Из цикла «Служил Советскому Союзу»
Дождь для советского солдата - хуже вероятного противника из агрессивного империалистического блока. Солдат НАТО в мирное время, несмотря на все старания замполитов, воспринимается как-то абстрактно. Зато очень быстро выясняется, что погодные осадки - это как раз одно из не конкретизированных в тексте присяги тех самых лишений военной службы, которые защитник Родины должен стойко переносить.
Взвод еще бухал сапогами, подходя к полковому стрельбищу, когда белесый прибалтийский горизонт затянули явно не обещавшие пехтуре и сегодня легкой жизни тучи. Что еще досадней - по всему судя, на этот раз нам предстояло испытать самый отвратительный вид дождя. Тот, который сопровождается порывистым ветром, и от которого укрыться в чистом поле практически невозможно.
В теплое время года плащ-палаток «гренадерам», как по канонам примитивного армейского юмора в полку именовали противотанковых гранатометчиков, не полагалось. А каски - весьма неважная замена цивильным зонтикам. Правда, наш взводный демонстративно отказался от поднесенной ему офицерской плащ-накидки. Что ж, в этом отношении старший (курсанты между собой прозвали его «страшным») лейтенант с характерной фамилией Страшнов марку держать умел. Это признавали абсолютно все бойцы, не смотря на тайную ненависть, которую большинство из них питало к офицеру. К тому же, в отличие от нас, старлей и вовсе имел на голове лишь матерчатую фуражку. Но ведь не ему же предстояло ловить движущуюся мишень в заливаемом водой диоптрическом прицеле.
Крупные капли упали с неба, как только на огневой рубеж выдвинулась первая пара «эрпегешников». Отстрелялись они - хуже некуда. На настоящем поле боя целехонькая бронегруппа противника вовсю давила бы сейчас гусеницами незадачливых защитников Родины. Собственно, если убрать из офицерской речи весь имевшийся в ней мат, в этом и была суть небольшого спича, которым Страшнов встретил понуро возвращавшийся на исходную позицию расчет.
Неловко закидывая на плечо РПГ-7, я лихорадочно перебирал в памяти основные правила стрельбы из этого чудо-оружия. Их, в принципе, было не так уж много. В положении лежа нужно держать тело под углом в 90 градусов к оси выстрела. «Чтобы реактивной струей не оторвало каблуки сапог», как иносказательно выражались наши инструкторы. Но главное - помнить, что, в отличие от нормального стрелкового вооружения, выпущенная из «шайтан-трубы» граната летит НА ветер. И чем сильнее он дует, тем круче она на него летит. Ну, и ради гипотетической возможности повышения изначально и без того небольшого процента попадания стараться не дергать головой, когда в ухо дребезжащее рявкнет сработавший в канале ствола пороховой заряд. Такие излишества, как буржуазные беруши или хотя бы простая вата, в арсенал традиционно неприхотливых курсантов образцово-показательной Адажской «учебки» не входили.
Еще доругивая незадачливых закоперщиков, Страшнов жестом призвал к боеготовности нас с Перконсом. Искоса глянув на унылое лицо заряжающего, я понял, что в мои снайперские способности он не особо-то верит. Признаться, за время пребывания в 13-м полку КРАСНЫХ (это почему-то особо подчеркивали замполиты) латышских стрелков я и сам убедился в том, что не являюсь гением современного боя. Но каждый раз упрямо надеялся на лучшее.
Перконс легким толчком запихнул в трубу РПГ «выстрел», и у моего лица закачался поблескивающий защитной краской конус боеголовки. В размытую дождевыми струями панораму оптики я изо всех сил пытался разглядеть макет танка, который, по идее, уже вырастал из-за насыпи где-то перед нами.
- Огонь! - раздался из усиленно источавших влагу высей голос взводного.
Успевший прочно закрепиться в мозгу за прошедшие месяцы инстинкт повиновения старшему по званию сработал едва ли не быстрее спускового механизма. То, что произошло, я обдумывал уже с заложенным правым ухом, левым улавливая непечатные оценки, которые давал взводный только что произведенному выстрелу по цели.
