? Завтра она решит, в какой цвет красить стены, потом — в какую школу его отдавать, на ком женить. А ты будешь стоять рядом и говорить: «Ну, Мариш, ну давай согласимся, лишь бы мама не плакала».
— Это неправда!
— Правда, — твердо сказала она. — И я так жить не буду. И сын мой так жить не будет.
Следующие несколько дней были похожи на кошмар. Светлана Игоревна действительно приходила каждый день. Она приносила «правильные» погремушки, «правильные» распашонки, давала «правильные» советы по уходу за ребенком, полностью игнорируя рекомендации педиатра и мнение самой Марины. Она обращалась к малышу исключительно «Геночка» или «Геннадий наш». Каждое это слово было для Марины как пощечина.
Вадим метался между двух огней. Он пытался угодить жене, говоря ей ласковые слова, когда они оставались одни, и тут же прогибался под мать, едва та переступала порог. Марина видела, как он мучается, но жалости к нему не было. Была только холодная, звенящая пустота внутри. Она поняла, что если сейчас не отстоит свои границы, то потеряет себя навсегда.
Решение пришло внезапно, ясное и простое.
В одно утро, когда Вадим ушел на работу, а свекровь еще не успела явиться со своим очередным визитом, Марина одела сына, вызвала такси и поехала в ЗАГС.
В сером казенном здании пахло старыми бумагами и пылью. Молодая девушка в окошке равнодушно взяла у нее документы.
— Имя ребенка?
Марина глубоко вздохнула, собираясь с духом. Сердце колотилось где-то в горле.
— Егор. Егор Вадимович.
Девушка кивнула и застучала по клавиатуре. Через пятнадцать минут Марина держала в руках первый в жизни документ своего сына. Свидетельство о рождении. Черным по белому там было написано: «Поляков Егор Вадимович».
Вернувшись домой, она положила зеленую книжечку на самое видное место на комоде в спальне. Она не чувствовала ни радости, ни триумфа. Только странное, холодное спокойствие. Она сделала то, что должна была.
Вечером пришел Вадим. Он был уставший, но попытался улыбнуться.
— Привет. Как вы тут? Мама звонила, сказала, ты трубку не брала. Она волновалась.
— Мы гуляли, — коротко ответила Марина.
Он прошел в спальню, чтобы переодеться, и увидел свидетельство. Он взял его в руки, открыл. Несколько секунд он просто молча смотрел на страницу. Марина, стоявшая в дверях, видела, как напряглась его спина.
Он медленно повернулся. Лицо его было бледным, глаза потемнели.
— Что это? — спросил он так тихо, что она едва расслышала.
— Это свидетельство о рождении нашего сына, — спокойно ответила она. — Его зовут Егор.
Он смотрел на нее долго, не моргая. В его взгляде было что-то новое — не злость, не обида, а какой-то страх.
— Ты… ты понимаешь, что ты наделала? — прошептал он.
— Я понимаю, что я сделала. Я дала нашему сыну имя, которое мы для него выбрали.
— Она нас убьет, — он провел рукой по волосам. — Марин, она нас просто уничтожит.
— Не преувеличивай. Что она может сделать? Перестанет с нами разговаривать? По-моему, это не худший вариант.
Вадим горько рассмеялся. Смех был нервным, с истерическими нотками.
— Ты ничего не понимаешь. Совсем ничего.
Он бросил свидетельство на кровать и вышел из комнаты. Марина услышала, как на кухне звякнула посуда, потом — звук открывающейся бутылки. Он никогда не пил дома посреди недели.
Весь вечер он молчал. Сидел на кухне, тупо уставившись в одну точку. На все ее вопросы он отвечал односложно. Около десяти вечера раздался звонок. Вадим посмотрел на экран телефона и побледнел еще сильнее. Это была его мать. Он сбросил вызов. Через минуту телефон зазвонил снова. Он снова сбросил. Потом пришла длинная СМС. Прочитав ее, Вадим уронил телефон на стол и закрыл лицо руками.
— Что там? — спросила Марина, подходя к нему.
Он не ответил. Она взяла телефон. Сообщение от Светланы Игоревны было написано сплошным текстом, без знаков препинания, одними заглавными буквами. Это был поток гнева, обвинений и угроз. «ТЫ ПОЗВОЛИЛ ЭТОЙ ВЫСКОЧКЕ УНИЗИТЬ МЕНЯ И ПАМЯТЬ ТВОЕГО ОТЦА Я ЭТОГО ТАК НЕ ОСТАВЛЮ ТЫ ПОЖАЛЕЕШЬ ЧТО СВЯЗАЛСЯ С НЕЙ ЕСЛИ ТЫ СЕЙЧАС ЖЕ ВСЕ НЕ ИСПРАВИШЬ ТО МОЖЕШЬ ЗАБЫТЬ О МОЕЙ ПОМОЩИ НАВСЕГДА ТЫ ЗНАЕШЬ О ЧЕМ Я ГОВОРЮ».
— О какой помощи она говорит? — спросила Марина. — О том, что она сидит с Егором, пока я в душе? Великая помощь.
Вадим поднял на нее тяжелый, полный отчаяния взгляд.
— Марин… Дело не в имени. То есть, не только в нем.
— А в чем еще?
Он долго молчал, собираясь с силами. Воздух на кухне стал плотным, звенящим.
— Квартира, — наконец выдавил он. — Эта квартира.
— Что с квартирой? — не поняла Марина. — Ипотека? Ты не можешь платить?
Он помотал головой.
— Нет никакой ипотеки, Марин.
У нее похолодело внутри.
— Как это — нет? Мы же… мы же платим каждый месяц. Я сама переводила деньги тебе на карту…
— Ты переводила деньги мне на карту, — глухо повторил он. — А я отдавал их маме.
— Зачем?
Вадим поднял на нее глаза, и в них стояла такая бездна, что Марина невольно отшатнулась.
— Потому что нет никакой ипотеки. И квартира эта — не наша. Она записана на маму. Она купила ее. Всю. Сразу. А мне сказала, чтобы я тебе наврал про ипотеку. Чтобы ты думала, что мы самостоятельные. Чтобы ценила…
Он замолчал, не в силах продолжать. А до Марины медленно, как в страшном сне, начал доходить весь ужас ситуации. Ипотека, которую они якобы платили почти два года. Деньги, которые она откладывала с каждой зарплаты, отказывая себе во всем. Их «семейное гнездышко». Все это было ложью. Грандиозным, чудовищным обманом.
И теперь, бросив вызов хозяйке этого «гнездышка», она, по сути, подписала им приговор.
Вадим снова посмотрел на телефон, где высветился очередной звонок от матери.
— Она написала, что если завтра утром свидетельство о рождении не будет аннулировано и не будет подано заявление на имя Геннадий… она дает нам неделю, чтобы мы съехали.
Конец 1 части, продолжение уже доступно по ссылке, если вы состоите в нашем клубе читателей.