— Добровольно отдашь детей или устроим скандал с полицией и службой опеки? — Свекровь медленно сняла перчатки, ее пальцы с дорогим кольцом легли на мою засаленную кухонную столешницу. — Выбирай, но детей тебе больше не видать.
За ее спиной стоял мой бывший муж. Его взгляд скользнул по облезлым обоям, по детским курткам с чужого плеча.
— Ира, не усложняй. Ты же видишь, в каких условиях они живут. У Алисы для них комнаты готовы.
У меня перехватило дыхание. Та самая Алиса, ради которой он ушел из семьи.
— Ты… хочешь забрать детей к своей любовнице?
— Не любовнице, — поправил он, — а моей будущей жене. И да. Мы заберем их сегодня. И наследство твоей покойной матери тоже, ты пьяница и все равно все промотаешь за месяц. А детям нужно на что-то жить, одеваться и все остальное...
Но это сейчас, а три месяца назад я была шокирована его уходом к другой, хотя уже догадывалась о его второй семье... Но бросить жену и троих детей?!
— Если ты сейчас уйдешь, не оборачивайся. Ты нас больше не увидишь. Ни меня, ни их.
Он лишь усмехнулся, поправляя манжет дорогой рубашки, которую я когда-то выбирала ему в подарок на годовщину. Его взгляд, холодный и отстраненный, скользнул по моему заплаканному лицу, по трем испуганным детским фигуркам, цеплявшимся за мои ноги, и остановился на двери. На выходе.
— Драматизируешь, Ира. Как всегда. Дети, не ревите. Папа устал.
— Папа, не уходи! — закричал старший, семилетний Артем, бросаясь к нему и обхватывая его ноги.
Сергей аккуратно, но с раздражением освободился, оттолкнув сына чуть резче, чем следовало.
— Хватит истерик. Успокой их, — это было последнее, что он сказал нам, прежде чем дверь захлопнулась. Звук щелчка замка прозвучал громче любого грома. Тишина, воцарившаяся в прихожей, была оглушительной. Только всхлипывания Лизы и Сони нарушали ее.
Я стояла, не в силах пошевелиться, глядя на белую дверь, за которой исчезла моя прежняя жизнь. Всего три месяца назад я бы не поверила, что это возможно. Тогда еще теплилась надежда, что это кризис, что он одумается.
А начиналось все так красиво. Мы встретились в университете. Я — скромная студентка филфака, он — амбициозный будущий юрист. Помню, как он дежурил под моим окном с огромным букетом ромашек, потому что я сказала, что розы — это банально. Помню наши ночные разговоры обо всем на свете, его горящие глаза, когда он рассказывал о своих планах покорить мир.
— Ира, я добьюсь всего для нас. У нас будет все. Большая квартира, машина, счастливые дети.
И я верила. Верила так сильно, что ради его карьеры оставила свою аспирантуру, когда родился Артем. Стала просто женой успешного адвоката. Создавала ему уют, воспитывала детей, гордилась им. Он добивался всего, что хотел. Сначала маленькая квартирка, потом машина, потом эта просторная трешка с чудовищной ипотекой, которую он настоял взять «для статуса».
— Ты не переживай, я все потяну. Ты занимайся домом и детьми.
И я занималась. С утра до ночи. Готовила, убирала, проверяла уроки, шила костюмы на утренники. А он все позже задерживался на работе. Сначала до восьми, потом до десяти, потом приходил, когда дети уже спали. На мои робкие упреки отмахивался:
— Ира, не приставай. Я устал. Клиенты, дела, ты ничего не понимаешь в этом.
А потом в его телефоне, который он никогда не выпускал из рук, я увидела сообщение. Короткое, от «А.». «Жду. Соскучился». Сердце упало в пятки. Я не хотела верить. Стала замечать мелочи. Новый пароль на телефоне. Следы помады на воротнике рубашки, которую я не покупала. Легкий, едва уловимый запах чужих духов.
Однажды ночью я не выдержала и устроила скандал.
— Кто эта Алиса? Твоя новая коллега? Ты что, совсем нас забыл?