С колена получилось уже лучше: я даже успел разглядеть темное пятнышко гранаты, чиркнувшей хвостовиком по марлевой башне. Ну а сполна отыграться удалось на макете БМП (самый легкий - прямой выстрел нам всегда оставляли на десерт) - фанерный щит, обозначавший вражеский «Бредли», разлетелся в мелкие щепки.
Перконс, с которым мы после этого поменялись ролями, справился с задачей примерно на том же уровне боевого мастерства. Но чувствовал он себя почти именинником.
Дело в том, что буквально на второй день карантина тогда еще непуганый латыш опрометчиво заявил сходу взявшим нас в обработку сержантам, что он, вообще-то, имеет высокое звание баскетбольного судьи республиканской категории. И долго здесь не задержится, ибо его обещали забрать в рижский СКА. Узнав об этом, Страшнов лишь презрительно хмыкнул - и вот уже почти три месяца бывший рефери усердно постигал совсем не баскетбольные премудрости. Причем под особой заботой младших командиров и повышенным вниманием со стороны взводного. О своих спортивных покровителях он больше не заикался, явно жалея, что сглупил тогда, в карантине. На этом фоне даже малейший успех давал надежду избежать, по крайней мере, наиболее сурового взыскания.
- Что, Перконс, это тебе не со свистком бегать? - все же счел необходимым лишний раз съязвить памятливый Страшнов. - Становитесь в строй, защитнички!
Гранатометчики на огневом рубеже менялись пара за парой. Еще не так давно стрельба из такого оружия меня занимала бы до чрезвычайности. Но едва ли не ежедневные упражнения превратили ее в успевшую уже изрядно осточертеть рутину. Немного заинтересовался я происходящим, только когда у края поля появился боец, которого с некоторых пор можно было считать самым несчастным человеком в нашем четвертом взводе.
Из трех десятков человек личного состава «противотанкистов» русские составляли примерно половину и были почему-то представлены только двумя городами - Калининградом и Ленинградом. Еще была пара человек с Украины, хотя, вообще-то, хохлы составляли большинство третьего «пулеметного» взвода. Ядро первого, специализировавшегося на автоматических станковых гранатометах, образовали выходцы из Литвы, среди которых были и парни с вполне себе славянскими фамилиями. Второй взвод разведчиков укомплектовали призывниками из республик Средней Азии, среди которых явно преобладали узбеки. Латышей и эстонцев в роте было в общей сложности человек двадцать, и их более или менее равномерно распределили по третьему и четвертому взводам. Именно представители данных национальностей у наших отцов-командиров котировались, что называется, ниже низшего.
Уже гораздо позже, давным-давно отслужив, я периодически задумывался об этом факте. И пришел к выводу, что, скорее всего, такое отношение основывалось на твердо укоренившемся в СССР мнении, согласно которому, прибалты, формально будучи советскими людьми, на самом деле практически поголовно являлись тайными антисоветчиками. По крайней мере, офицеры Советской армии в этом были убеждены непоколебимо. Хотя литовцы нашей роты все же вызывали у них определенное уважение. Как на подбор кряжистые парни угрюмо бегали с тяжеленными АГС, и к тому же, были старше других бойцов, в среднем, на пару-тройку лет. А в армии данное обстоятельство, особенно подкрепленное физической силой, имеет большое значение. Наконец, в учебном полку первый взвод оказался и в самом деле первым. Целый месяц, пока не прибыло пополнение из студенческого набора, три десятка новобранцев «тащили службу» в тяжелейших условиях, буквально не вылезая из нарядов. По́том, а иногда и кровью заслужив признание прямого и непосредственного начальства, «агеэсники» теперь держались несколько особняком. Положа руку на сердце, они и в самом деле были лучшими бойцами в роте.
