Ирина стояла у плиты, помешивая в кастрюле, и чувствовала, как усталость наваливается на плечи тяжёлым невидимым грузом. За окном уже давно стемнело, а она всё никак не могла закончить с вечерними делами. Сначала загрузила стиральную машину – постельное бельё не могло ждать до завтра. Потом протерла пыль на полках в гостиной, потому что вчера не успела. А теперь вот варила суп, чтобы завтра утром Виктору было что разогреть на обед.
Из комнаты доносился знакомый гул телевизора. Виктор, как всегда после работы, устроился в своём любимом кресле и переключал каналы. Раньше она не обращала на это внимания – ну отдыхает человек, устал за день, имеет право. Но сегодня что-то внутри неё сжалось в болезненный комок. Может, дело было в том, что накануне она легла в два часа ночи, перегладив все рубашки, а утром всё равно проснулась в шесть, чтобы приготовить завтрак. А может, просто накопилось за эти годы – двадцать три года совместной жизни, где она всегда была той, кто следит, убирает, готовит, стирает, гладит…
– Ира, а ужин скоро? – послышался из комнаты голос мужа.
Она глубоко вздохнула и попробовала суп. Вроде нормально. Соли в самый раз. Выключила плиту, достала тарелки из шкафа и разлила горячую жидкость с кусочками курицы и овощей.
– Иди, готово! – крикнула она, вытирая руки полотенцем.
Виктор неспешно поднялся с кресла и прошёл на кухню. Сел за стол, взял ложку, попробовал. Лицо его слегка скривилось.
– Что-то суп пересолен, – буркнул он, даже не подняв глаз на жену. – Ты бы поосторожнее с солью.
И всё. Больше ничего. Ни спасибо, ни признания того, что она весь день на ногах, что после работы на автоответчике ещё умудрилась купить продукты, прибрать в ванной, разобрать шкаф… Просто замечание. Как начальник подчинённому.
Что-то внутри Ирины щёлкнуло. Будто какая-то пружина, которую слишком долго держали в сжатом состоянии, наконец сорвалась.
– Знаешь что? – её голос прозвучал тихо, но в нём была такая тоска, что Виктор даже поднял глаза. – Я не нанималась быть тебе домработницей!
Слова вырвались сами собой, и вместе с ними наружу хлынули слёзы. Горькие, обидные, давно накопившиеся.
– Ты понимаешь, как это звучит? – продолжала она, всхлипывая. – Я целый день работаю, потом бегу по магазинам, стираю, убираю, готовлю… А ты… Ты даже спасибо не скажешь! Ты только критикуешь!
– Да брось ты, – Виктор поморщился, отодвигая тарелку. – Я же не со зла. Просто правда пересолено. Чего ты разревелась-то?
– Дело не в супе! – голос Ирины сорвался на крик. – Дело в том, что я не живу, я обслуживаю! Понимаешь?! Я забыла, когда последний раз села просто так, ничего не делая! Когда последний раз подумала о себе, а не о том, что тебе нужно постирать или сготовить!
Она схватила со стола свою недопитую кружку с остывшим чаем, швырнула её в раковину – та жалобно звякнула, но не разбилась – и, не говоря больше ни слова, выскочила из кухни. Виктор сидел, ошарашенный, не понимая, что, собственно, произошло.
Через десять минут Ирина, накинув куртку и схватив сумочку, уже стояла в прихожей.
– Я ухожу, – сказала она холодно. – К Свете переночую.
– Да ты чего? – Виктор вышел в коридор, растерянно глядя на жену. – Ира, ну не устраивай театр из-за какой-то ерунды…
– Это не ерунда, – она посмотрела на него так, будто видит впервые. – Это моя жизнь. И я устала быть невидимой.
Дверь хлопнула, и Виктор остался один. Стоял в коридоре, всё ещё не веря, что это происходит по-настоящему. Ирина никогда – никогда! – не уходила из дома вот так, посреди разговора, посреди вечера. Она всегда была рядом, всегда на своём месте. Как само собой разумеющееся. Как воздух, который есть, и о котором не думаешь, пока не начинаешь задыхаться.
Он вернулся на кухню, посмотрел на недоеденный суп, на пустой стул напротив. Тишина давила на уши. Обычно в это время они включали телевизор в кухне, Ирина что-нибудь рассказывала про работу или про соседку тётю Галю, он отвечал вполуха… Тепло, привычно, спокойно.
А сейчас было пусто.