Он не стал отрицать. Он холодно посмотрел на меня и сказал то, что перечеркнуло все наши годы:
— Она дает мне то, чего ты не могла дать никогда. Она живет в реальном мире, а не в своем выдуманном мирке с пеленками и кашами. С ней я чувствую себя живым. А здесь… здесь я задыхаюсь
Это было страшнее, чем крик. Это была тихая, леденящая констатация факта. Я была для него прошлым, обузой, скукой.
После этого начался открытый ад. Он почти не ночевал дома. Деньги на дом практически перестал давать. Дети плакали, спрашивали про папу. А я, разбитая, униженная, пыталась сохранить лицо и хоть какую-то стабильность для них.
И вот финал. Этот уход. Этот щелчок замка.
Три месяца спустя жизнь превратилась в отчаянную борьбу за выживание. Моя зарплата официантки в некогда популярном в 90-х ресторане «У Марка» таяла на глазах — кризис, людей стало приходить в разы меньше, а значит, исчезли и чаевые, на которых мы и держались. Каждый вечер я приносила домой жалкие гроши, которых едва хватало на мясо раз в неделю, макароны и молоко для детей. Конечно же я приносила и небольшие объедки, не надкусанные конечно. Просто клиент не притронулся. Детям я конечно же про это не говорила. Надо было что-то есть. И мои ноги. Они гудели от постоянной беготни между столиками, а душа — от унижений.
— Мама, а мы теперь бедные? — как-то раз спросила средняя, пятилетняя Соня, разглядывая потертые колготки, которые я уже третий раз зашивала.
— Нет, солнышко, просто… экономные, — ответила я, смахивая предательскую слезу и думая о том, как еще неделю назад видела Сергея и Алису через витрину дорогого ювелирного магазина. Он покупал ей серьги.
А потом случилось непоправимое. Позвонила соседка мамы, ее голос дрожал.
— Ирочка, приезжай скорее… с твоей мамой плохо… Я заходила за солью, а она на полу…
У меня похолодело внутри. Я бросила все, посадила детей в машину и помчалась через весь город, нарушая все правила. Но было уже поздно. Поздно. Тишина в ее маленькой, уютной квартире была оглушительной. Ее нашли на кухне, возле стола, где всегда стоял свежий пирог для внуков. Врач скорой развел руками, его лицо было усталым и печальным.
— Инсульт. Обширный. Мгновенно, ничего нельзя было сделать.
Мир распался на миллион острых осколков, каждый из которых впивался в самое сердце. Мама. Моя тихая, скромная мама, которая была моим тылом, моей единственной поддержкой, моим лучшим другом. Она растила меня одну, всю жизнь работала бухгалтером, и, как выяснилось позже, копила каждую копейку. Не для себя. Для нас. Для внуков.
Похороны прошли как страшный, размытый сон. Я держалась из последних сил, организовывая все одна. Денег не было даже на приличный венок. Помогли ее бывшие коллеги. Сергей не приехал, не позвонил. Ни слова соболезнования. Дети, испуганные и подавленные, плакали у могилы, не понимая, куда делась их любимая бабушка, которая всегда могла утешить и испечь любимые пряники. Я смотрела на ее фотографию в траурной рамке и не верила, что ее больше нет. Эта боль была страшнее, глубже, чем боль от его ухода. Она была окончательной.
Жизнь после похорон стала невыносимой. Три ребенка, которые сами были в отчаянии, требовали внимания и утешения, а у меня не осталось сил даже на себя. Деньги кончились полностью. Ипотека, коммунальные платежи, детский сад, еда… Моей зарплаты официантки не хватало катастрофически. Я продала свои немногочисленные украшения, подаренные когда-то Сергеем, перешивала детям старую одежду, ночуя по три-четыре часа в сутки. Я была на грани нервного и физического истощения.
Именно в такой вечер, когда я, обессиленная, пыталась уследить за тремя детьми, готовила им очередную кашу и мысленно подсчитывала, на сколько дней мне хватит последней тысячи рублей, раздался резкий, настойчивый, властный звонок в дверь. Сердце упало и замерло. Дети встрепенулись.