Зато лишенные возможности лишний раз напрягать «лабусов», сержанты и особенно офицеры, отыгрывались на «гансах» и «куратах», то бишь, латышах и эстонцах. Не сказать, конечно, что всем остальным жилось легко - такого по определению быть не могло. Но прибалты вдобавок к физическому подвергались повышенному моральному прессингу. Нашему взводному ярости добавляло еще и то, что, как выяснилось на первом же - ознакомительном - политзанятии, у многих латышей и эстонцев имелись родственники за границей. И то ли исключительно честные, то ли просто туповатые новобранцы отягчающее в условиях советской действительности данное обстоятельство не скрывали.
С тех пор Страшнов неустанно напоминал им, что до Октябрьской революции Латвия и Эстония фактически находились под властью остзейских баронов, и эти самые немцы на протяжении веков сношали коренное население во все щели, успешно низведя в итоге до положения откровенного быдла.
Если ад, по версии Данте, и в самом деле разделяется по уровням, то в нашем взводном пекле эстонцы находились на самом нижнем. Возможно, виной тому была крепкая генетическая память советского комсостава, в свое время изрядно намучившегося с тамошними «лесными братьями». Свою ненависть к покоренному, но, как подозревали (как потом выяснилось, обоснованно), лишь затаившемуся врагу предки нынешних страшновых явно передали по наследству. И потомкам курляндских партизан, как я потом узнал, приходилось солоно во всех без исключения частях и подразделениях вооруженных сил СССР. Наш же учебный полк и в этом неофициальном смысле тоже являлся образцово-показательным. А взвод, которым командовал «страшный лейтенант» Страшнов, вполне можно было считать эдакой преисподней в преисподней. А рядовой Вахт в четвертом взводе считался худшим из эстонцев.
Непосредственное знакомство Вахта со Страшновым состоялось во время первого похода прибывших «духов» в полковую баню. Точнее, уже после помывки, когда очистившихся от цивильной скверны новобранцев учили на первый взгляд несложному, но на самом деле весьма хитроумному умению правильно наматывать портянки.
- Вот сейчас юноша… - повел глазами взводный по неровной шеренге и остановился на глупо улыбавшейся физиономии, хлопавшей широко открытыми небесно-голубыми глазами. - Как фамилия?
- Вахт! - раздался неожиданно тонкий голосок.
- Сейчас юноша Вахт, - оправившись после секундного удивления, продолжал Страшнов. - Покажет, как нужно наматывать портянку.
Ничего Вахт, конечно, не показал, ибо до того как очутится в армии, вообще не подозревал о существовании портянок. Правда, ему повезло не оказаться в числе «живых трупов» - так именовали в роте тех, кто, прежде чем постиг новую науку, успел сбить себе ноги до кровоточащего мяса и ковылял в тапочках в конце общего строя. Однако вскоре с эстонцем стряслась куда горшая беда.
От нас особо не скрывали, что солдатская корреспонденция, исходящая из нашей воинской части или поступающая в нее, перлюстрируется. Расхождения касались лишь вопроса, тотальный характер имеет сей деликатный процесс или письма вскрывают выборочно. Как бы то ни было, послание Вахту от оставшихся на «гражданке» друзей зачитали перед строем полка. Не в меру откровенные кореша обещали в скором времени выручить загремевшего под фанфары марша «Прощание славянки» бедолагу, а пока советовали ему еще чуть-чуть продержаться - до подхода подкрепления из леса. Мало того, к письму оказалась приложена фотография, на которой эти идиоты запечатлелись в нацистских мундирах! Во всяком случае, именно так все выглядело в пересказе Страшнова. И оставалось только удивляться, что Вахта сразу после прочтения злополучного письма тут же, перед строем под барабанный бой не расстреляли. Впрочем, жизнь, на которую он оказался после этого обречен, была хуже почетной смерти от свинца и пороха.