Ирина позвонила в дверь подруги и, едва Светлана открыла, разревелась снова. Та молча обняла, провела на кухню, поставила чайник.
– Рассказывай, – сказала Света, усаживаясь напротив. – Что случилось?
И Ирина рассказала. Про суп. Про усталость. Про то, что она чувствует себя не женой, а прислугой, которую никто не ценит. Про то, что иногда, стоя у плиты, она даже не помнит, чего хочет сама – есть ей или нет, нравится ей этот фильм или скучно, когда последний раз она что-то делала для души, а не по обязанности.
– Ты знаешь, – сказала Света задумчиво, помешивая ложечкой в кружке, – я тебя давно хотела спросить: а ты вообще счастлива?
Ирина замолчала. Вопрос был простой, но ответ на него застрял где-то в горле и не хотел вылезать наружу. Счастлива ли она? Вроде бы у неё всё есть – муж, квартира, стабильность… Но когда она пыталась вспомнить последний момент настоящей радости, не связанной с уборкой удачно отстиранного пятна или приготовленным вовремя обедом, в памяти была какая-то серая пелена.
– Не знаю, – призналась она тихо. – Я даже не знаю, что это значит – быть счастливой. Я просто живу. Делаю то, что нужно.
– А что ты делаешь для себя?
– Для себя? – Ирина растерянно посмотрела на подругу. – Ну… Я же… Я иногда читаю перед сном…
– Иногда, – повторила Света с лёгкой усмешкой. – Иришка, ты помнишь, сколько тебе лет?
– Пятьдесят восемь.
– Вот именно. Пятьдесят восемь, а не восемьдесят и не девяносто. Ты – живая женщина, у которой ещё столько впереди! А ты живёшь так, будто уже доживаешь остаток, обязанная кому-то. Кому? Мужу? Детям? Они уже давно выросли и живут своей жизнью! Ты понимаешь, что если сейчас не начнёшь думать о себе, потом уже будет поздно?
Слова подруги больно резанули по сердцу, но Ирина знала – в них правда. Жгучая, неприятная, но правда.
– А что мне делать? – беспомощно спросила она. – Я же не умею ничего, кроме… ну, этого всего.
– Ерунда! – Света вскочила со стула, глаза её загорелись. – Ты помнишь, как ты раньше рисовала? В институте? Ты так здорово писала акварелью… У тебя даже была маленькая выставка на курсе.
Ирина вспомнила. Да, когда-то она действительно любила рисовать. Пейзажи, натюрморты, лица… Но потом пришла взрослая жизнь, работа, дети, быт – и кисти остались лежать где-то на антресолях, заброшенные и забытые.
– Это было так давно, – прошептала она.
– И что? – Света решительно достала телефон. – Смотри, вот у нас в Доме культуры есть кружок живописи для взрослых. По вторникам и четвергам, с семи до девяти. Хочешь, запишу тебя?
– Да я не знаю… – замялась Ирина. – Мне нужно дома…
– Что – дома?! – перебила её Света. – Что тебе там нужно?! Стоять у плиты? Мыть полы? Ира, послушай меня: ты имеешь право на собственную жизнь. Не чью-то, а свою! И если ты сейчас не начнёшь за это право бороться, никто за тебя это не сделает.
Ирина молчала, но что-то внутри неё тихонько зашевелилось. Что-то забытое, придавленное грузом обязательств и усталости. Маленькая искорка, которая когда-то была огнём, желанием жить, творить, дышать полной грудью.
– Хорошо, – сказала она наконец. – Запиши меня.
Виктор провёл ночь в тревоге. Он так и не дозвонился до Ирины – она отключила телефон. Утром, собираясь на работу, понял, что рубашки не поглажены – и пришлось натягивать вчерашнюю, помятую. На завтрак никого не было. Пришлось самому заваривать растворимый кофе, который он терпеть не мог, и жевать сухое печенье, запивая горячей горькой жидкостью.
На работе его несколько раз спрашивали, всё ли в порядке – видимо, лицо выдавало волнение. Он отшучивался, но мысли то и дело возвращались к вчерашнему вечеру. К Ирининым словам. К тому, как она смотрела на него – с такой обидой, с такой болью.
«Я не нанималась быть тебе домработницей».
Он прокручивал эту фразу в голове снова и снова. Что, собственно, он сделал не так? Он работает, приносит деньги в дом, не пьёт, не гуляет, всегда возвращается домой. Разве этого мало? Разве он плохой муж?
