Наша свадьба была скромной, но красивой. Белое платье, расшитое жемчугом, обручальные кольца, тихая музыка, слёзы на глазах мамы, когда она вела меня под руку. Илья крепко держал мою ладонь, будто боялся отпустить.
В тот момент я думала: вот он, мой новый мир, мой супруг, мой дом. Но я не знала, что вскоре после свадебных торжеств меня встретит другой мир, где главную роль будет играть его мать — Галина Викторовна.
Она вошла в мою жизнь не как свекровь, а скорее как строгий контролёр всех дел. На второй день после свадьбы она сказала:
— Теперь ты должна стать настоящей Коробиной. Не Громовой, а Коробиной. Женщина должна носить фамилию мужа.
Я улыбнулась, стараясь не испортить первое впечатление:
— Галина Викторовна, я уважаю вашу фамилию, но хочу остаться при своей. Мы с Ильёй решили, что это непринципиально.
Она приподняла бровь:
— Решили? Ты понимаешь, что в семье должно быть единое имя? Без фамилии мужа ты как будто и не жена.
Илья смутился, стоя между нами, как мальчик между двумя преподавателями:
— Мам, мы же договаривались…
— Я не договаривалась! Моя невестка будет Коробиной. Без этого и разговоров быть не может.
В ту ночь я долго не могла уснуть. Свадебное счастье превратилось в горький комок внутри меня. Я понимала, что она не злая, просто воспитана иначе. Для неё фамилия — это флаг семьи, доказательство единства. Но для меня фамилия — это часть моей личности, которую нельзя просто снять, как старое платье.
Свою фамилию я носила с гордостью. Громова — звучит чётко и ясно, так я подписывала свои картины. Я художница, и мои подписи — это мой след, моя история.
Я попыталась объяснить ей:
— Я не против быть женой Ильи, но не хочу терять своё имя. Это не гордость, а уважение к себе.
Она тяжело вздохнула:
— Всё вы, молодёжь, думаете только о себе. А как же мы, женщины прошлого поколения? Мы не теряли себя, мы становились частью семьи. Так и надо.
— А если я не хочу быть частью вашей семьи, — тихо сказала я, — значит, я плохая жена?
Галина Викторовна посмотрела на меня долгим, пристальным взглядом:
— Не плохая. Просто не наша.
С тех пор между нами повисло напряжённое молчание.
Через неделю она пригласила нас к себе на блины. Пришли и сестра Ильи, и его отец. Всё шло тихо, пока Галина Викторовна не разлила чай и не сказала:
— Вот, родственники, познакомьтесь. Это моя… — она запнулась на мгновение, — жена Ильи. Пока ещё Громова.
Я почувствовала, как кровь приливает к лицу. Все взгляды были направлены на меня. Кто-то усмехнулся, кто-то сделал вид, что не заметил паузы.
Илья сжал мою руку под столом:
— Мам, перестань, кому какая разница?
— Есть разница, сынок, — сухо ответила она. — В нашем роду никогда не было женщин, которые оставались под своим именем. Это неуважение к семье.
Я сглотнула и ответила:
— А я думала, что уважение начинается с понимания.
После этого вечер пошёл наперекосяк.
Когда мы вернулись домой, Илья закрыл дверь и тихо сказал:
— Прости маму. Она добрая, но у неё всё по традиции.
— Да я понимаю, но мне неприятно, что она решает за меня.
— Хочешь, я с ней поговорю?
Я кивнула, но потом махнула рукой:
— Бесполезно. Она уже решила, кто я такая.
Квартира вдруг показалась мне чужой. Даже аромат кофе не мог скрыть ощущение, что кто-то влез в наш дом и оставил запах чужого одеколона — резкого, властного.
Илья закурил на балконе. Мы оба молчали. Молчание было страшнее ссор.
Через месяц я увидела новую табличку на почтовом ящике — «Коробины».
Меня словно обухом по голове ударили.
— Илья! Что это такое?
Он смутился:
— Мамка повесила. Сказала, чтобы почтальон знал.
Я сдёрнула табличку и бросила её на пол.
— Пусть она знает, что я не её собственность!
Илья подошёл, попытался обнять меня, но я оттолкнула его.
— Почему ты не сказал ей, чтобы она не вмешивалась?
Он вздохнул:
— Потому что с ней невозможно спорить. Она всё равно сделает по-своему.
Впервые я подумала, что в этой семье для меня может не быть места.
Я готовилась к своей первой персональной выставке. Все работы были подписаны моей фамилией — «Алина Громова».
Когда Илья пришёл вечером, он долго рассматривал картины, потом тихо сказал:
— Они классные. Только мама сказала, если придёт — ей будет неловко видеть твою девичью фамилию. Может, напишешь «Коробина», хотя бы для выставки?
Я отшатнулась, как будто он ударил меня:
— Для выставки? Ты понимаешь, что это не просто подпись? Это моё имя, мой труд, мой путь!
