Он сказал это вечером, когда я уложила детей. Стоял у окна, спиной ко мне, руки в карманах. Обычно он сидел в телефоне, но сейчас просто стоял.
Я сразу поняла — будет разговор, которого я боялась.
— Мне нужно поговорить. Серьёзно.
— Я слушаю.
— Я устал жить с вечно орущей женой. Подал на развод. Позавчера.
Я схватилась за край стола. Не от слёз — от того, что ноги подкосились.
— Ты же знаешь, что я не просто так кричала. Ты видел, как мне было.
— Видел. Но я не могу больше. Ты не изменишься.
Он повернулся. Лицо чужое. Усталое.
— А я выдержу, — сказала я тихо.
— Не просил.
Он ушёл через три дня. Собрал вещи, пока я была с детьми в поликлинике. Оставил ключи на комоде. Мой старый халат — тот самый, который он называл тряпкой — лежал рядом. Он всегда морщился, когда я выходила в нём. Я носила его, потому что в нём было удобно: карманы глубокие, можно вытирать детские слюни.
Я взяла халат, долго смотрела на него. Потом сложила и убрала в шкаф. Не выбросила. Просто убрала.
Дети спрашивали, где папа. Я говорила: «Работает». Они кивали. Мне было легче врать.
Первую неделю я держалась. Вставала в шесть, кормила, одевала, укладывала. Ложилась в час ночи. Лежала и смотрела в потолок. Думала: может, он прав. Может, я вечно орущая женщина, с которой невозможно.
Но потом вспомнила, как он сидел в телефоне, пока я меняла подгузники двоим. Как уходил к друзьям, а я оставалась с температурящими детьми. Как говорил: «Тебе дома легче. Я на работе устаю».
Я перестала винить себя.
Он позвонил через две недели. Я мыла пол, телефон зазвонил громко.
— Как дела?
— Нормально.
— Малыши?
— Нормально.
— Помочь?
— Не нужно.
Он молчал. Дышал в трубку. Ждал, что я скажу ещё что-то. Я положила трубку. Вернулась к полу. Руки дрожали.
Через месяц дети заболели. Оба. Температура под сорок, кашель. Я не спала двое суток. Сидела между кроватками, меняла компрессы, поила водой. К утру третьего дня чуть не упала — потемнело в глазах.
Он позвонил. Я сидела на полу в детской, не могла встать.
— Как вы?
— Болеют. Третью ночь не сплю.
— Приехать? Посижу, отдохнёшь.
Я хотела сказать «да». Хотела попросить приехать, помочь. Но вспомнила, как он уходил — три дня собирал вещи, ни разу не спросил, справлюсь ли я одна.
— Не надо.
— Уверена?
— Уверена.
Я положила трубку и заплакала. Тихо. Не от жалости. От того, что всё ещё люблю его, а он не понимает — его помощь сейчас не помощь. Унижение.
Дети выздоровели через неделю. Я похудела, под глазами тёмные круги. Но держалась. Перестала ждать звонков. Перестала надеяться. Просто жила — день за днём.
Однажды вечером младший спросил:
— Мама, почему ты не кричишь больше?
Я замерла. Не знала, что ответить. Я действительно перестала. Не специально — просто не на кого.
— Научилась молчать, — сказала я.
Он улыбнулся и заснул. А я сидела и думала: может, я изменилась. Но не для него.
Он пришёл через два месяца. Не предупредил. Постучал в субботу утром. Я открыла — он стоял с пакетом игрушек.
— Можно?
Я отступила. Дети закричали, бросились к нему. Он обнял их. Я стояла у двери. Смотрела со стороны. Будто чужая в своей семье.
— Соскучился, — сказал он детям, но смотрел на меня.
Он зашёл на кухню следом, когда дети увлеклись игрушками.
— Хорошо выглядишь.
Я усмехнулась. Хорошо — это когда неделю не спала, похудела на семь килограммов, еле стою.
— Зачем пришёл?
— Увидеть вас. Посмотреть, как живёте. Без меня.
Я поставила стакан на стол. Посмотрела на него.
— Ты изменилась. Больше не кричишь. Не злишься.
— Нет. Просто тебя нет. Кричать не на кого.
Он молчал. Смотрел, будто впервые увидел. Шагнул ближе.
