— Олег сказал, что ты не против отдать нашу комнату его брату, — голос свекрови, Тамары Павловны, был ровным и деловым, будто она сообщала о покупке нового чайника. Сама она в этот момент с кряхтением водружала на их с мужем кровать картонную коробку, из которой торчал край пыльного пледа и абажур от торшера.
Марина застыла в дверях спальни. Ключи в руке стали вдруг несоразмерно тяжелыми. Она вернулась с работы на пятнадцать минут раньше обычного, мечтая только о том, чтобы скинуть туфли и полежать в тишине. Вместо этого ее встречала картина, напоминающая сюрреалистический сон. Посреди их с Олегом комнаты, их гнезда, их единственного личного пространства в этой квартире, хозяйничала свекровь. Рядом с коробкой на кровати уже громоздились два клетчатых баула, из тех, с которыми челноки в девяностых ездили в Турцию. От них пахло нафталином и чужой жизнью.
— Что значит «отдать»? — Марина с трудом заставила себя издать звук. Слова застревали в горле, сухом, как пустыня. Она сделала шаг в комнату, и пол под ногой показался зыбким.
— То и значит, деточка. Вадику жить негде, не на улице же ему оставаться, кровиночке. Олег все понял, он у тебя мальчик с сердцем. Сказал, вы пока в зале поживете, на диване. Он же раскладывается. А тут комната большая, светлая, Вадику как раз. Ему сейчас поддержка нужна, — Тамара Павловна говорила это, даже не глядя на Марину. Она была занята. Она вытащила из баула стопку мужских футболок и с хозяйским видом стала прикидывать, на какую полку в шкафу их лучше пристроить. Шкаф был Маринин. Она его сама проектировала, заказывала, радовалась каждому ящичку.
Марина посмотрела на полку, где лежали ее кашемировые свитера. Рука свекрови с чужими футболками уже тянулась к ним.
— Тамара Павловна, постойте. Я ничего не понимаю. Какой Вадик? Почему здесь? Олег мне ничего не говорил, — Марина старалась, чтобы голос звучал твердо, но он предательски дрожал. Воздух сгустился, дышать стало трудно, словно из комнаты выкачали весь кислород.
Свекровь наконец удостоила ее взглядом. Взгляд был тяжелый, свинцовый. Такой бывает у людей, абсолютно уверенных в своей правоте. Тамара Павловна не просто считала себя правой, она искренне не могла допустить, что ее действия могут быть для кого-то проблемой.
— А что тут говорить? Все и так ясно. Семья должна друг другу помогать. Вадим — брат твоего мужа. У него временные трудности. Олег как мужчина принял мужское решение. А твое дело, как жены, его поддержать, а не вопросы задавать, — она отвернулась и решительно сдвинула стопку свитеров Марины вглубь полки, освобождая место. — Вот сюда пока положу. Потом разберешься, что к чему.
«Разберешься». Это слово ударило сильнее, чем откровенная грубость. Оно ставило ее, хозяйку этой комнаты, хозяйку этой жизни, в положение прислуги, которой следует исполнять распоряжения. Марина смотрела на свои вещи, которые бесцеремонно двигали, теснили, запихивали вглубь, и чувствовала, как внутри закипает холодная, тихая ярость. Не та, что заставляет кричать и бить посуду, а та, от которой сводит скулы и хочется действовать. Медленно и неотвратимо.
— Где Олег? — спросила она, и ее собственный голос показался ей чужим.
— На работе еще. К вечеру будет. Ты давай не стой столбом, помоги лучше. В коридоре еще две сумки. Надо до его прихода успеть все устроить, чтобы мальчики пришли, а у нас уже порядок, — свекровь кивнула в сторону коридора, будто они с Мариной были сообщницами в подготовке приятного сюрприза.
Марина не двинулась с места. Она смотрела на трещину на паркете у ножки кровати. Маленькая, едва заметная трещина, которую она замечала каждое утро. Сейчас эта трещина казалась ей разломом, пропастью, разделяющей ее прошлую жизнь и то, что начиналось сейчас. Она молча развернулась и вышла из комнаты.
— Ты куда? Сумки же! — донеслось ей в спину.
Марина прошла на кухню, налила в стакан воды. Руки слегка тряслись, и вода выплеснулась на столешницу. Она смотрела на дрожащее отражение лампочки в лужице воды и пыталась собрать мысли в кучу. Олег. Он не мог. Он не мог так с ней поступить. Не обсудив, не предупредив. За ее спиной. Отдать их спальню, их единственное убежище, своему брату-разгильдяю, о «временных трудностях» которого она слышала последние пять лет.