— Ну, ты же могла бы пойти навстречу. Хотя бы раз.
Тогда я впервые закричала:
— Нет! Хватит! Я не буду жить по её правилам!
Через неделю сама Галина Викторовна пришла. Она поставила на стол банку варенья, сняла пальто и, не садясь, сказала:
— Ты упрямая. Я таких видела. Но всё равно к нашему стану придёшь.
— Какому стану? Я не вещь, чтобы меня куда-то ставили!
Она усмехнулась:
— Думаешь, фамилия делает тебя независимой? Семья — это коллектив. Без общего имени вы будто чужие.
— Но ведь главное не фамилия, а чувства, — устало ответила я.
Она посмотрела в окно и тихо сказала:
— Чувства… Они пройдут. А фамилия останется.
Эти слова запали мне в душу как заноза.
День открытия выставки. Цветы, свет, журналисты, афиши с моим именем — «Алина Громова. Свет внутри».
Я увидела Галину Викторовну в углу зала. Она стояла напряжённая, в строгом костюме, как на экзамене.
Когда её взгляд остановился на подписи под моими картинами, я заметила лёгкую гримасу. Она обошла зал, потом подошла ко мне:
— Ты, конечно, молодец. Но разве не странно быть женой Коробина и носить чужую фамилию? Люди подумают, что вы не вместе.
Я спокойно ответила:
— Пусть думают что хотят. Главное — мы с Ильёй понимаем друг друга.
Но понимали ли мы? Илья стоял рядом с усталым взглядом. В тот день он впервые ушёл с выставки раньше меня.
Дома он сказал:
— Я устал от ваших споров.
— От наших? Это не я начала.
— Но и не ты закончишь! — рявкнул он неожиданно. — Хочешь ты того или нет, мама — часть моей жизни.
— А я кто?
Он опустил глаза:
— Ты — тоже. Но вы как будто на разных берегах.
Я не ответила. Он был прав.
Через пару дней я нашла в почтовом ящике письмо от неё. Почерк аккуратный, строгий:
«Алина. Я старая женщина, привыкшая к порядку. Может, ошибаюсь. Но мне кажется, вы не сможете построить семью, пока у вас разные фамилии. Это всегда будет разделять. Подумай. Я не хочу, чтобы мой сын снова оказался один».
Я перечитывала эти строки, и в груди всё сжималось — от жалости, злости и чего-то похожего на жалобную теплоту. Может, в глубине души она просто боялась потерять сына?
— Илья, ты знал об этом письме?
— Нет. Что она опять?
— Просит меня сменить фамилию.
Он тяжело сел на диван:
— Я не знаю, чего она хочет. Просто скажи ей, что не будешь, и всё.
— Я уже говорила, но она не слышит.
— Тогда давай переедем. В другой город, если нужно.
Я посмотрела на него. Впервые за всё время он сказал то, что я хотела услышать. Но было уже поздно. Вдруг я поняла, что устала.
Через месяц я заключила договор на поездку во Францию — участвовать в художественной резиденции. Илья молчал, когда я собирала чемодан.
— Мы же договаривались решать такие вещи вместе, — глухо сказал он.
— Я должна отдохнуть от всего этого, — ответила я.
Галина Викторовна звонила, умоляла меня не ехать. Но я уехала.
Полгода спустя я вернулась. Дверь в нашу квартиру открылась с трудом — замок был заменён.
Мне открыл Илья. Он выглядел постаревшим и усталым.
— Ты вернулась…
— Да. Можно войти?
Он молчал секунду, потом кивнул. Внутри всё было как прежде, только на стене висело наше свадебное фото в рамке, под которым красовалась табличка: «Семья Коробиных».
— Мамина идея? — спросила я.
— Моя. Так проще, — тихо ответил он.
Я почувствовала, как что-то окончательно ушло.
Вечером пришла Галина Викторовна. Мы сидели напротив друг друга.
— Зачем всё это, Алина? — спросила она. — Мы ведь могли бы быть одной семьёй.
— Мы и были семьей. Пока вы не решили, что я должна измениться, чтобы заслужить ваше имя.
Она посмотрела прямо в глаза:
— Может, я ошиблась. Но мне казалось, так правильно.
— Правильно для кого? Для вас?
Она опустила голову:
— Для всех. Я когда-то была невесткой и тоже взяла чужую фамилию. Я плакала, но потом привыкла. Теперь думаю — может, зря.
Эти слова сломали во мне стену.
— Галина Викторовна, я не хотела вас обидеть. Просто хотела остаться собой.
Она подошла, положила ладонь мне на плечо:
— А я просто хотела быть нужной.
Мы с Ильёй потом разошлись. Без скандала, без суда. Просто однажды я поняла: между человеком и его семьёй не всегда можно найти общий язык.
Я осталась Громовой. Фамилия не спасла меня от боли, но стала опорой.
Иногда Галина Викторовна звонит. Спрашивает, как у меня дела, говорит, что видела мою новую выставку. Голос у неё стал мягче.