— Папа! — радостно, с наивной надеждой крикнула Лиза и помчалась открывать.
Я бросилась за ней, сердце бешено колотясь, предчувствуя недоброе. Но на пороге стояли не спасение и не раскаяние. Стояла война. В полном составе. Моя свекровь, Галина Петровна, в своем безупречном кашемировом пальто, с лицом, высеченным из льда и высокомерия. И чуть позади – Сергей. Он смотрел куда-то мимо меня, в пустоту коридора, с таким видом, будто оказался в месте, недостойном его присутствия.
— Впустишь, Ирина? Или будешь стоять как истукан? — голос Галины Петровны, острый и ядовитый, резанул слух, возвращая меня в суровую реальность.
Я молча, на автомате, отступила, вталкивая испуганную Лизу назад. Они прошли в гостиную, как хозяева, скинув дорогую кожаную обувь на мой чистый, но безнадежно потертый ковер.
— Что случилось? — прошептала я, чувствуя, как по спине бегут ледяные мурашки предчувствия. — Зачем вы пришли?
— Чтобы решить вопрос, — отрезал Сергей, наконец глядя на меня, и в его взгляде не было ни капли тепла, ни тени стыда. Только холодный расчет. — Без истерик, пожалуйста. Детей не нужно пугать.
Галина Петровна величественно опустилась на диван, без церемоний оттеснив на пол старого плюшевого мишку Артема.
— Ирина, мы пришли, что называется, по-хорошему. Нам известно о кончине твоей матери. Приносим соболезнования.
От этих слов, произнесенных с фальшивой, сладковатой учтивостью, у меня снова сжалось горло, и на глаза навернулись горячие слезы. Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова.
— Так вот, — свекровь сделала театральную паузу, явно наслаждаясь моментом и моим унижением. — Нам стало известно о содержании завещания. Квартира, дача, сбережения на нескольких сберкнижках. Все — внукам. Моим родным внукам.
Воздух в комнате стал густым, тяжелым, им было трудно дышать. Я молчала, с ужасом понимая, в какую ловушку меня заманивают.
— Положение дел нас, как ближайших родственников, крайне беспокоит и не устраивает, — вступил Сергей, используя свой гладкий, натренированный в судах адвокатский голос. — Ты не справляешься. Работаешь официанткой, дети ходят в старой, поношенной одежде, питаются чем попало. Ты сама морально подавлена, на грани срыва, это видно невооруженным глазом. Я, как отец, не могу позволить, чтобы мои дети жили в таких условиях, пока их мать… распоряжается их наследством. Нашим с тобой долгом является обеспечить им достойное будущее.
— Каким наследством? — голос мой сорвался на хриплый, почти животный крик. — Я ничего не трогала! Я даже не вступала в права! Я едва свожу концы с концами, потому что ты, подлец, сбежал, как последний трус, и не платишь ни копейки! Где вы были, когда я одна хоронила маму? Когда детям не на что было купить новые ботинки?
— Алименты — это отдельный вопрос, который мы будем решать в установленном порядке, — он отмахнулся от моих слов, как от назойливой мухи. — Речь сейчас не о них. Речь о детях. Я подам иск о лишении тебя родительских прав и определении места жительства детей со мной. У меня стабильный, высокий доход, новая просторная квартира в престижном районе. У тебя – ничего. Ни работы, ни перспектив, ни сил. Добровольно или через суд, но мы их заберем. И наследство, которое по закону будет управляться в их интересах тем из родителей, с кем они проживают, перейдет под мой контроль. Подумай. Это ведь для их же блага.
Они ушли, оставив после себя ледяной, парализующий душу ужас и тяжелое молчание. Я рухнула на пол в пустой гостиной и зарыдала, давясь слезами и чувствуя, как трещит по швам моя реальность. Они хотят забрать у меня все. Даже память о маме. Даже право называться матерью.
На следующий день начался настоящий, спланированный ад.