Она достала телефон. Набрала номер мужа. Длинные гудки. Снова. Снова гудки. Он не брал трубку. Марина положила телефон на стол экраном вниз. Из комнаты доносился шум двигаемой мебели и довольное кряхтение свекрови. Она чувствовала себя воровкой в собственном доме.
Вечер тянулся, как расплавленный сыр. Тамара Павловна, закончив с первоначальным обустройством, переместилась на кухню и начала ревизию в холодильнике.
— У тебя курица скоро испортится. Надо Вадику бульончик сварить, он любит. А это что за сыр с плесенью? Выброси, отравитесь еще.
Марина молча пила уже третью чашку остывшего чая. Она не отвечала, не реагировала, превратившись в предмет интерьера. Любая попытка возразить натыкалась на стену железобетонной уверенности и упреков в негостеприимстве и эгоизме. Она ждала Олега. Он придет и все объяснит. Это какое-то чудовищное недоразумение. Он сейчас войдет, увидит ее лицо, выслушает и скажет своей маме, что она превысила полномочия. Он выставит вещи Вадика в коридор. Он обнимет ее и извинится. Обязательно.
Ключ в замке повернулся в половине десятого. Марина напряглась всем телом. Олег вошел в квартиру. Усталый, с темными кругами под глазами. Он увидел мать на кухне, потом перевел взгляд на Марину, сидящую за столом, и его взгляд на секунду дернулся в сторону. Он не подошел, не поцеловал, как делал это всегда. Просто бросил сумку на пол в коридоре.
— О, сынок, пришел! А мы тут с Мариночкой уже почти все устроили. Проходи, ужинать будешь? Я твоему брату бульончик сварила, и тебе оставила.
Олег прошел на кухню, избегая смотреть на жену. Он открыл холодильник, достал бутылку кефира.
— Мам, я же просил не торопиться. Я хотел сам с Мариной поговорить, — его голос был тихим, виноватым.
— А чего говорить-то? Дело сделано, — беззаботно ответила Тамара Павловна. — Все для блага семьи.
Марина встала. Стул с тихим скрипом отодвинулся. Она посмотрела прямо на мужа.
— Олег. Пойдем поговорим.
Он поморщился, словно она просила его о чем-то неприятном и трудном. Но кивнул. Они вышли в гостиную. Ту самую, где им теперь, по версии свекрови, предстояло жить. Раскладной диван, купленный для редких гостей, смотрел на них немым укором.
— Что происходит? — Марина не стала ходить вокруг да около.
Олег тяжело вздохнул. Он не сел, остался стоять у окна, глядя на темную улицу.
— Марин, ну ты все видела. Вадику нужно пожить у нас.
— «Пожить у нас» и «выселить нас из нашей спальни» — это разные вещи, тебе не кажется? Почему ты мне ничего не сказал?
— Я собирался. Сегодня вечером. Мама просто… она у нас деятельная, ты же знаешь. Решила проявить инициативу, — он попытался слабо улыбнуться, но вышло жалко.
— Инициативу? Олег, она вышвырнула мои вещи из шкафа! Она решает, какой сыр мне выбросить! И все это ради Вадика? Что у него опять стряслось? Его опять выгнали с работы за пьянку? Или очередная девушка поняла, что он альфонс?
Лицо Олега напряглось. Он не любил, когда так говорили о его брате.
— У него серьезные проблемы. Похуже, чем обычно. Ему нужно время, чтобы прийти в себя. И ему нужна отдельная комната, чтобы чувствовать себя комфортно. Мы не можем поселить его в проходной гостиной. Это неуважение.
— Неуважение? — Марина почувствовала, как внутри что-то оборвалось. — А выкинуть нас из собственной постели — это уважение? Ко мне? Олег, это наша комната! Наша! Единственное место, где мы можем быть вдвоем!
— Да что ты привязалась к этой комнате! — он начал заводиться. Это была его защитная реакция: когда нечего ответить по существу, переходи в нападение. — Это всего лишь стены! Мы семья! Мой брат в беде! А ты думаешь о какой-то кровати! Мы поспим на диване, ничего с нами не случится. Месяц-другой, и все наладится.
— Месяц-другой? Ты серьезно? Ты помнишь, чем закончился его прошлый «месяц-другой»? Он прожил у нас полгода, сломал мой ноутбук и ушел, оставив долг за интернет.
