Единственное удаление
Первая европейская победа стала поворотным моментом для «Ювентуса» — для Бониперти, который стремился к ней с тех пор, как играл сам; для нас, футболистов, гордившихся тем, что вписали свои имена в историю клуба; и, конечно, для болельщиков, уставших от насмешек со стороны поклонников «Милана» и «Интера».
«Ювентус» больше не просто король скудетто в Италии — наконец, он стал командой, известной и уважаемой по всей Европе. И хотя на сборе в Виллар-Перозе никто не хотел говорить об этом из-за суеверия, мысль о Кубке чемпионов витала в головах у многих — и в моей тоже.
Впервые за почти двадцать четыре года я чувствовал себя не просто основным игроком, но и любимцем болельщиков, которого перестали критиковать журналисты. Как всегда, подтверждая слова моего первого президента Раффаэле Д’Анджело, я играл каждый матч так, будто это финал — чтобы оправдать доверие, которое Бониперти, а также Вичпалек, Парола и Трапаттони всегда проявляли ко мне.
И когда я вспоминаю те дни, когда не хотел переходить из «Варезе» в «Ювентус», я немного понимаю Вирдиса, который летом 1977 года шокировал всех, заявив, что предпочитает остаться в «Кальяри», а не переходить к нам. Бониперти пришлось лично ехать на Сардинию, чтобы убедить его, и только тогда, когда многие уже думали, что Вирдис останется там навсегда — как когда-то сделал Рива, — переход всё же состоялся.
В сущности, Пьетро, как и я, боялся, что не будет играть в «Ювентусе»: ведь основными нападающими тогда были Бонинсенья и Беттега — забившие голы, принесшие скудетто и победу в Кубке УЕФА. К тому же Вирдису было всего двадцать лет, и он — сардинец, очень привязанный к своей земле и команде, где вырос. Так или иначе, я понимаю его сомнения и сопротивление, ведь и сам, когда меня звали в «Ювентус», испытывал нечто похожее.
То, что он сначала так решительно отказывался переходить к нам, осложнило его попадание в коллектив — а у нас тогда была очень сплочённая команда. Мы ничего не имели против него, просто ждали, когда он сам поймёт, как здесь всё устроено, и сделает шаг навстречу. По характеру Вирдис был замкнутым, воспитанным и очень молчаливым — ему понадобился почти год, чтобы по-настоящему раскрыться. Постепенно он завоёвывал уважение и симпатию всех — прежде всего как человек, потому что с точки зрения техники и мастерства никто в нём не сомневался.
И действительно, Трапаттони, который разговаривал со всеми — на поле и за его пределами, — сразу понял потенциал Вирдиса, как и у другого новичка, Фанны, приглашённого на место Дамьяни. Бониперти очень рассчитывал на них обоих, ведь клуб был полон амбиций в преддверии нового похода за Кубком чемпионов.
Хотя начинал он со скамейки, Вирдис сыграл во всех первых трёх матчах — тех, где я словно взорвался, став временно лучшим бомбардиром «Ювентуса» с двумя голами, точно как наши мастера Беттега и Бонинсенья. Невероятно! Те забили по дублю в стартовой игре чемпионата против «Фоджи», а я отличился во втором туре — в Неаполе, где мы, кстати, забили вместе с Вирдисом, а потом и в третьем, на «Сан-Сиро», где сыграли 1:1 с «Миланом».
Трапаттони продолжал ставить меня на левый фланг обороны, и начало сезона казалось счастливым повторением прошлого. К концу сентября мы снова лидировали в чемпионате — наравне с удивительным «Дженоа» Джиджи Симони, где играли Пруццо и наш бывший партнёр Дамьяни, который теперь не мог побеждать нас на поле, но брал свое в конкурсах элегантности в раздевалке «бьянконери».
Но главное — к концу сентября мы успешно прошли первый барьер в Кубке чемпионов. Да, кипрская «Омония» — не гранд, но победы 3:0 в гостях и 2:0 дома (гол Фанны и два — Вирдиса) подтвердили, что Бониперти, который любит обновлять состав, на этот раз не ошибся с усилением.