Вахт мгновенно и бесповоротно сделался взводным козлом отпущения. Наряды вне очереди сыпались не него градом. Отчаянность положения усугублялась еще и тем, что боец из эстонца был еще тот. Никудышнее считался только латыш Путна - первый настоящий эксцентрик, которого мне довелось встретить в жизни. Едва взяв в руки любое оружие, Путна его тут же ронял, и после отбоя до глубокой ночи чистил в оружейной комнате. Он умудрялся пришить подворотничок к погонам или перенести большую часть ваксы не на сапожные голенища, а себе на лицо. Были на его счету и другие, не менее поразительные свершения. Но при всем при этом перед Вахтом у Путны имелось одно несомненное преимущество - Путна не был эстонцем…
По закону подлости, дождь прекратился одновременно с последним выстрелом, презрительно проводив с огневого рубежа заключительных неудачников коротким шквалом. Будто кому-то там, наверху, надоело поливать стрельбище из огромной банки и он, предварительно покрутив ею, выплеснул остатки жидкости на грешную землю. Выглянуло солнце, и асфальтовые дорожки между вышками наблюдения, тотчас запарили – даже будто бы даже неслышно зашипели.
- Ну-у, студенты-диссиденты, - многозначительно протянул Страшнов, оглядывая напрягшийся строй. – Поздравляю, обделались вы в очередной раз!
Обычно после короткой прелюдии следовало неотвратимое, как крах капитализма, наказание. Самыми популярными его видами были отжимания и «гусеница». Что до первых, то они вообще применялись за малейшую провинность. Считалось, что тем самым боец не только осознает всю тяжесть проступка, но и в короткие сроки наращивает крепость сухожилий и бицепсов. Наш взводный, однако, дажне тут умудрился внедрить кое-какие дополнения в традиционный процесс.
- Давай, Аникин! - кивнул старлей сержанту-«пастуху».
- Положить… - тотчас отозвался Аникин зычным голосом. - Оружие!
Мы выполнили команду.
- Упор лежа… - продолжал сержант. - Принять!
Отжиматься полагалось на кулаках, что обеспечивало дополнительные страдания в ходе выполнения упражнения. Хорошо, если в этот момент под костяшками пальцев оказывалась мягкая земля или хотя бы деревянный пол. Однако нам предстояло терпеть худший из вариантов - асфальт, которым была покрыта площадка, где выстроился взвод.
- Р-раз! - напомнил о себе Аникин.
Взвод дружно припал к земле.
- Два!
Бойцы более или менее одновременно выпрямили руки. Сержант вопросительно поглядел на офицера. Страшнов кивнул.
- Четвертый взвод!!! - заорал «пастух».
- Женщины! Любят!! Сильных!! Мужчин!!! - угрюмым хором начали скандировать мы, на каждом слове то сгибая, то разгибая передние конечности.
Произнеся явно издевательскую в данной ситуации фразу с пяток раз, я почувствовал начинающуюся дрожь в локтях. Еще через пять отжиманий уже с огромным трудом вернулся в исходное положение. Глаза заливал едкий пот, в ушах звенело. Рядом кто-то тяжело обрушился на асфальт…
Когда пытка, наконец, закончилась, своих онемевших кулаков я совершенно не чувствовал, а пальцы дрожали так, что мне с трудом удалось поднять с асфальта за ремень свое штатное оружие - ручной пулемет Калашникова.
Выровняв тяжело дышавший строй, Аникин обернулся к Страшнову в ожидании дальнейших распоряжений. По идее, теперь нам предстояло передвигаться вдоль огневого рубежа так называемой «гусеницей». Делалось это так. Взвод выстраивался в одну шеренгу и все бойцы, кроме самого крайнего с фланга, ложились на спины, сложив руки, будто футболисты в «стенке» при выполнении штрафного удара. После этого лево- или правофланговый (в зависимости от ситуации) бежал по животам товарищей, причем требовалось обязательно наступить на каждого. Добежав до конца строя, сам ложился, напружинивая мышцы пресса в ожидании соприкосновения с кованым каблуком «кирзача». По живой дорожке в это время уже мчался следующий боец. Таким способом, в принципе, можно было покрыть сколь угодно продолжительную дистанцию. Полковой рекорд, по слухам, принадлежал командиру первой роты, который заставил каким-то особенно жутким образом провинившееся подразделение «гусеницей» преодолеть весь путь от стрельбища до расположения полка.