— Сейчас все по-другому! Он повзрослел! — уверенно заявил Олег, хотя в его голосе не было и тени настоящей веры в это. Он просто повторял мантру, которую, видимо, уже вложила ему в голову мать. — Я принял решение. Я — глава семьи, и я считаю, что так будет правильно. Я надеялся на твое понимание.
Марина смотрела на него и не узнавала. Где тот заботливый, любящий мужчина, за которого она выходила замуж? Перед ней стоял упрямый подросток, который боится ослушаться маму и прикрывает свою слабость фальшивой маской «главы семьи».
— Ты не принял решение. Ты прогнулся под свою маму. И сделал это за моей спиной, — отчеканила она. — Ты предал меня, Олег.
Он отвернулся к окну. Плечи его поползли друг к другу, будто пытались спрятаться от ее слов.
— Не говори глупостей. Никто тебя не предавал. Просто будь выше этого.
В ту ночь они впервые спали в гостиной. Диван оказался жестким и неудобным. Скрипучая пружина всю ночь впивалась Марине в бок. Из-за стены, из их бывшей спальни, доносился приглушенный звук работающего телевизора — Тамара Павловна, уложив невидимого пока Вадика спать, смотрела сериал. Олег отвернулся к стене и делал вид, что спит. Марина лежала с открытыми глазами, уставившись в потолок, и чувствовала себя бездомной в собственной квартире. Ощущение дома, уюта, безопасности испарилось без следа.
Вадим материализовался на следующий день к обеду. Он не пришел, а именно материализовался — тихий, бледный, с потухшим взглядом. Он действительно выглядел как человек в беде. Марина даже на мгновение почувствовала укол совести. Может, и правда, она была слишком резка?
Этот укол прошел через два часа. Придя в себя после «дороги» (от маминой квартиры до их дома было сорок минут на метро), Вадим преобразился. Он вышел из комнаты в шортах и майке-алкоголичке, прошествовал на кухню, открыл холодильник, окинул содержимое хозяйским взглядом и вынес вердикт:
— А есть что-нибудь нормальное? Не бульон. Мясо какое-нибудь.
Марина, которая в этот момент пыталась работать за ноутбуком за кухонным столом — единственным столом в квартире, кроме того, что остался в «его» комнате, — подняла на него глаза.
— Привет. Я Марина.
— А, да. Привет, — он небрежно махнул ей рукой и продолжил инспекцию. — Олег говорил, ты готовишь хорошо. Сделай котлет, что ли.
Марина медленно закрыла крышку ноутбука. Звук показался оглушительным в тишине кухни.
— Я не буду делать тебе котлет, Вадим. В морозилке есть пельмени. Можешь сварить себе сам.
Он посмотрел на нее с искренним недоумением. Как будто она предложила ему построить адронный коллайдер.
— В смысле, сам? Я гость.
— Ты не гость, Вадим. Ты теперь здесь живешь. В моей спальне. Так что привыкай к самообслуживанию.
Он фыркнул, но спорить не стал. Хлопнул дверцей холодильника, прошаркал обратно в комнату. Через десять минут оттуда полилась громкая музыка. Басы отдавались в полу и стенах.
Так началась их новая жизнь. Жизнь в коммуналке, где один из жильцов был царем, а остальные — его челядью. Вадим не искал работу. Он спал до обеда, потом играл в компьютерные игры, слушал музыку, смотрел фильмы. По вечерам к нему иногда приходили такие же мутные друзья. Они сидели на кухне, пили пиво, оставляя после себя гору бутылок и шелухи от фисташек.
Олег на все увещевания Марины отвечал одно: «Потерпи, он адаптируется». Тамара Павловна, зачастившая к ним с «проверками» и кастрюльками для «бедного мальчика», во всех грехах винила Марину.
— Ты его не приняла, вот он и не может в колею войти! — говорила она, протирая пыль с телевизора в комнате Вадима. — Нужно лаской, заботой! Ты же женщина, должна быть мудрее!
Марина чувствовала, как сходит с ума. Она стала плохо спать. Постоянный шум, отсутствие личного пространства, вечное напряжение. Она приходила с работы и не хотела идти домой. Иногда она просто сидела в машине во дворе по полчаса, собираясь с силами, чтобы войти в этот ад. Она похудела, под глазами залегли тени. Олег этого будто не замечал. Или не хотел замечать. Он все больше отдалялся, проводя вечера либо за своим компьютером в наушниках, либо в комнате у брата за разговорами «за жизнь».
Они с Мариной почти перестали общаться. Весь их диалог сводился к бытовым фразам. Она чувствовала, как их брак рассыпается на куски, как песочный замок под волной. И волну эту запустил он сам.