— Попробуем ещё раз? Я понял, что неправ. Ты справлялась одна, а я сбежал. Хочу вернуться.
Я ждала этих слов два месяца. Каждую ночь представляла, как он придёт, попросит прощения. Как мы снова вместе. Но сейчас ничего не чувствовала. Только пустоту.
— Хочешь вернуться. Почему? Потому что я изменилась? Не ору больше?
— Потому что без тебя плохо. Скучаю. Одиноко.
— А мне было одиноко три года, пока ты сидел в телефоне рядом. Пока уходил к друзьям, а я не спала с детьми. Ты говорил: «Тебе дома легче». Но ушёл не тогда, когда мне было плохо. Ушёл, когда тебе стала неудобной.
Он открыл рот. Я не дала ему говорить.
— Я всё ещё люблю тебя. Это правда. Но ты ушёл не от вечно орущей жены. Ты ушёл от женщины, которая просила о помощи единственным способом, который у неё остался. Ты не услышал. И теперь думаешь — я изменилась, стала удобной. Но я не изменилась. Я просто больше не жду от тебя ничего. И не трачу на тебя голос.
Он побледнел. Отступил.
— Значит, всё? Даже не попробуем?
— Нет.
Он стоял молча. Потом кивнул, пошёл к детям. Поиграл полчаса, поцеловал на прощание, ушёл. Мы не обнялись. Не пожали руки. Просто посмотрели друг на друга — и всё.
Когда дверь закрылась, я прислонилась к ней, выдохнула. Дети играли, смеялись. А я стояла и понимала: я только что отпустила человека, которого всё ещё люблю. И это правильно. Потому что любовь — не про терпеть и ждать. Это про то, чтобы тебя слышали. Он не услышал тогда. Не услышит теперь.
Он начал писать через неделю. Короткие сообщения: «Как дети?», «Всё в порядке?». Я отвечала: «Нормально». Потом сообщения стали длиннее. Он писал, как тяжело одному. Как не спит. Как понял ошибку, хочет исправить.
Я читала перед сном. Не отвечала. Не из мести. Просто нечего было сказать.
Однажды ночью я листала его сообщения. Десятки строк — как ему плохо. Ни одной — как мне. Ни вопроса: «Справляешься?», «Нужна помощь?», «Как сама?». Только он. Его одиночество. Его раскаяние. Его желание вернуть то, что сам разрушил.
Я заблокировала номер. Не написав ничего. Просто нажала кнопку, выключила телефон, легла спать. Впервые за месяцы — спокойно.
Прошло три месяца. Я научилась жить по-новому. Вставать без будильника — дети будили раньше. Укладывать обоих за двадцать минут — они засыпали быстрее, когда я не нервничала и не ждала помощи.
Я увидела его на детской площадке. Он сидел на скамейке с женщиной. Молодой, ухоженной, в светлом платье, без усталости. Они смеялись, он смотрел на неё так, как когда-то на меня.
Я не испытала ревности. Не злости. Просто подумала: интересно, сколько пройдёт, прежде чем он устанет и от неё. Прежде чем она начнёт кричать. Или замолчит. Или уйдёт первой.
Я взяла детей за руки, пошла в другую сторону. Они не оглянулись. Для них папа — тот, кто иногда приходит с подарками. А мама — это я. Каждый день. Каждую ночь.
Вечером я сидела на кухне, пила воду. Из того самого стакана, который чуть не упал, когда он сказал о разводе. Я держала его и думала: всё закончилось так, как должно было. Без примирений. Без возвращений. Без хэппи-энда.
Просто жизнь. Моя жизнь. Я больше не кричу. Не потому что изменилась. А потому что научилась беречь голос для тех, кто слушает. Для детей. Для себя.
Телефон лежал экраном вниз. Я не проверяла сообщения. Не ждала звонков. Не надеялась. Просто была здесь, с детьми, с усталостью, с молчанием, которое оказалось громче всех криков за три года.
Дети позвали из комнаты. Я допила воду, поставила стакан, пошла к ним. Без сожалений. Без оглядки. Просто вперёд — туда, где меня ждут и слышат.
И этого было достаточно.
Если понравилось, поставьте лайк, напишите коммент и подпишитесь!