В истории сибирской отшельницы Агафьи Лыковой есть период, когда она предприняла попытку изменить свою судьбу. После смерти отца, Карпа Осиповича, в 1988 году Агафья осталась одна на отдаленной заимке в саянской тайге. Сиротство и невыносимая тяжесть полного одиночества в суровых условиях стали испытанием, которое вынудило ее обратиться к миру, от которого семья Лыковых бежала несколько десятилетий. Именно тогда она приняла решение уйти в старообрядческий монастырь, принадлежавший часовенному согласию, к которому исторически принадлежала ее семья.
В 1990 году Агафья Карповна покинула родную заимку на реке Еринат и переехала в женскую обитель. Там она прошла чин «накрытия» — пострижения в монахини, сделав шаг, казалось бы, окончательно определивший ее жизненный путь. Однако этот опыт оказался кратковременным. Уже спустя несколько месяцев Агафья вернулась обратно в тайгу, сославшись на проблемы со здоровьем и идейные расхождения с монахинями часовенного согласия. Это возвращение стало не бегством от веры, а поиском своей, единственно верной для нее дороги к Богу.
Подробности жизни Агафьи в монастыре крайне скудны, что характерно для всего, что связано с закрытым миром старообрядческих общин. Однако известно, что за время своего недолгого пребывания там она смогла найти единомышленниц, которые понимали ее уникальную ситуацию и разделяли ее строгие взгляды на веру. Одними из таких близких по духу людей для нее стали две монахини — матушка Максимила и матушка Анна, которые приютили Агафью во время ее другой поездки, на рубеже 1989-1990 годов, когда она гостила на реке Каа-Хем.
Именно Максимила и Анна, по свидетельствам паломников, «по вере полностью принимали Агафью и отвечали ей взаимностью». Они делили с ней кров, молились вместе и, судя по всему, именно в их лице Агафья нашла то духовное родство, которого ей так не хватало в большом монастыре. В их келье, самой верхней по ручью, царила атмосфера взаимопонимания. Агафья, привыкшая к абсолютной свободе и самостоятельности в тайге, могла доверять этим женщинам. Они же, в свою очередь, с материнской заботой относились к ней, видя ее неприспособленность к жизни в непривычном климате и в условиях более тесного сообщества.
Однако даже в кругу этих двух верных подруг Агафья чувствовала себя чужой. Она тяжело болела, местный климат ей не подходил — она «задыхалась, как будто воздуха не хватает; кашляла, болела». Ей не нравилась местная земля, которую она считала малоплодородной, а картошка — «совсем не такая, как на Абакане». Для женщины, вся жизнь которой была выстроена вокруг труда на своей земле, это было серьезным испытанием. Ее хозяйство на Абакане было богатым и ухоженным: посевы пшеницы особого сорта, тридцать ведер картофеля, морковь, свекла и многое другое. В чужом месте она лишалась не просто клочка земли, а фундамента своего существования.
Идейные расхождения с другими обитательницами монастыря оказались еще более важной причиной для ее ухода. Как отмечали современники, «остальные, даже в монастыре, не полностью отвечали той вере, обычаям и уставам, на которых была воспитана Агафья». Она была человеком исключительной силы духа и твердости в вопросах веры, воспитанной в строжайших традициях старообрядчества. Любое отступление от этих правил, любая компромиссная трактовка устава воспринималась ею как предательство идеалов, ради которых ее семья добровольно обрекла себя на годы изоляции и лишений.
Ее возвращение на заимку не было поражением. Это был осознанный выбор человека, для которого вера неотделима от образа жизни, предписанного этой верой. На своей заимке Агафья могла сама выстраивать свой день, состоящий из молитвы и труда, согласно древнему принципу «если не молится, то работает». Ее жизнь в тайге — это непрерывный труд: работа в огороде, заготовки на зиму, сбор в лесу орехов, ягод и грибов, уход за домашней скотиной. В монастыре же этот естественный для нее ритм был нарушен.
Кроме того, в монастыре Агафья столкнулась с тем, от чего бежала ее семья, — с плотностью человеческого сообщества, с необходимостью подчиняться не только Богу, но и чужим людям. Ее отец, Карп Осипович, уводя семью в тайгу, руководствовался мыслью, что должен «оградить жену и детей от напастей тяжкого времени». Для Агафьи, прожившей почти всю жизнь в изоляции, мир людей, даже таких же верующих, оставался источником опасности и скверны. Она предпочла одиночество с Богом жизни в коллективе, где ее духовная чистота могла быть под угрозой.
После возвращения в свою таежную обитель Агафья Лыкова практически безвыездно проживает на заимке, ставшей для нее не просто домом, а настоящей крепостью духа. Ее история — это не история о затворничестве, а история о свободном выборе. Она доказала, что ее уход в тайгу — это не бегство от мира, а сознательное построение своего мира, в котором есть место только молитве, труду и вечному диалогу с Богом и природой. Ее возвращение из монастыря стало актом самоопределения, окончательным ответом на вопрос, где находится ее настоящая пустынь, ее место для спасения души. И этим местом оказалась не стена монастыря, а бескрайняя сибирская тайга, где она чувствует себя не отшельницей, а хозяйкой и хранительницей заветов своих предков.