Но почему-то внутри появлялось неприятное чувство вины. Глухое, непонятное, но оно было.
Вечером, вернувшись домой, Виктор обнаружил пустую квартиру. Ирина так и не вернулась. Он попробовал позвонить снова – не ответила. Написал сообщение – прочитано, но ответа не последовало.
Тогда он решил приготовить что-нибудь сам. Как-никак, надо поесть.
Открыл холодильник – там была курица, овощи, какие-то баночки с приправами. Он вытащил всё это на стол и растерянно уставился. С чего начать? Как это делается? Ирина всегда сама всё готовила, он даже не задумывался, что это может быть сложно.
В итоге он кое-как порезал курицу – неровными кусками, часть мяса прилипла к костям, но он не стал заморачиваться. Кинул на сковородку, добавил масла. Потом начал резать помидоры – и чуть не порезал палец, потому что нож был тупой, а помидор выскальзывал из рук. Перец обжёг глаза – Виктор чертыхнулся, протёр лицо рукой и только усугубил ситуацию.
Когда он наконец закончил с готовкой, кухня выглядела так, будто в ней разорвалась граната. Кусочки овощей на полу, жирные брызги на плите, гора немытой посуды в раковине. Сам же «ужин» получился странным – пережаренным, но при этом суховатым, и со вкусом, который никак нельзя было назвать приятным.
Виктор сел за стол, попробовал, скривился. Проглотил несколько кусков через силу, а потом отодвинул тарелку.
«Как Ирина это делает каждый день?» – впервые за долгое время подумал он.
Ирина просыпалась у Светланы уже третий день подряд. И, как ни странно, чувствовала себя… легко. Да, было немного стыдно за то, что она сбежала из дома. Но одновременно ей было так хорошо, как давно не было. Она спала сколько хотела. Пила кофе не спеша, смакуя каждый глоток. Разговаривала с подругой о чём угодно – о фильмах, о книгах, о жизни – и никто не перебивал её, прося принести тапочки или посмотреть, где лежит его свитер.
В четверг вечером она впервые пошла на занятие в кружок живописи. Зашла в небольшой зал Дома культуры, где пахло красками и деревом, и почувствовала, как что-то внутри трепетно вздохнуло. Здесь было человек десять – в основном женщины её возраста, кто-то постарше, кто-то помладше. Преподавательница, бодрая дама с короткой стрижкой и яркими серьгами, улыбнулась ей приветливо:
– Новенькая? Проходите, садитесь вот сюда, у окна. Сегодня будем писать осенний пейзаж.
Ирина села за мольберт, взяла кисть – и в этот момент словно вернулась на много лет назад. Рука будто сама вспомнила движения, прикосновение ворса к бумаге, смешивание красок на палитре… Она начала рисовать – медленно, неуверенно сначала, но постепенно увлекаясь всё больше и больше. Мазки ложились на лист, превращаясь в золотистые деревья, в серое небо, в дорогу, уходящую вдаль…
Когда занятие закончилось, Ирина вдруг обнаружила, что улыбается. Просто так. Без причины.
– Вам понравилось? – спросила преподавательница, подходя к её мольберту. – О, у вас здорово получается! Приходите ещё, будем рады.
Ирина кивнула. Да, она придёт. Обязательно.
По дороге домой – нет, к Свете, поправила она себя – она думала о том, что впервые за много лет сделала что-то для себя. Не для мужа, не для детей, не потому что надо – а просто потому, что ей захотелось. И это было… освобождающе.
Виктор между тем окончательно понял, что не справляется. Он пытался готовить – но получалось плохо. Пытался убирать – но не замечал половины грязи, и когда случайно смахнул рукой со стола крошки прямо на пол, понял, что даже не подумал взять тряпку, чтобы вытереть стол, а потом подмести. Бельё лежало грязное, потому что он не знал, на какой режим ставить стиральную машину, и боялся испортить вещи. Посуда в раковине росла с каждым днём, потому что мыть её было лень, а грязная гора выглядела всё устрашающе.
На четвёртый день он не выдержал и позвонил Ирине. Она, к его удивлению, ответила.
– Ира, – сказал он устало. – Ты когда вернёшься?
– Не знаю, – её голос был спокойным, но холодным. – А зачем?
– Как – зачем? – он растерялся. – Ты же моя жена. Твоё место здесь.
– Моё место здесь? – повторила она с какой-то горечью. – Виктор, я двадцать три года была «на своём месте». Я готовила, убирала, стирала, гладила… Я жила для тебя. И что я получила взамен? «Суп пересолен». Вот и всё.