Но внезапно моя жизнь — и жизнь всего итальянского футбола — была потрясена трагедией, от которой у меня до сих пор мурашки по коже. Настолько, что я навсегда запомнил дату того проклятого дня.
30 октября 1977 года — холодный и влажный осенний день. Мы играем в гостях против сенсации чемпионата — «Перуджи», которая имеет столько же очков, сколько и мы, и мечтает подшутить над нами после того, как год назад лишила нас скудетто в последнем туре благодаря голу Ренато Кури. «Перуджа» — отличная команда, которой руководит Кастаньер: Фрозио, Баньи, Новеллино и, конечно, Кури — невысокий полузащитник с густыми усами, способный бегать без остановки все девяносто минут.
Мы выходим тем же составом, что выиграл Кубок УЕФА в Бильбао и скудетто в Генуе. К концу первого тайма счёт остаётся 0:0, поле раскисло от дождя, но мы всё ещё надеемся победить. Однако второй тайм начинается — и заканчивается почти сразу.
Не проходит и пяти минут, как Кури, бежавший всего в метре от меня, вдруг покачнулся, никем не задетый, и рухнул на землю. Я не понимаю, что произошло, но он тут же поднимается, спокойно говорит товарищам:
— Всё в порядке, ничего не случилось.
Я думаю, что он просто поскользнулся, но через мгновение делает ещё один рывок — и снова падает. Я оказываюсь рядом одним из первых, вместе со Ширеа и Бенетти, а капитан «Перуджи» Ваннини зовёт клубного врача. К нему сразу же бросается и наш доктор, Ла Неве. Они пытаются привести Кури в чувство, но не получается, и по их лицам мы понимаем: происходит нечто страшное.
Кури уносят с поля на носилках. Когда мы возвращаемся к игре, слышим сирену скорой помощи — его везут в больницу. Но на поле никто из нас уже не в состоянии думать о футболе. Мы словно зомби, и матч закономерно заканчивается 0:0.
Мы возвращаемся в раздевалку, и в нереальной тишине, какой я больше никогда не услышал за всю карьеру, нам сообщают: Кури умер. Его товарищи по команде начинают плакать, мы пытаемся их утешить — напрасно. Это образы, которые навсегда останутся в моей памяти, каждый раз, когда я думаю о «Перудже». На поле можно проиграть скудетто, но не жизнь товарища или соперника.
Самое страшное воспоминание того дня — визит в морг. Мы идём попрощаться с Кури. Впервые вижу его вблизи — лежащего на металлических носилках, в форме «Перуджи» с номером 8, в белых шортах, в бутсах, с усами, прилипшими к неподвижному лицу. Он будто спит. И я предпочитаю помнить его именно так — маленьким, но великим Кури, родившимся всего на неделю раньше меня, 20 сентября 1953 года. Почти мой ровесник, бедняга.
Находясь далеко от места этой трагедии — «Милан» побеждает «Фоджу» и обходит нас в таблице, заставляя начинать погоню. Мы привыкли догонять, привыкли терпеть и играть на износ, но всему есть предел. Когда выбывает Бенетти, его десятый номер достаётся мне. И это случается не в каком-нибудь матче, а против «Интера». До этого я уже выходил под номерами 4, 5, 7, а теперь вдруг — 10.
На «Сан-Сиро» я играю в футболке с номером 10, которую раньше носили Сивори и Капелло. Невероятно. Мой прямой оппонент — Марини, мой бывший партнёр по «Варезе». Матч решает гол Тарделли. На новой позиции я справляюсь и на этот раз, но уже в следующем туре, когда возвращается Бенетти, я снова иду на левый фланг обороны.
Очевидно, Трапаттони понял, что универсальность — моя сильная сторона: во втором круге он ставит меня и вместо Тарделли, под восьмым номером.
— Клаудио, — говорит он, — ты великий защитник, но можешь играть везде. Сегодня выйдешь в полузащите, пока Марко нет.
Он говорил это с уверенностью и, как всегда, заражал своей верой.
Следующий выезд — и снова победа, 2:0 над «Аталантой» в Бергамо. Первый гол в Серии А забивает молодой Вердза, талантливый полузащитник, второй — Бенетти. Так я завершил свою коллекцию номеров «Ювентуса»: их стало семь. Больше я не надену только единицу Дзоффа, шестёрку Ширеа, девятку Бонинсеньи, десятый номер Беттеги и одиннадцатый — Бонека. Всё хорошо, но не стоит и перебарщивать, верно?