Первый звонок из органов опеки прозвучал ранним утром. Вежливый, но твердый женский голос.
— Ирина Сергеевна? К вам поступила анонимная жалоба. Сообщают, что дети находятся в антисанитарных условиях, голодают, мать злоупотребляет алкоголем, психически нестабильна. Мы вынуждены провести проверку.
Ко мне пришла милая, но бдительная женщина лет сорока. Она осмотрела чистую, хоть и бедную квартиру, заглянула в холодильник, забитый простой, но здоровой едой — каши, супы, овощи, дешевое мясо. Поговорила с испуганными, но ухоженными и накормленными детьми. Ушла, озадаченная, но бросила на прощание:
— Жалоба, к сожалению, не первая. Будьте готовы, что визиты могут повториться. И постарайтесь… привести свои нервы в порядок. Это тоже важно.
Я понимала — это только разведка боем. И не ошиблась.
Через неделю, глубокой ночью, нас разбудил резкий, едкий запах гари и нарастающий шум за дверью. Я выскочила в прихожую — из-под входной двери валил едкий дым, слышалось потрескивание. Кто-то поджег старую коробку и тряпки, засунув их прямо под нашу дверь. Мы чудом успели вызвать пожарных. Соседи помогли сбить огонь до их приезда.
— Вам повезло, дверь металлическая, — констатировал старший пожарный, разгребая почерневшие остатки. — Деревянную бы спалили вместе с квартирой. Будьте осторожнее. И сообщите в полицию.
Я знала, кому сообщать. Я знала, чьих это рук дело. Это была тактика выжженной земли, откровенного запугивания.
Потом пошли бесконечные, изматывающие вызовы участковых.
— На вас поступил звонок, гражданка Волкова. Соседи жалуются на дикий шум, пьяные крики, плач детей. Вынуждены проверить.
Уставшие, видавшие виды участковые, видя вылизанную до блеска квартиру, спящих или спокойно играющих детей и мои перепуганные, но абсолютно трезвые и адекватные глаза, лишь разводили руками и извинялись. Но визиты, каждый раз выдергивающие меня из и без того хрупкого равновесия, продолжались с пугающей регулярностью. Меня, как мать, поставили на профилактический учет в органах опеки как «неблагополучную» по анонимному доносу. Этот ярлык висел на мне тяжелым грузом.
Дошло до того, что ко мне прямо на работу, в ресторан, пришла полиция с внеплановой проверкой документов и заявлением, что я якобы распиваю спиртное на рабочем месте. Хозяин заведения, Марк Львович, человек суровый, но справедливый, видел, как я падаю с ног от усталости, но всегда остаюсь абсолютно трезвой и профессиональной. Он отстоял меня перед полицией. Но после их ухода вызвал в свой кабинет. Его лицо было серьезным.
— Ирина, я все понимаю. У тебя тяжелая ситуация. Но ресторану такой скандал, такие проверки не нужны. Ты понимаешь? Это отпугивает клиентов. Я вынужден попросить тебя написать заявление. По собственному желанию.
Я лишилась последнего, крошечного, но все же источника дохода. Отчаяние, черное и густое, сжало мое горло тугой петлей. Я сидела на кухне, в полной темноте, и плакала, не в силах сдержать беззвучных, душащих рыданий. Ко мне тихо подошел Артем. Он обнял меня за плечи, его маленькая рука легла на мою влажную от слез щеку.
— Мама, не плачь. Мы с тобой. Мы сильные. Мы их победим. Я тебе помогу.
Его слова, такие не по-детски взрослые и твердые, влили в меня первую крупицу не надежды, а ярости. Чистой, животной, праведной ярости. Они отняли у меня мужа, покой, работу, самоуважение. Они не отнимут детей. Никогда.
На следующий день, оставив детей с проверенной соседкой, я пошла в юридическую консультацию. Бесплатную. Мне почти чудом повезло — молодая, но не по годам умная и очень принципиальная адвокат, Елена Дмитриевна Орлова, выслушала мою запутанную, полную слез историю, и ее глаза загорелись холодным, стальным огнем борьбы.