– Да я же не хотел тебя обидеть! – воскликнул он. – Это просто слова!
– Нет, – сказала Ирина твёрдо. – Это не просто слова. Это то, как ты ко мне относишься. Как к прислуге, которая должна всё делать идеально, а ты будешь только оценивать. Я устала, Виктор. Я очень устала.
Он молчал, не зная, что ответить.
– Я вернусь, – продолжила она. – Но не как прежде. У меня есть условия.
– Какие условия? – насторожился он.
– Я больше не буду всё делать одна. Ты будешь мне помогать. И я буду ходить на свои занятия рисованием, два раза в неделю. Это моё время, и я не собираюсь от него отказываться. Если ты согласен – я вернусь завтра. Если нет – тогда мне нужно подумать, как дальше жить.
Виктор почувствовал, как холодок пробежал по спине. Она говорила серьёзно. Это был не каприз, не истерика – это было решение.
– Хорошо, – сказал он после паузы. – Согласен.
Ирина вернулась на следующий день, в субботу утром. Зашла в квартиру и ахнула. На кухне был полный разгром – немытая посуда, жирная плита, крошки на полу. В комнате тоже был беспорядок – одежда валялась на стуле, на полу, постель не заправлена.
Виктор виновато стоял в коридоре, словно провинившийся школьник.
– Извини, – пробормотал он. – Я… я не очень справился.
Ирина посмотрела на него внимательно. И вдруг рассмеялась. Не зло, не обиженно – а просто рассмеялась, устало и с какой-то теплотой.
– Ладно, – сказала она. – Давай вместе приберёмся. И потом ты приготовишь обед.
– Я? – он испугался. – Но я же не умею…
– Научишься, – твёрдо ответила Ирина. – Я не прошу тебя готовить как шеф-повар. Но сделать что-то простое – макароны, котлеты, салат – ты вполне можешь. Я покажу, а ты будешь делать.
Виктор молчал, потом кивнул. И они начали убирать вместе. Она мыла посуду, он вытирал. Она пылесосила, он выносил мусор. Она показывала, как правильно складывать бельё в стиральную машину, он запоминал.
А потом, когда квартира более-менее пришла в порядок, Ирина встала рядом с ним у плиты.
– Смотри, – сказала она, доставая сковороду. – Сначала наливаем немного масла. Потом ждём, пока нагреется. Слышишь, как шипит? Вот теперь можно класть котлеты.
Виктор осторожно положил на сковороду замороженную котлету. Она зашипела, запахло жареным мясом.
– Теперь не трогай минут пять, – продолжала Ирина. – Пусть прожарится с одной стороны. А потом перевернёшь. Вот и всё, ничего сложного.
Он кивнул, напряжённо глядя на сковороду, будто боялся, что котлета вот-вот выпрыгнет и убежит.
Ирина смотрела на него и чувствовала что-то странное. Не злорадство, нет. Скорее… надежду. Может быть, всё ещё наладится. Может быть, они ещё смогут найти общий язык, перестать быть начальником и подчинённым и снова стать мужем и женой.
Прошло несколько недель.
Виктор действительно начал помогать по дому. Сначала неуклюже, постоянно переспрашивая, как и что делать, но постепенно втягиваясь. Он научился готовить простые блюда – жареную картошку, омлет, макароны с соусом. Научился пользоваться стиральной машиной и даже освоил утюг, хотя рубашки у него получались всё равно помятые. Но он старался. И главное – он перестал воспринимать домашние дела как что-то, что должно делаться само собой, невидимыми руками. Он понял, сколько труда, времени и сил уходит на то, чтобы дом был чистым, а холодильник – полным.
Ирина между тем расцветала. Она ходила на свои занятия живописью дважды в неделю и каждый раз возвращалась вдохновлённой, с горящими глазами. Дома появились её рисунки – акварельные пейзажи, натюрморты, портреты. Виктор как-то раз остановился перед одной из картин – осенний парк, золотые листья на дорожке – и сказал негромко:
– Красиво.
Ирина обернулась, удивлённо посмотрела на него.
– Правда?
– Правда, – кивнул он. – Ты… ты талантливая. Я раньше не знал.
Она улыбнулась. И в этой улыбке было столько света, что Виктор вдруг понял: он не видел её такой уже много лет. Может, никогда не видел. Она всегда была рядом, но словно в тени, занятая делами, усталая, молчаливая. А теперь будто ожила.