В то воскресенье мы вновь выходим на первое место. Второй скудетто подряд становится всё ближе: остаётся всего три матча до завоевания второй подряд европейской чаши — но на этот раз это будет Кубок чемпионов, а не Кубок УЕФА.
В 1/8 финала без труда выбиваем североирландский «Гленторан» из Белфаста с общим счётом 6:0 по сумме двух матчей. В четвертьфинале, однако, рискуем вылететь от «Аякса»: играем 1:1 и в Амстердаме, и в Турине. Приходится бить пенальти, и удача улыбается нам, несмотря на мою ошибку.
Трапаттони так мне доверяет, что спрашивает:
— Клаудио, пробьешь?
А я, никогда в жизни не уходивший от ответственности, отвечаю:
— Мистер, что за вопросы? Конечно, пробью.
Правду говоря, до того дня я ни разу не бил пенальти в официальном матче, но не боялся промахнуться: на тренировках я часто их исполнял и почти всегда забивал — даже Дино Дзоффу. На этот раз, однако, я перебарщиваю: разгоняюсь чуть ли не на полуполя, и мяч улетает высоко над сектором «Филадельфия», словно я играю в регби. По трибунам проходит разочарованный гул.
Возвращаясь к центру, пересекаюсь с Дзоффом, который готовится вставать в ворота. Он лишь успевает посмотреть на меня, а я шепчу:
— Дино, теперь твоя очередь.
И он действительно спасает: берёт удар Гелса — и это перелом. Видимо, моя промашка психологически ударила по голландцам: они промахиваются ещё раз. Остальное делают Бенетти, Кабрини и Каузио — бьют точно. К счастью, никто мне больше не припомнит тот промах: мы уже в полуфинале против полузнакомого «Брюгге», на бумаге он гораздо слабее «Аякса». Болельщики уже мечтают о финале на легендарном «Уэмбли», где нас ждёт победитель пары «Боруссия Менхенгладбах» — «Ливерпуль».
Как это часто бывает, поле опровергает прогнозы. В Турине, в первом матче, нам невероятно тяжело, и лишь в концовке Беттега забивает победный мяч — 1:0. Преимущество невелико, но если в прошлом году мы выстояли в логове басков, то сможем и сейчас. Нас отделяют 90 минут от первого в истории клуба финала Кубка чемпионов — нельзя упускать такой шанс.
Мы едем в Брюгге уверенные, что пройдём дальше, но уже на пятой минуте пропускаем. Как когда-то в моём дебюте, Фурино остаётся в запасе, а я играю медиано. Трапаттони неожиданно оставляет Бонинсенью на лавке, предпочитая ему Фанну. Мы стараемся сравнять, но ничего не выходит. Основное время заканчивается 0:1, и мы уходим в овертайм. Наконец выходит Бонинсенья, но уже поздно. Игра вязнет, и, как с «Аяксом», пахнет серией пенальти.
Вдруг — то ли от усталости, то ли из-за грязного поля — я поскальзываюсь и касаюсь мяча рукой, да ещё и в центре поля. В первом тайме меня уже предупреждали за то, что я дёрнулся в «стенке». Второе предупреждение — и удаление. Арбитр ошибается, не учитывая изнурённость игрока в самом конце дополнительного времени, слишком сурово ко мне отнёсся. Это первое — и так и останется единственным — удаление в моей карьере, да ещё и не за грубую игру.
В бешенстве я не успеваю добежать до нашей раздевалки, как слышу рёв трибун — и всё понимаю, даже не видя эпизода: Ван дер Эйккен делает счет 2:0 за три минуты до конца. Жестокая насмешка — видеть, как тает мечта о финале против команды боевой, но совершенно обычной; и личное проклятие для меня: я никогда не смогу переварить это удаление по сумме предупреждений, ни одно из которых не было за грубость. Доказательств не будет, но уверен: останься я на поле — мы дотянули бы как минимум до пенальти.
