Когда Дмитрий с Ириной наконец поставили дом — белый, двухэтажный, с верандой, — Ирина три дня не могла привыкнуть к мысли, что это всё их. После десяти лет съёмных квартир и кредитов, бесконечных расчётов, после трёх лет стройки руками мужа и редких выходных — вот он стоял. Настоящий. С балконом, на котором можно пить утренний кофе и видеть, как солнце падает на изгородь.
Ирина тихо плакала от счастья, а Дмитрий, уставший, молчаливо проводил ладонью по свежей штукатурке. Для него каждый кирпич был живым — ведь половину он уложил сам.
Только одна человек радовался этому дому слишком громко — тёща, Галина Васильевна.
Она стояла на крыльце, вскинув голову, и произнесла так уверенно, будто подводила итоги всей стройки:
— Ну вот, наконец-то. Я же говорила: без меня вы бы ни за что не справились!
Ирина сжала губы, а Дмитрий усмехнулся — тогда ещё мягко, без злости.
— Конечно, мама, — ответил он. — Спасибо за поддержку.
Но он знал, что «поддержка» была в основном телефонными советами, как и где лучше бы строить. Денег она не дала ни копейки — наоборот, обиделась, когда Ирина намекнула, что, может, стоит помочь хотя бы на кухню.
Галина Васильевна любила вспоминать, как она «толкнула» их на это большое дело. Как будто не ипотека, а именно её слова: "Собственный дом — это статус!" сделали всё возможным.
Шли недели. В доме пахло свежей мебелью, лаком и кофе. Дмитрий вставал рано, вытаскивал из гаража инструменты — доделывал мелочи: перила, забор, карниз. Ирина облагораживала двор, сажала бархатцы, разбирала коробки.
Галина Васильевна приезжала почти каждый день.
— Надо же следить, как обживаетесь, — говорила она, втаскивая сумку с пирожками, которые потом оставляла на весь холодильник, молча ожидая благодарности.
И постепенно её слова становились настойчивее.
— Ты, Ириш, знаешь, сколько я сил потратила, чтобы вас с Димой свести? — начинала она.
— Если бы не я, никакого дома вообще бы не было. Я же настояла, чтоб он тебя замуж взял, — произносила она гордо.
Ирина смущалась, смеялась, отмахивалась. Но однажды Дмитрий, проходя мимо кухни, услышал, как тёща говорит соседке через забор:
— Да, да, дом — наш. Ну как наш… дочкин же. Но без меня бы и стены не стояли. Это я настояла на проекте, я место выбрала, я Диме подсказала, где фундамент лить. Всё под моим руководством!
Он тогда только сжал кулаки.
Просто не хотел скандалов. Дом только освятили, жизнь только начиналась.
Но чем крепче они пытались оградиться от её «руководства», тем чаще мать Ирины вторгалась в пространство.
Однажды Дмитрий заметил, что забор на заднем дворе снесён. Просто снят.
— Это я, — объяснила Галина Васильевна, когда он в растерянности подошёл.
— У меня же там грядки будут! Я решила объединить участки. Так удобнее — воду не тянуть, и яблони у вас ведь тоже мои. Я ж их сажала, когда вы только землю купили.
— Но это наш участок, мама. — Ирина впервые сказала это твёрдо. — У тебя же свой рядом.
— Да что ты, девочка моя, разве это делится? Всё же для семьи. Для вас. Для внуков!
А в глазах — упрямая сталь.
Через месяц Галина Васильевна приезжала уже без приглашения, объясняя соседям, что она — «главная хозяйка». Ставила мебель, переставляла вещи, вешала свои шторы.
Ирина молчала. Дмитрий ночью прикручивал прежние гардины снова.
— Я не могу, Дим, — прошептала Ирина однажды. — Это всё рушит. Она забирает наш дом.
— Я знаю, — ответил он. — Но пока пусть… Не хочу портить отношения. Всё равно она одна.
Он не знал, что «одна» — не значит «без власти».
Слухи начали расползаться. На посиделках в магазине женщины кивали:
— Галина Васильевна — молодец! Сама дом дочери поставила!
Дмитрий сначала смеялся, потом привык. Только ночью не спал — будто под кожей зудело что-то чужое. Ведь вся его жизнь была построена руками. А теперь об этом будто никто не знал.