Однажды вечером они сидели на кухне, пили чай после ужина, который готовили вместе – он жарил рыбу, она делала салат. И вдруг Виктор сказал:
– Прости меня.
Ирина подняла глаза.
– За что?
– За то, что я не замечал тебя, – он потёр лицо руками. – Все эти годы я думал, что если я работаю и приношу деньги, то всё нормально. А ты должна делать остальное – готовить, убирать, заботиться. Я воспринимал это как должное. И не понимал, что ты… что ты тоже человек. Что ты устаёшь. Что тебе тоже нужно жить, а не только обслуживать меня.
Ирина молчала, слушая. Слова давались ему нелегко, она видела – он не привык так говорить. Но он старался.
– Прости, – повторил он. – Я был эгоистом. И мне стыдно.
Она протянула руку, накрыла его ладонь своей.
– Я прощаю, – сказала тихо. – Но только если ты пообещаешь, что больше так не будет. Что мы будем вместе. Не ты – начальник, а я – прислуга. А вместе. Партнёры.
– Обещаю, – кивнул Виктор. – Я постараюсь. Честное слово.
И она поверила. Не потому, что он сказал красивые слова – а потому, что она видела, как он меняется. Медленно, с трудом, но меняется.
Время шло. Зима сменилась весной. Ирина продолжала ходить на занятия, и однажды преподавательница предложила ей выставить несколько работ на районной выставке любителей. Ирина сначала испугалась – ей казалось, что её рисунки недостаточно хороши, что все посмеются. Но Виктор, как ни странно, поддержал:
– Давай, выставляй. У тебя здорово получается.
И она решилась. Три её картины попали на выставку, и, когда они с Виктором пришли на открытие, она с волнением смотрела, как люди останавливаются перед её работами, разглядывают, переговариваются.
– Вон та, с осенним лесом, просто чудесная, – услышала она женский голос.
– Да, очень атмосферная, – согласился кто-то ещё.
Ирина почувствовала, как внутри разливается тепло. Её картины нравятся людям. Её труд ценят. Она – не просто жена, не просто домохозяйка. Она – художница.
Виктор стоял рядом, и она вдруг увидела в его глазах гордость.
– Ты молодец, – сказал он. – Правда.
Они вышли из выставочного зала, и весенний вечер встретил их тёплым ветром и запахом распускающихся почек. Шли по парку, держась за руки – так они давно не делали.
– Знаешь, – сказала Ирина задумчиво, – я тут подумала… А ведь я и забыла, что у меня тоже есть жизнь. Своя. Не чужая.
Виктор молчал, слушая.
– Раньше мне казалось, что жить для других – это правильно. Что так и должно быть. Что я – жена, мать, хозяйка, и это моё предназначение. Но теперь я понимаю… Если я живу только для других, то я перестаю быть собой. Я превращаюсь в функцию. В обслуживающий персонал. И это… это неправильно.
Она остановилась, посмотрела на него.
– Я не жалею, что мы прошли через этот кризис. Может, это было нужно. Чтобы мы оба поняли что-то важное.
– Что именно? – спросил Виктор.
– Что брак – это не про обязанности. Это про партнёрство. Про то, чтобы быть вместе. Не потому, что кто-то кому-то что-то должен, а потому, что мы оба хотим быть рядом. И помогать друг другу. И уважать друг друга.
Виктор кивнул. Он долго молчал, глядя куда-то вперёд, а потом сказал:
– Ты знаешь, мне было страшно, когда ты ушла тогда. Я подумал, что ты больше не вернёшься. И это был… кошмар. Пустая квартира, где ничего не работает, всё разваливается. Но главное – ты не было. И я понял, что я не просто привык к тебе. Я люблю тебя. И не хочу тебя потерять.
Ирина почувствовала, как к горлу подступает комок. Он редко говорил такие слова. Очень редко.
– Я тоже тебя люблю, – ответила она тихо. – Но я больше не хочу быть невидимой. Я хочу, чтобы ты видел меня. Настоящую.
– Я вижу, – сказал он. – Теперь вижу.
И они пошли дальше, по весеннему парку, где только начинали зеленеть деревья, и впереди была долгая дорога – но теперь они шли по ней вместе. Не рядом, а именно вместе.
Шли месяцы. В доме действительно изменилось многое. Виктор больше не сидел, уткнувшись в телевизор, пока Ирина металась по кухне. Теперь они делали всё вместе – он мыл посуду, пока она готовила, или наоборот. По субботам вместе ходили в магазин, вместе убирались. Это было непривычно, первое время даже странно – но со временем стало нормой.
