В тени современных многоэтажек, на берегу вечно текущей Свислочи, лежит немой свидетель эпох. Он старше самого города. Старше лесов, что когда-то шумели на этом месте. Его зовут «Дед» или «Старец». И это не просто валун из гранита, это врата в миры, которые мы давно разучились видеть.
Со стороны он неприметен: метр с небольшим в высоту, обтекаемый временем и ветрами, холодный на ощупь. Но те, чьи предки ходили по этой земле задолго до нас, знали истинную его природу. Они не просто уважительно называли его Дедом — они слышали его дыхание и пульс.
Круги силы и шепот теней
По данным, которые удалось собрать энтузиастам вроде искусствоведа Михаила Кацара, вокруг Деда существовало нечто большее, чем просто место для собраний. Это было капище. Языческое святилище, где стиралась тонкая грань между миром людей и миром сил, что древнее любого бога из нынешних пантеонов.
Геолог Эрнст Левков, человек науки, скептик по определению, стал тем, кто предал эти слухи гласности. Но даже в его сухих, научных записях сквозит необъяснимое трепетное отношение к камню. Что же ему рассказал Кацар, чьи дневниковые записи пропитаны этнографическими тайнами? Что видели и чувствовали люди, приходившие сюда?
Говорят, что в определенные дни — в солнцестояние, в полнолуние, в те ночи, когда вуаль между мирами становится тонка, — камень начинает «дышать». Пространство вокруг него меняется. Воздух становится гуще, плотнее, а тишина — звенящей. И в этой тишине начинают проступать тени. Не призраки людей, а нечто более древнее — следы обрядов, отголоски заклинаний, шепот забытых имен, обращенных к земле, воде, воздуху, огню и камню.
Дедушка слушает... и отвечает
Дед был не просто алтарем. Он был оракулом. К нему приходили с вопросами, прикладывая ладони к его шероховатой, испещренной трещинами поверхности. И если сердце было чисто, а намерение ясно, камень давал ответ. Не словами, а внезапным озарением, сном, который снился тут же, прислонившись к нему, или знаком, пришедшим в течение следующих суток.
Он был хранителем места силы. Река Свислочь несла энергию, а Дед, стоя на ее берегу, аккумулировал ее, становясь своеобразным аккумулятором духовной мощи. Язычники знали это. Они приносили ему дары — кровавые жертвы, молоко, куриные яйца, зерно, мед, вышитые полотенца. Они благодарили его за урожай, просили защиты для своих семей и мудрости для старейшин. Они разговаривали с ним, и слушали его шепот.
Что осталось за гранью науки?
Сегодня Дед — экспонат. Он перенесен в Музей валунов, упорядочен, классифицирован и лишен своего естественного контекста. Но разве музейная табличка может стереть многовековую память? Разве можно заключить в рамки экспозиции ту энергию, что копилась тысячелетиями?
Те, кто чувствителен к подобным вещам, утверждают, что его сила никуда не делась. Она просто спит, ожидая того, кто сумеет разгадать ее заново. Трещины на его поверхности — это не следы эрозии, а древние руны, начертанные самой природой. А его молчание — это не отсутствие речи, а бездна знания, которую мы разучились слышать.
Камень-Дед продолжает стоять. Он помнит пляски у костров, заклинания волхвов и веру, что была сильнее любой религии. Он — последний старец, хранящий тайны земли, на которой мы живем. И, быть может, если однажды в безлунную ночь прийти к нему и положить ладонь на его холодный бок, можно почувствовать слабый, едва уловимый толчок — привет из того времени, когда камни умели говорить, а боги ходили среди людей.