— Ирина Сергеевна, это классический, циничный случай давления и шантажа с целью завладения имуществом под видом заботы о детях. Они нарушают все мыслимые и немыслимые границы и закон. Мы будем бороться. И мы победим. У них деньги и наглость, а у нас — закон и правда.
Мы составили детальный, продуманный план контратаки. Первым делом — встречный иск о взыскании алиментов за все прошедшие месяцы и об определении порядка общения отца с детьми. Сергей, уверенный в своей безнаказанности и юридическом превосходстве, даже не ожидал такого хода.
В суде на предварительном заседании он пытался давить, используя свой адвокатский пафос и уверенность.
— Уважаемый суд, я, как отец, конечно, готов забирать детей к себе на выходные, обеспечить им достойный досуг. Но посмотрите на их мать! Она не работает, она морально нестабильна, она не в состоянии дать им ничего, кроме бедности и нервных срывов!
— Гражданин Волков, — холодно, словно отточенной сталью, парировала Елена Дмитриевна, — ваша супруга не работает, потому что была незаконно уволена с предыдущего места работы вследствие ваших же целенаправленных действий — организации полицейской проверки по заведомо ложному доносу. Что касается алиментов, то где ваши финансовые обязательства за последние четыре месяца? И где вы, собственно, были, когда вашим детям остро требовалась новая одежда, качественное питание и, что самое главное, ваше отцовское внимание и поддержка?
Судья, пожилая, умудренная опытом женщина с умными, уставшими глазами, смотрела на Сергея с нарастающим, нескрываемым неодобрением. Наше первое заседание закончилось без решительной победы, но я впервые увидела в его глазах не уверенность, а раздражение и легкое замешательство. Его безупречный план начал давать трещины.
Тем временем, Галина Петровна, не привыкшая к сопротивлению, решила действовать через детей, по-партизански. Она приехала к детскому саду и попыталась забрать Лизу без моего предварительного разрешения, представившись «заботливой бабушкой». Воспитательница, заранее предупрежденная мной и снабженная официальной бумагой с запретом, не отдала ребенка. Тогда свекровь устроила настоящую театральную истерику прямо у ворот садика, привлекая внимание других родителей.
— Да вы что, слепые?! Не видите, в каких лохмотьях ходит ребенок! Я ее бабушка! Я имею полное право видеться с внучкой! Это мать-одиночка морит их голодом и не дает нам общаться!
Я подошла как раз в момент этого громкого спектакля. И впервые за все время я не сжалась от страха и унижения, а, ощущая прилив странной, холодной силы, подошла к ней вплотную, заслонив собой вход в сад.
— Галина Петровна, — сказала я тихо, но очень четко, так, чтобы слышали все окружающие. — Если вы еще раз попытаетесь приблизиться к моим детям без моего разрешения, я незамедлительно напишу заявление в полицию о попытке похищения несовершеннолетних. И вам придется объяснять там, в кабинете следователя, зачем вы организовывали поджог дверей в доме, где каждую ночь спят ваши родные внуки.
Она отшатнулась, как от удара хлыстом. Ее надменное, привыкшее командовать лицо исказила гримаса чистой, неподдельной ненависти. Она не ожидала, что загнанная в угол, обессиленная жертва сможет так огрызнуться.
— Ты… ты ничего не докажешь, дрянь! — выдохнула она, но в ее глазах мелькнул уже не гнев, а быстрый, панический страх.
— Камеры видеонаблюдения в нашем подъезде уже установлены, — солгала я, глядя ей прямо в глаза без единой дрожи в голосе. — И соседи готовы дать показания. Они все видели.
Это был блеф. Камер не было. Но она не знала этого. Страх в ее глазах усилился. Она с ненавистью посмотрела на меня, на воспитательницу, развернулась и молча, не сказав больше ни слова, уехала на своем дорогом автомобиле.