Зимой Галина Васильевна перебралась насовсем.
Просто привезла чемоданы.
— У меня там скучно, а тут семья. Да и следить буду, чтоб всё по порядку, — сказала она, не глядя на сына-зятя.
Дмитрий тогда ничего не ответил.
Он вышел во двор, включил лампу в мастерской. Там стоял недоделанный шкаф — он делал его для будущей детской. Взял долото, ударил лишний раз, но по сердцу — не по дереву.
Той же ночью Ирина тихо заплакала.
А утром Галина Васильевна уже переставляла кровать в их спальне, чтобы «энергетика лучше шла по дому».
Ирина пыталась говорить спокойно:
— Мама, это наш дом. Дай нам самим решать.
— Наш — это какой? — удивилась та. — Мой тоже! Я ж его строила в мыслях. Без меня вы бы и не решились. Разве можно так забывать?
Ирина тогда впервые выкрикнула:
— Ты ничего не строила, мама! Ничего!
Галина Васильевна побледнела, приложила руку к сердцу, потом театрально опустилась в кресло:
— Вот до чего довела дочь родную. Дом, который я поставила, а меня теперь выгоняют...
С тех пор в доме стало холодно — не от температуры, а от накопленного напряжения. Дмитрий старался быть миротворцем, но внутри всё кипело. Работа в городе, дорога, счета — и дома ещё этот чёрствый фронт.
Весной он взял отгул и решил поставить баню — по-настоящему мужское дело, без советов и контроля. Вернулся с материалами, начал рубить фундамент, а сосед вдруг сказал, будто между делом:
— Хорошая у вас тёща. Хвалится, мол, баню тоже она сама решила строить. И фундамент уже заливать велела…
Дмитрий тогда впервые не сдержался.
Он просто сел на землю, глядя на строительный уровень, и долго не говорил. Потом подошёл к калитке и запер замок.
Тёщу он больше не впускал.
Делал вид, что уехал на работу, а сам трудился молча. Ирина ходила к матери, объясняла, что надо дать им место. Галина Васильевна обижалась, рыдала, всем жаловалась, что зять — «неблагодарный, без совести».
Однажды она всё же прорвалась во двор, пока Дмитрий ставил навес.
— Что ж ты, Дима, за человек такой? — крикнула она. — Без меня ты бы и фундамента не залил! Что ты всё себе приписываешь?
Он поднял взгляд. Спокойный, но ледяной.
— Галина Васильевна, вы говорите, что всё это ваше. Тогда знаете что? Заберите хоть одну стену. Хотя бы одну. Если сможете.
Она замерла.
Слова гулко упали в воздух — как молоток по железу.
Прошло полгода. Тёща перестала приезжать. Только изредка звонила Ире:
— Видимо, дом — теперь их. Я там лишняя.
Ирина чувствовала вину, но дыхание наконец стало легче. Дмитрий преобразился — молчал меньше, снова смеялся, строил баню, карабкал беседку. Жизнь снова текла.
А летом на калитке кто-то тихо оставил сумку с пирожками и записку:
"Я просто хотела, чтобы вы были счастливы. Простите, если перестаралась."
Ирина нашла записку, долго стояла, потом пошла на кухню и положила её между страницами семейного альбома. Ни слова больше не сказала мужу.
Дом дышал теплом. Галина Васильевна не появлялась, но иногда звонила внезапно — спросить, как погода. Ирина замечала: голос стал мягче, будто без прежней властности.
Через два года они праздновали новоселье уже по-настоящему. Всё наконец закончилось: и стены, и гостиная, и баня. На столе стояли пироги от Галины Васильевны — она пришла, тихо, будто гостья.
— Ну, красиво, — сказала она, сдвигая глаза к потолку. — Смотрю, без меня тоже ничего получилось, — добавила уже с мягкой усмешкой.
Дмитрий налил ей чай, ответил:
— Вы помогли — по-своему. Спасибо.
Их взгляды встретились. Без войны. Без укоров. Только усталое примирение взрослых людей, которые наконец поняли: дом — не только кирпичи. Это и ошибки, и прощения, и чужие амбиции, растворённые в запахе свежего хлеба.
А на подоконнике, где лежала та первая записка, солнце отразилось в стекле — маленьким отблеском благодарности, в котором тихо жил их новый мир.