Страшнов посмотрел на часы и с сожалением констатировал:
- До обеда мало времени остается - повезло вам, в полк пойдете с песней. Ну а «спутником» назначается…
Старлей выдержал обычную драматическую паузу. «Спутником» называлось третье из наиболее популярных полковых наказаний, когда самый проштрафившийся боец должен был бегать вокруг марширующего взвода. Нередко задача ужесточалась - на «спутник», кроме обычной полной выкладки, навешивали какое-либо дополнительное отягощение.
- Курсант Вахт! - торжествующе объявил Страшнов.
- Я! - откликнулся знакомый дискант.
- Выйти из строя!
- Есть!
Офицер медленно обошел вокруг жидковатой фигуры эстонца. И для начала приказал ему заменить АК-74 более тяжеловесной трубой РПГ. Потом к ногам Вахта был положен один из опустевших зарядных ящиков - все их полагалось после стрельб доставить обратно на склад боепитания. В благоприятной ситуации каждый ящик несло двое гренадеров, но Вахту предстояло корячиться с неудобной ношей в одиночку.
- Взво-од! Напра-во! Шагом марш! - скомандовал Страшнов. – Запускаем «спутник»!
Вахт зарысил вокруг на подгибающихся ногах. Помня, что в следующий раз на его месте может оказаться любой из нас, бойцы, насколько это было возможно, старались «подсекать ногу», чтобы хоть как-то помочь проштрафившемуся собрату по оружию. Но со Страшновым такие штучки не проходили.
- Шире шаг! - то и дело покрикивал взводный.
В результате мы еще не вышли со стрельбища, а Вахт уже дважды с грохотом растягивался на земле. Тяжело поднимался, вновь хватал ящик и бежал догонять уходящий взвод.
- Песню запе-вай! - скомандовал Страшнов.
Из всех строевых песен в полку наша была самой неудобной для исполнения на ходу - в этом мы все были твердо убеждены. Но выбирать не приходилось.
- Взвейтесь, соколы, орлами,
Полно горе горевать.
То ли дело под шатрами
В поле лагерем стоять,
- загорланил строй.
«И слова какие-то дурацкие, - раздраженно думал я, надрывая пересохшую глотку. - Как могут соколы взвиться орлами?! Послушали бы это у нас на филфаке…»
- Взвод, стой! - рявкнул Страшнов.
Я похолодел, вообразив, что взводный каким-то образом умудрился прочесть мои крамольные мысли. Но как оказалось, причина остановки была куда банальней.
- Вахт, а ты почему не поешь? - грозно поинтересовался у эстонца Страшнов. - Слов не знаешь?
Офицер свирепел прямо на глазах. Заучить наизусть строевую песню - был второй приказ по взводу после распоряжения в кратчайшие сроки освоить правильное наматывание портянок. Нерадивых наказывали так жестоко, что через две недели даже самые плохо говорившие по-русски курсанты без всякого акцента и без малейшей запинки воспроизводили слова «старинной казачьей песни». Но у Вахта, наверное, в мозгу случился какой-то ступор. Эстонец только молча глядел в землю, поводя боками, как загнанная лошадь. Вытекавшие из-под каски струйки пота прорезали дорожки в пыли, которая густым слоем покрывала лицо наказуемого.
- У тебя какой размер противогаза? - неожиданно спросил Страшнов.
Вахт замешкался с ответом, и тогда сержант, повинуясь раздраженному жесту взводного, сам открыл висевшую на боку у бойца холщовую сумку.
- Третий? - зловеще ухмыльнулся офицер. - Великоват. Найти мне нулевой!
Выяснилось, что самую маленькую голову во взводе имеет рядовой Путна. Только с помощью сержанта Вахт кое-как смог натянуть чужую маску. Неимоверно туго облепленный резиной, он задышал еще тяжелее, похрюкивая клапаном.
- Будешь петь вместе со всеми! - объявил Страшнов. - Слов не знаешь - проси помощи у товарищей. Взво-од!..