Переломный момент настал, когда я, следуя четкому плану Елены Дмитриевны, подала в полицию официальное, детализированное заявление о клевете и организованном преследовании, с целью доведения до суицида. Я приложила все акты о ложных вызовах полиции, показания соседей о ночном поджоге, письменную характеристику с прежнего места работы, заверенную Марком Львовичем. Возбудили уголовное дело по серьезной статье. Внезапно для всех, и в первую очередь для себя самой, я из вечно обороняющейся, затравленной стороны превратилась в сторону нападающую, в потерпевшую, ведущую активное наступление.
На очередное, уже основное судебное заседание по иску Сергея о лишении меня родительских прав он и Галина Петровна пришли с новым, более дорогим и известным адвокатом. Они были бледны, напряжены и злы. Их адвокат пытался давить на мою «социальную несостоятельность» и «нестабильное эмоциональное состояние», но судья, которая уже успела детально изучить материалы возбужденного уголовного дела, прервала его на полуслове.
— Гражданин Волков, суду крайне интересно, каким образом вы, будучи успешным, высокооплачиваемым адвокатом, на протяжении месяцев уклонялись от уплаты алиментов на содержание своих троих несовершеннолетних детей, при этом организовывали в их отношении целенаправленное психологическое давление и травлю, и при этом имеете наглость претендовать на роль образцового отца и опекуна? Чем вы можете это объяснить?
Сергей пытался что-то лепетать про «искреннюю заботу» и «обоснованную обеспокоенность условиями жизни», но его слова звучали жалко, фальшиво и неубедительно даже для него самого. Он видел, как рушится стена его уверенности.
— Исковые требования Сергея Викторовича Волкова о лишении Ирины Сергеевны Волковой родительских прав — отклонить, — прозвучал четкий, как удар судейского молотка, вердикт, который я слушала, затаив дыхание. — Взыскать с Сергея Викторовича Волкова в пользу истицы алименты за все месяцы неуплаты, а также неустойку за просрочку платежей. Определить порядок общения отца с несовершеннолетними детьми следующим образом: четыре часа каждую вторую субботу месяца в присутствии матери и в общественном месте.
Это была не просто победа. Это был сокрушительный, унизительный для них разгром. Сергей стоял, не в силах вымолвить ни слова, его лицо было землистым. Галина Петровна смотрела на меня взглядом, полным такой лютой, бессильной ненависти, что, казалось, воздух вокруг нее закипал.
Когда мы вышли из прохладного, торжественного зала суда в шумный коридор, Сергей вдруг бросился за мной, пытаясь меня догнать
— Ира, подожди… Послушай… Может, мы все же сможем как-то… договориться? Без всего этого… — он беспомощно махнул рукой в сторону зала суда.
Я обернулась. И странное дело — не было в моей душе ни злости, ни торжества, ни даже жалости. Была лишь огромная, всепоглощающая пустота на месте того, что когда-то было любовью, надеждой и верой в этого человека.
— У нас с тобой, Сергей, нечего обсуждать, — сказала я спокойно, и мой голос звучал ровно и твердо. — Ты получишь мои банковские реквизиты для ежемесячного перевода алиментов. Больше ты мне не нужен. Совсем.
Я развернулась и пошла прочь по длинному коридору, не оглядываясь. Елена Дмитриевна шла рядом, и на ее губах играла легкая, победоносная улыбка.
Я вышла на улицу, где светило яркое, почти весеннее солнце. Его лучи по-настоящему согревали кожу. Я сделала глубокий, полный вдох. Впервые за много долгих, мучительных месяцев я дышала полной, свободной грудью. Они не сломали меня. Они сделали меня сильнее. Жестче.
И я знала, что мои дети, прошедшие через этот ад, тоже стали сильнее. Мы вернулись домой, в нашу скромную, но нашу собственную, выстраданную крепость. Впереди еще было много трудностей — нужно было вступать в права наследства, искать новую работу, отстраивать жизнь заново. Но я знала самое главное — мы выстояли. Мы выжили и победили
Пожалуйста, дорогие наши читатели, оставьте несколько слов автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить. Виктория будет вне себя от счастья и внимания!
Можете скинуть небольшой ДОНАТ, нажав на кнопку внизу ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера!)