А Ирина раскрывалась всё больше. Она записалась ещё на курсы керамики – ей всегда хотелось попробовать лепить из глины. Начала читать книги, которые откладывала годами, потому что «некогда». Встречалась с подругами, просто так, не по делу, а просто поболтать, попить кофе.
Как-то раз дети приехали в гости – сын с женой и дочка с мужем. Они собрались за большим столом, и сын, Алексей, вдруг заметил:
– Мам, что-то ты изменилась. По-другому выглядишь.
– Да? – Ирина улыбнулась. – А как?
– Не знаю… Моложе что ли. И счастливее.
Она переглянулась с Виктором, и оба улыбнулись.
– Может, потому что я наконец-то начала жить? – сказала Ирина спокойно. – Не для кого-то, а для себя тоже.
Дочка, Катя, кивнула:
– Знаешь, мам, ты для меня всегда была примером. Но я боялась стать такой же. Потому что ты всё время уставала, всё время за всеми бегала. А сейчас… Сейчас я вижу, что можно по-другому. Что можно и о семье заботиться, и о себе не забывать.
– Вот именно, – согласилась Ирина. – Это не эгоизм. Это… самосохранение. Если я сама буду пустой, выжатой, несчастной – что я смогу дать другим? Ничего. А если я наполнена, живу, радуюсь – тогда и всем вокруг хорошо.
После ужина, когда дети разъехались, Виктор и Ирина сидели на кухне, пили травяной отвар, который она недавно начала заваривать вместо обычного чая.
– Знаешь, – сказал Виктор задумчиво, – я тут подумал… Может, нам в отпуск съездить? Давно мы никуда не выбирались.
– Куда? – оживилась Ирина.
– Не знаю. Куда захочешь. Может, на море? Или в горы?
Она засмеялась.
– В горы! Я всегда мечтала увидеть горы. Настоящие, большие.
– Тогда в горы, – согласился он. – Поедем этим летом. Договорились?
– Договорились.
И они снова замолчали, просто сидя рядом, и в этой тишине не было напряжения, обид или усталости. Было спокойствие. Понимание. И какое-то новое, непривычное, но такое тёплое чувство – что они снова вместе. По-настоящему вместе.
Ирина посмотрела на свои руки – они были в краске, потому что вечером она рисовала. Посмотрела на окно, где за стеклом темнело весеннее небо. Посмотрела на Виктора, который дремал, откинувшись на спинку стула, и его лицо было усталым, но спокойным.
И она вдруг поняла, что счастлива. Просто счастлива. Не потому, что всё идеально – нет, конечно, всё ещё бывают ссоры, недопонимания, усталость. Но потому, что теперь она живёт. Настоящей жизнью. Где есть место не только обязанностям, но и мечтам, не только заботе о других, но и о себе.
А ещё она поняла, что иногда нужно уметь сказать «нет». Нет – бесконечной работе, нет – ожиданиям, которые душат, нет – жизни, где ты только отдаёшь и ничего не получаешь взамен. И это не эгоизм. Это любовь к себе. А без любви к себе невозможно по-настоящему любить других.
– Вить, – тихо позвала она.
– М-м? – он открыл глаза.
– А знаешь, я и забыла, что у меня тоже есть жизнь, – улыбнулась она. – Спасибо, что помог мне это вспомнить.
Он потянулся, обнял её за плечи.
– Это я тебе спасибо должен сказать. За то, что не сдалась. За то, что показала мне, как надо. За то, что осталась. И за то, что снова дала нам шанс.
Они сидели, обнявшись, и за окном медленно зажигались звёзды, и весна входила в свои права, и где-то впереди их ждало лето, горы, новые картины Ирины, совместные вечера у плиты, смех, ссоры, примирения – всё то, из чего складывается настоящая, живая, не идеальная, но такая ценная совместная жизнь.
Жизнь, где двое не враги и не начальник с подчинённым. А партнёры. Друзья. Любящие люди, которые учатся каждый день быть лучше – не для кого-то, а друг для друга. И для себя.
________________________________________________________________________________________
🍲 Если вы тоже обожаете простые и душевные рецепты, загляните ко мне в Telegram — там делюсь тем, что готовлю дома для своих родных. Без лишнего пафоса, только настоящая еда и тепло кухни.
👉Нажать для перехода в Тelegram
👉🍲 Домашние рецепты с душой — у меня во ВКонтакте.