- Там, едва заря настанет,
Строй пехотный закипит,
Барабаном в небо грянет
И штыками заблестит,
- выводили мы, косясь на ковылявшего рядом, уже не в силах придерживаться положенной «спутнику» орбиты, Вахта. Его резиновая физиономия казалась еще меньше под каской, которая эстонцу, наоборот, была явно велика.
- Пош-шалуйста! - глухо доносился из-под противогаза его умоляющий голос. – Пош-шалуйста! Скаши-т-те слова!!
Мы уже не пели, а натужно орали, чтобы Вахт услышал хоть что-нибудь:
-Закипит тогда войною
Богатырская игра.
Строй на строй пойдет стеною,
И прокатится «ура!»…
Вахт снова упал. На этот раз даже не споткнулся, не заплелся ногами, а как-то мягко повалился на спину, придавленный сверху зеленым ящиком.
- Поднять! - рявкнул взводный.
Оказавшиеся ближе всех к сошедшему с орбиты «спутнику», мы с Перконсом, изнемогая под палящим солнцем и тяжестью амуниции, наклонились и попытались подхватить эстонца под руки. Он только слабо шевельнулся, не сделав даже попытки приподняться. Тут из-за моего плеча вдруг проснулась рука в добротном сукне офицерского кителя. Указательным пальцем Страшнов оттянул край противогазной маски. Показалось лицо Вахта - бледное, с каким-то синюшным оттенком. Он сразу жадно начал хватать ртом воздух. Выждав несколько секунд, Страшнов отпустил резину, которая с хлюпаньем вновь сомкнулась под подбородком бойца. Но даже такая крохотная порция кислорода возымела действие - Вахта, наконец, удалось привести в вертикальное положение. Хотя с учетом того, как он раскачивался из стороны в сторону, было ясно, что это ненадолго.
- Шагом марш! - раздался неумолимый голос Страшнова. - Песню запе-вай! «Спутника» не вижу!
Сделав всего пару шагов, Вахт ожидаемо свалился - на сей раз лицом вперед. Взвод остановился без команды. Присев около обмякшего тела на корточки, я с трудом повернул Вахта на бок.
- Оттяни ему противогаз! - послышался сзади голос взводного.
Маска легко поползла по потной коже. С трудом удерживаясь, чтобы самому не упасть, я заглянул в лицо Вахта, одновременно люто ненавидя его за совершенно ненужные хлопоты и испытывая приступ тошнотворно-острой жалости. При виде закатившихся под лоб так, что остались одни белки, глаз несчастного курата меня вдруг охватил настоящий ужас.
- Товарищ старший лейтенант, он сейчас умрет!
- Нихрена! - уверенно возразил Страшнов. - Поднимай его и держи под руку. Вот так. Ящик… Ладно, кто-нибудь там, возьмите! Но противогаз не снимать. Шаго-ом!..
Если честно, я не помню, как мы добрались до своей казармы и куда в итоге подевался Вахт. Только уже очутившись в прохладном полумраке подвала, где взвод сдавал обратно на хранение в каптерку полевую амуницию, я установил, что эстонец среди нас отсутствует.
- В умывальник унесли, - объяснил, перехватив мой взгляд, Перконс, который сам еле ворочал языком от усталости. - Как бы дело «пеэмпе» не кончилось…
Вспомнив жутко синевшие на лице белки закатившихся вахтовых глаз, я поежился. Но в то же время подумал, что ПМП, то бишь, полкового медицинского пункта, Вахту не видать, как родной Эстонии в ближайшие полтора года. Гренадеру, особенно из страшновского взвода, на больничную койку можно было попасть только при совершенно невероятных обстоятельствах. Во всяком случае, до сих пор таких везунчиков у нас еще не находилось.
Дня через три после этого в нашей роте случилось невиданное событие. Мы впервые получили целый свободный вечер, который могли потратить на свое усмотрение. Желающим даже разрешили сходить в солдатскую чайную, которая, хотя и располагалась в какой-то сотне метров от нашей казармы, но никто из нас там еще ни разу не был.
Раздумывая, как лучше использовать неожиданно привалившее счастье - написать письмо домой или просто посидеть в блаженном ничегонеделании на лавочке «курилки» рядом с подъездом, я вдруг увидел подходившего Вахта.