Прошел месяц. Ровно тридцать один день кошмара. В субботу утром Марина проснулась от особенно громкой музыки из-за стены. Было восемь утра. Она толкнула Олега.
— Олег. Сделай что-нибудь. Сегодня суббота, я хочу спать.
Он промычал что-то нечленораздельное и натянул подушку на голову. Марина встала, накинула халат и решительно пошла к двери бывшей спальни. Она постучала. Раз, другой. Музыка не становилась тише. Тогда она просто открыла дверь.
Картина, которую она увидела, была апофеозом всего происходящего. Посреди комнаты на полу валялись пустые бутылки, коробки из-под пиццы. На ее туалетном столике стоял грязный стакан. Сам Вадим спал на их бывшей кровати, раскинув руки. А рядом с ним, под тем самым пледом из коробки, спала какая-то девица.
Марину накрыло. Это была та самая последняя капля. Она молча вышла, прошла на кухню и начала методично собирать в большой мусорный мешок все, что принадлежало Вадиму и находилось за пределами его комнаты: грязные носки под диваном, кружку на подоконнике, куртку на вешалке в прихожей.
Олег вышел на шум. Увидел, чем она занимается, и его лицо исказилось.
— Ты что делаешь? Совсем с ума сошла?
— Я? — она истерически рассмеялась. — Это я сошла с ума? Олег, он привел в нашу кровать, в НАШУ, бабу! Ты считаешь это нормальным?
— Он молодой парень, ему нужна личная жизнь, — начал было Олег, но даже до него, кажется, начало доходить все уродство ситуации.
— Личная жизнь? Прекрасно! Пусть устраивает ее где-нибудь в другом месте! Я даю тебе срок до завтрашнего вечера. Чтобы его и его вещей здесь не было. Иначе отсюда уйду я.
Она посмотрела ему прямо в глаза. В этот раз она не шутила. И он это понял. В его взгляде промелькнул страх.
Весь день в квартире висело тяжелое молчание. Тамара Павловна, вызванная Олегом в качестве тяжелой артиллерии, приехала к вечеру. Она пыталась давить на жалость, на совесть, на чувство долга.
— Ты рушишь семью, Марина! Хочешь, чтобы мой сын родного брата на улицу выгнал зимой? У тебя сердца нет!
— Мое сердце, Тамара Павловна, осталось в той комнате, которую вы у меня отняли, — тихо ответила Марина. — И да. Я хочу, чтобы он его выгнал. Потому что это не мой брат. Это брат моего мужа. И мой муж должен выбирать, чьи интересы для него важнее: мои или его брата, который сел ему на шею.
Разговор с Олегом состоялся поздно вечером, когда все уже разошлись по своим углам. Он был загнанным, несчастным.
— Марин, я не могу его выгнать. Мама меня не простит. Он же пропадет.
— А я? Если я уйду, я не пропаду? Олег, ты ставишь меня перед выбором. И, кажется, ты свой выбор уже сделал.
— Я не выбираю! Почему я должен выбирать? — почти кричал он. — Почему вы все не можете просто жить мирно?
— Спроси это у своего брата. И у своей мамы, — Марина встала. — Я сказала. Завтрашний вечер. Если он остается, я ухожу.
Она не стала ждать его ответа. Взяла с дивана подушку и плед и пошла на кухню. Спать на маленьком кухонном диванчике было пыткой, но это было лучше, чем лежать рядом с человеком, который ее предал.
На следующий день, в воскресенье, ничего не изменилось. Вадим проснулся, позавтракал остатками вчерашней пиццы и снова засел за компьютер. Олег ходил по квартире тенью. Марина демонстративно достала с антресолей большую дорожную сумку и положила ее на диван в гостиной. Это был ее безмолвный ультиматум.
Вечером, когда стрелка часов приближалась к назначенному ею времени, Олег подошел к ней. Он сел рядом на диван, посмотрел на сумку.
— Ты серьезно?
— Абсолютно, — она даже не посмотрела на него, продолжая читать книгу.
Он молчал несколько минут. Потом тяжело выдохнул.
— Хорошо. Я поговорю с ним. Он съедет.
Марина закрыла книгу. Внутри ничего не шевельнулось. Ни радости, ни облегчения. Только пустота и усталость. Она победила в этой битве. Но чувствовала, что войну она уже проиграла.
— Когда? — спросила она.
— Завтра. Послезавтра. Ему нужно время, чтобы найти вариант.
— У него есть вариант. Квартира вашей мамы. Пусть поживет с ней. У него есть 24 часа. До завтрашнего вечера. Иначе уйду я.