В самолёте на обратном пути у нас мрачные лица. Бонинсенья взбешён тем, что Трапаттони выпустил его лишь на последнюю четверть часа; Бониперти, сидящий в первом ряду, с трудом сдерживает злость. Остаётся одно — окунуться в чемпионат: ведь скудетто — единственный способ вернуться в Кубок чемпионов в следующем сезоне.
Четыре дня спустя мы играем в Болонье. Я снова выхожу слева в обороне и иду на поле с желанием разнести всё, чтобы забыть это нелепое удаление. Подключаюсь вперёд и, замыкая навес — безупречный, как всегда, у великого Каузио, — вколачиваю в сетку как настоящий нападающий. Сразу после этого «Болонья» сравнивает счет усилиями Мазелли — 1:1. Тем не менее у нас сохраняется трёхочковое преимущество над «Торино», и его нам хватает: обыгрываем «Пескару» и играем вничью с «Ромой».
Мы становимся чемпионами за тур до конца. Для «Ювентуса» это восемнадцатый титул, для меня — третий за пять лет. В целом жаловаться не на что.
Да и некогда — не остаётся времени терзаться воспоминаниями об удалении и несостоявшемся финале. Это год чемпионата мира в Аргентине — точнее, Мундиаль, как говорят все. Мой первый чемпионат мира, и я не могу дождаться, чтобы прожить это новое приключение — вместе со многими партнёрами по «Ювентусу».
Беардзот, как и Трапаттони, всегда верил в меня, и я знал, что с ним Италия не ударит в грязь лицом — даже против таких сложных соперников, как Франция, Венгрия и, прежде всего, сильнейшая Аргентина, хозяйка турнира.
Последний товарищеский матч перед вылетом в Южную Америку заканчивается ничьей — 0:0 с Югославией в Риме, под свист и поток критики. Практически это был «Ювентуса»: я, Дзофф, Бенетти, Ширеа, Каузио, Тарделли, Беттега, к которым добавились Дзаккарелли и Грациани из «Торино», Мальдера из «Милана» и Беллуджи из «Болоньи».
Накануне дебюта против Франции Беардзот делает смелый шаг — показывает ту решимость, которой у него многие не ожидали. Замечая, что Кабрини и Росси находятся в лучшей форме, чем Мальдера и Грациани, он выпускает их с первых минут — против Франции Платини.
Кабрини, который мало играл за «Ювентус», дебютирует в сборной в двадцать лет. Росси, всего на год старше, становится вторым в гонке бомбардиров Серии А с «Виченцей» и теперь в третий раз играет за национальную команду. Он действует с хладнокровием ветерана: забивает первый гол Италии на чемпионате, сравнивая счёт после быстрого гола Лякомба, который вывел французов вперёд в самом начале.
Мы играем действительно хорошо, и во втором тайме Дзаккарелли забивает заслуженный победный гол — 2:1, с моего паса с правого фланга.
Такое начало вызвало восторг всей Италии, страна влюбляется в нас. Но никто, кроме телевизионщиков, не может представить атмосферу, царившую в Аргентине в те дни.
Наш лагерь располагался в элитном Hindu Club — гольф-клубе на окраине Буэнос-Айреса, утопающем в зелени. Там всё выглядело спокойно, но стоило выехать на автобусе в город — и становилось ясно, что в столице ничуть не спокойно. Напряжение ощущалось повсюду: полиция стояла на каждом углу, особенно на больших площадях.
На знаменитой Plaza de Mayo мы видели десятки женщин, державших в руках большие фотографии своих пропавших сыновей — почти всех, как тихо рассказывали наши гиды, выбросили из самолётов в море. Когда эти матери, в слезах, замечали, что наш автобус — с итальянской сборной, они поднимали фотографии, чтобы мы их увидели, и выкрикивали что-то, чего мы не понимали.
Это были сцены, от которых по коже шли мурашки и которые вызывали беспомощность — у меня и у всех моих товарищей. Мы смотрели в окна автобуса, видели, как кто-то замедляет ход, а кто-то даже останавливается рядом, просто чтобы нас поприветствовать или поаплодировать — и тут же вмешивалась полиция: с дикой яростью она била дубинками по машинам и стёклам, крича водителям, чтобы убирались прочь.