- Пойдем! - предложил эстонец в своей обычной странной манере, благожелательно сияя голубыми глазами.
- Куда? - удивился я.
- В чайную. У меня деньги есть, недавно родители прислали. Пойдем?
Пожав плечами, я согласился. В конце концов, чайная - это вообще оптимальный вариант, да и перспектива полакомиться песочными пирожными, надо признаться, чрезвычайно привлекала. Со временем нам всем удалось втянуться в режим питания строго по отведенным часам и даже перестать испытывать постоянное чувство недоедания, как в первые недели службы. Но кормили нас, хоть и строго по установленным нормам, однако довольно однообразно. Вареные яйца по воскресеньям считались деликатесом. Поэтому, например, о конфетах и прочих кондитерских изделиях грезили даже те, кто до армии не были сладкоежками.
В чайной оказалось довольно уютно, хотя, возможно, в казарменных условиях мы просто успели отвыкнуть от нормальных интерьеров. На стойке имелся даже цветной телевизор!
Вахт купил несколько пирожных, пару пирамидальных пакетов молока, и мы уселись пировать за свободный столик.
- Ты кушай! - пригласил Вахт, двигая ко мне тарелку и стакан.
Я кушал, запивая песочное тесто жирным латышским молоком, и поглядывал на экран «телека». Передавали международные новости. Какие-то негры в ярком камуфляже маршировали, поднимая ноги почти под прямым углом, откровенно глумясь над нашими занятиями по строевой подготовке. Вахт сидел напротив, интеллигентно смакуя молоко и, по обыкновению, чему-то про себя тихонько улыбаясь.
- Тебя как зовут? - нарушил я молчание, вдруг сообразив, что до сих пор не знаю имени эстонца.
Вахта ничуть не удивил такой вопрос. Мы и в самом деле привыкли называть друг друга исключительно по фамилиям.
- Рейн, - мелодично произнес эстонец.
Я невольно улыбнулся: на первом курсе РГО с немецкой песней «Die Wacht am Rhein» мы успели ознакомиться.
- Ты ведь тоже из университет-та, - полувопросительно-полуутвердительно проговорил Вахт.
Я кивнул - практически все в нашей роте призывались по так называемому спецнабору, после одного-двух курсов вузов, было даже несколько успевших окончить учебные заведения, попав аккурат под недавно принятый в стране закон.
- А ты где учился? - в свою очередь поинтересовался я.
- В Тарту. В Эстонии есть такой город.
- Я знаю. Там ведь университет известный, да?
- О, та-а, - в речи Вахта вдруг прорезался национальный акцент. - Очень старый.
- Хорошо, наверное, в Тарту?
- Та-а, очень красиво.
Произнеся это, Вахт вдруг прикрыл глаза, продолжая улыбаться. Только уголки его губ чуть опустились, и улыбка стала выглядеть уже не мечтательной, а какой-то вымученной. Я вдруг почувствовал то же, что и по дороге с полигона, когда стянул с эстонца противогазную маску и увидел его лицо. Только теперь к этому примешивалось еще и ощущение какого-то неудобства на грани стыда. Будто, совсем того не желая, узнал чью-то сокровенную тайну. Я отвел взгляд и хлебнул из своего стакана. Молоко почему-то уже не казалось вкусным…
Больше мы с Вахтом не обменялись ни словом - ни в чайной, ни потом, уже вернувшись в роту. Да и вообще тот разговор между нами оказался первым и последним. Месяца через полтора, едва успев получить на погоны сержантские лычки, я совершенно неожиданно для себя оказался в военной части, расположенной под Ригой. Один из всего взвода. Уже после армии мне случайно встретился земляк-однополчанин. Он рассказал, что половину нашего выпуска, как и предполагалось, направили для дальнейшего прохождения службы в Демократическую Республику Афганистан. Кое-кто оказался в Калининградской области. Единицам, как мне, повезло остаться, как тогда выражались, в республиках Советской Прибалтики.
Куда именно попал эстонец Рейн Вахт, я не знаю.