Она была непреклонна. И Олег, видя эту холодную решимость в ее глазах, сломался. Он кивнул.
Весь следующий день прошел как в тумане. Вадим, которому Олег объявил решение, устроил скандал. Он кричал, что его предают, что его выгоняют на мороз. Потом звонила Тамара Павловна и рыдала в трубку, проклиная «эту змею, которая разрушила их семью». Марина надела наушники и включила музыку погромче. Она больше не хотела в этом участвовать.
К вечеру Вадим, оскорбленный и униженный, начал собирать свои баулы. Олег помогал ему молча, с каменным лицом. Марина сидела на кухне и смотрела в окно. Она добилась своего. Скоро все закончится. Квартира снова станет ее. Но станет ли она снова их домом? Она не была уверена.
Когда последняя сумка была вынесена за дверь и за Вадимом закрылся замок, в квартире повисла оглушительная тишина. Олег так и остался стоять в коридоре, прислонившись спиной к двери. Марина вышла к нему.
— Все, — сказал он глухо. — Ты довольна?
Она не ответила. Подошла к окну в гостиной и посмотрела вниз. Вадим стоял у подъезда, рядом с горой своих вещей, и говорил по телефону. Наверное, жаловался маме.
Олег прошел в гостиную. Он выглядел постаревшим лет на десять.
— Теперь все будет по-твоему, — сказал он, и в его голосе была такая горечь, что Марине стало почти жаль его. Почти.
Она решила, что не будет ничего говорить. Не сейчас. Им обоим нужно было время. Может быть, со временем все наладится. Она вернется в свою спальню, они вернутся в свою кровать, и по крупицам, по миллиметру, они смогут восстановить то, что было разрушено.
Она пошла в спальню. Их спальню. Воздух там все еще был пропитан чужим запахом — смесью дешевого одеколона Вадима и духов его ночной гостьи. Марина распахнула окно настежь, впуская морозный ноябрьский воздух. Нужно было все вычистить. Выбросить этот запах, эту память. Она начала с того, что сорвала с кровати постельное белье, на котором спал Вадим, брезгливо скомкала его и бросила в угол. Потом принялась за шкаф. Нужно было вернуть свои вещи на место.
Она выдвинула ящик комода, где хранила документы, белье и всякие мелочи. Что-то было не так. Все было перерыто. Ее шкатулка с украшениями была приоткрыта. Сердце неприятно екнуло. Она быстро проверила — вроде, все на месте. Но само ощущение, что кто-то рылся в ее самом личном, было омерзительным. Она стала перебирать папки с документами. Договор на квартиру, свидетельство о браке, ее диплом… стоп. А где… где папка с документами на дачу? Ее бабушкина дача, ее единственное личное наследство.
Она стала лихорадочно перерывать ящик. Потом другой. Заглянула в шкаф. Папки не было. Холодный липкий пот выступил на лбу.
— Олег! — позвала она. Голос прозвучал слишком громко.
Он вошел в комнату. Увидел ее бледное лицо, распахнутые ящики.
— Что случилось?
— Документы. Пропали документы на дачу. Ты их не видел? Может, ты их переложил?
Олег замер. Его лицо вдруг стало совершенно белым, как бумага. Он не смотрел на нее. Его взгляд уперся в пол, в ту самую трещинку на паркете.
— Олег? — переспросила она, и страх начал подступать к горлу. — Олег, где документы?
Он молчал. Просто стоял и смотрел в пол. А Марина вдруг увидела на полу у ножки кровати, частично засунутый под ковер, какой-то сложенный вчетверо лист. Не из ее папки. Чужой. Она наклонилась и подняла его. Это была копия какого-то договора. Договора займа. Она развернула его.
Сверху стояло имя Олега. Ниже — сумма. Сумма с шестью нулями. А в качестве залога… в качестве залога был указан дачный участок с домом. Ее дачный участок. Ее бабушкина дача. В самом низу стояли подписи. Подпись Олега. И подпись залогодателя. Ее подпись. Корявая, кривая, очевидно поддельная.
Она медленно подняла глаза от листа бумаги. Она смотрела на поддельную подпись под суммой, от которой темнело в глазах, потом на мужа, который вдруг показался ей совершенно чужим. Он все так же смотрел в пол, и плечи его дрожали. И в оглушающей тишине квартиры, пахнущей чужим одеколоном и предательством, она поняла, что комната была только началом. Самым безобидным началом.
Конец 1 части, продолжение уже доступно по ссылке, если вы состоите в нашем клубе читателей.