То же происходило, когда мы пытались прогуляться по городу. Мы всегда были в сопровождении охраны, а полицейские рядом с нами были мрачны и напряжены, словно в любую секунду ожидали теракта. Никто не подходил, не просил автографов — при малейшей попытке они мгновенно поднимали дубинки, будто приказывали: «Не подходить!»
— Почему вы бьёте? Зачем всё это? — однажды спросил Беардзот, выражая общее чувство.
Но никто не ответил. Полиция двигалась как машины — рывками, с каменными лицами. В глазах людей, особенно молодых, читался страх. Но телевидение не показывало ни протестов, ни столкновений, ни полицейских кордонов. Мировой чемпионат должен был быть праздником, и мы, сами того не желая, становились актёрами спектакля, призванного прикрыть диктатуру генералов.
В этой странной атмосфере мы старались сосредоточиться на играх. По пути на стадион мы заряжались, слушая запись аргентинского комментатора Муньоса, который комментировал нашу сборную в прошлых матчах.
После побед 2:1 над Францией и 3:1 над Венгрией мы подошли к последнему матчу группового этапа с Аргентиной, имея равное количество очков.
Беардзот сохраняет тот же состав — никто не хочет отдыхать, но вскоре ему всё же приходится сделать замену: Беллуджи получает травму, и на поле выходит Куккуредду. Он смещается на моё место, где я должен был играть против Ортиса, а меня Беардзот направляет опекать Марио Кемпеса — самого опасного из всех, кто, как мы потом узнаем, станет лучшим бомбардиром чемпионата мира.
Кемпес выше меня сантиметров на десять, но я не даю ему коснуться мяча, предвосхищая каждое движение — даже в борьбе на втором этаже. Мы все проводим выдающийся матч, и во втором тайме Беттега забивает гол, который оглушает «Монументаль» — стадион «Ривер Плейт».
После этого аргентинцы приходят в ярость и начинают играть грубо. Тарантини и Пасарелла особенно злы, но самым грязным оказывается Галлего, который исподтишка царапает ногтями и щипает Росси, Беттегу и всех, кто оказывается рядом. Такого я не видел ни до, ни после — клянусь. Несмотря на физическое и психологическое давление, мы побеждаем 1:0, преподнеся сопернику настоящий урок футбола.
И многие аргентинские болельщики, противники режима Виделы, празднуют вместе с итальянцами — открыто или тайно, ведь в Аргентине жило много наших соотечественников и их детей. Победить Аргентину на её поле, при 75 тысячах зрителей, убеждённых в своём превосходстве, — это было колоссальное удовлетворение.
Мы великолепно выходим из группы: сыграли вничью с ФРГ, обыграли Австрию (снова гол Росси) и, победив Голландию, должны были бы попасть в финал против Аргентины. Хозяева боялись нас до дрожи, потому что знали — именно мы можем испортить им праздник. И вся страна болела против нас.
Мы выходим вперёд после автогола и полностью доминируем в первом тайме. По игре мы выглядели как настоящие голландцы — быстрые, техничные, уверенные. Казалось, всё решено. Даже Беардзот поддаётся настроению и в перерыве говорит Каузио:
— Синьор, выйди, отдохни, я хочу тебя поберечь к финалу.
На поле выходит Клаудио Сала — отличный игрок, но по стилю совсем другой. Поймите правильно: он не виноват. Однако, как назло, вскоре после этой замены Голландия сравнивает — ударом Брандтса, а потом обгоняет: невероятный дальний выстрел Хаана. Два удара — два гола. И больше Голландия в том матче не создала ничего.
В Италии потом говорили, что виноват бедолага Дзофф — мол, мог спасти. А ведь он сыграет ещё не один выдающийся матч, в том числе финал за третье место против Бразилии, который мы проиграем, но где Дино покажет, что в тридцать шесть лет он вовсе не «стар». Он это докажет позже.
Жаль тот чемпионат. Потому что именно мы играли в самый красивый футбол турнира. Это останется одним из моих самых горьких сожалений в жизни. Не знаю, что бы я отдал, чтобы сыграть тот финал против Аргентины — уверен, мы победили бы снова, став чемпионами мира на четыре года раньше.
Перевод и адаптация – Алексей Логинов
Продолжение следует.
Подписки: