Искания двадцатых- тридцатых годов в творчестве Ярослава Сергеевича Николаева по своей форме во многом вторят общим тенденциям времени, при этом личность художника неизменно кристаллизует любые формы в присущие только ей смыслы.
В изображении сюжетов, ставших для живописи соцреализма классическими, зритель видит колористические решения, отсылающие нас к старым мастерам.
В небольших графических работах можно заметить влияние аналитического метода Павла Филонова, а «Персонаж у окна» — еле уловимая реминисценция тревожных окон Петрова-Водкина.
«Персонаж» Николаева не смотрит в окно, а скорее чутко вслушивается, будто пытается уловить зарождающийся где-то вдалеке неявный пока, но оттого еще более пугающий рокот и гул предстоящих событий. Взгляд «персонажа» направлен скорее «в себя», а круглые очки, которые еще не раз появятся в произведениях разных лет, становятся символом своей собственной «оптики», через которую художник оценивает действительность.
Возможно, именно эта индивидуальная "оптика" и позволила ему выжить в блокаду, ведь умение смотреть на ужас действительности и видеть художественный образ стало для него спасением, а для последующих поколений возможностью приобщиться к истории через живые свидетельства и уникальный опыт жизни, любви и творчества среди пирующей смерти.
На автопортрете 1943 года художник изображает себя всё в тех же узнаваемых круглых очках. Пытливый взгляд пронзительно смотрит сквозь зрителя… Художественное решение этого маленького рисунка отсылает нас к Северному Возрождению и даёт ответ на вопрос: «Что видит сам художник в этот момент, где пребывает?» Только вне времени, только масштабируясь до вечности, можно было выжить в Ленинграде в 1943 году.
В похожих очках много позже Ярослав Николаев запечатлеет свою супругу. Нарочито выделенные, они смотрятся будто не совсем органично, чуть великоваты на любимом лице. И, наверное, это лучший символ их совместной жизни, ведь будучи слитыми в единое целое удивительной судьбой и невероятной по своей выразительности историей любви в блокадном городе, каждый из них оставался яркой индивидуальностью и всеми силами стараясь увидеть мир глазами друг друга, тем не менее имел творческую независимость.
Возвращаясь в двадцатые годы, к "Персонажу у окна", хочется обратить внимание на его руку. Она тянется к оконному стеклу, казалось бы, в жесте защищающем, словно «персонаж» пытается отгородить внутренний, домашний мир от внешнего или остановить что-то. Но если проникнуться настроением этой небольшой, но очень ёмкой графической работы, возможно, захочется интерпретировать этот жест как попытку задействовать дополнительные органы чувств: будто персонаж, раскрыв уязвимую ладонь, каждым нервом, каждой клеткой ловит в воздухе эпохи разряды неминуемых столкновений.
Ярослав Николаев рисовал всегда, на всем, что под руку подвернется, и зачастую в быстрых, наспех сделанных работах словно минуя фильтр сознания, появлялись повторяющиеся мотивы — символы. Много позже, уже после войны, мы увидим в одном из альбомов рисунок, в котором желание закрыться, отгородиться от реальности и желание смотреть во все глаза и запечатлевать воплотились в символической форме остро, непосредственно, болезненно.
И может быть это очередная попытка переработать блокадный опыт, который не отпускал Николаева до конца дней. Осознанное решение "не отворачиваться" и делать то, что должен делать художник, навсегда останется с ним трагическими и страшными образами.
Творчество Ярослава Николаева можно условно разделить на рисование сознательное и рисование "подсознательное", наполненное символами и неожиданными решениями.
Способность быть разным, многоплановым и всегда непредсказуемым Ярослав Николаев сохранит на всю жизнь, но если в тридцатые годы это многообразие визуального выражения выглядит как поиск, то в более поздние годы это, по выражению А. Г. Бойко, «умный выбор».