— Глеб, подойди на секунду.
Голос Вероники, ровный и тихий, прорезал уютный вечерний гул квартиры. Глеб оторвался от экрана телевизора, где какой-то гоночный болид входил в очередной вираж. Он лениво потянулся на диване, всем своим видом показывая, что его оторвали от чего-то важного, и нехотя поплёлся к компьютерному столу в углу комнаты. Вероника не повернулась. Она просто сидела, глядя на экран ноутбука, и её прямая спина была напряжена, как тетива лука.
— Смотри, — сказала она, не повышая голоса. На экране была открыта страница их сберегательного счёта. Длинная история мелких пополнений, процентов, а затем — одна-единственная транзакция, обнулившая счёт подчистую. Цифра со знаком минус была написана жирным, красным цветом, словно рана на теле их семейного бюджета.
Глеб склонился над её плечом, от него пахло ужином и расслабленностью. Он смотрел на экран с тем же выражением, с каким разглядывал ценники в продуктовом.
— А, это… Я их снял сегодня, маме отдал на сохранение…— сказал он так просто, будто речь шла о покупке хлеба.
Вероника медленно повернула голову. Она посмотрела ему прямо в глаза. В её взгляде ещё не было ярости, только холодное, звенящее недоумение.
— Погоди! Что ты сделал?! Отдал все наши сбережения своей матери на сохранение?! Ты вообще с ума сошёл, что ли? Они и так лежали на сберегательном счету, а твоей матери я доверяю ещё меньше, чем банкам!
Вот теперь Глеб почувствовал неладное. Он выпрямился, принял оборонительную позу, скрестив руки на груди. Его лицо приобрело упрямое, почти детское выражение.
— Ну Вероник, ты чего начинаешь? Там надёжнее. Мама не обманет.
Это было сказано таким тоном, будто он сообщал ей неоспоримую истину, как то, что земля круглая. Вероника встала. Она сделала это не резко, а плавно, но в этом движении была скрытая угроза хищника, готовящегося к прыжку.
— Надёжнее? Глеб, они лежали на сберегательном счету под проценты! Три года, Глеб! Три года нашей жизни, каждая моя премия, каждая твоя халтура, каждый отложенный рубль. Это не просто деньги, это наше будущее, которое ты только что взял и вынес из дома в авоське, как картошку на дачу!
— Не в авоське, а в сумке, — поправил он, искренне не понимая сути её претензий. — И не на дачу, а к маме. Она же не чужой человек! Банки лопаются, счета замораживают, а мама есть мама.
Он произнёс это с такой непоколебимой верой, что Веронике на мгновение стало страшно. Не за деньги. За него. За ту инфантильную слепоту, которая позволяла ему ставить свою мать выше элементарной логики и выше их семьи.
— Твоей матери я доверяю ещё меньше, чем банкам, — отчеканила она, и каждое слово было как удар молотка по гвоздю. — Потому что банк не будет звонить тебе и жаловаться, что у него сломался холодильник, а потом «случайно» забывать вернуть долг. Потому что банк не считает, что наши общие деньги — это в первую очередь твои деньги, а я так, временное приложение.
Глеб нахмурился. Он не любил, когда Вероника так говорила о Тамаре Павловне. Он считал это несправедливым.
— Перестань. Она просто о нас заботится. Она сказала, что так будет спокойнее. Что деньги должны быть под рукой, а не где-то там в цифрах на экране.
Вероника замолчала. Она смотрела на него, на своего тридцатидвухлетнего мужа, который только что отдал весь их капитал своей маме, потому что она «сказала». И в этот момент что-то внутри неё щёлкнуло. Огонь ярости, готовый вырваться наружу, вдруг погас, сменившись холодным, расчётливым пламенем. Спорить было бесполезно. Доказывать что-то — всё равно что объяснять теорию относительности коту. Он не поймёт. Он не хотел понимать. А значит, его нужно было не убедить. Его нужно было научить. Жестоко, наглядно и так, чтобы он запомнил этот урок до конца своих дней. Она снова села за стол, её лицо стало совершенно спокойным.
— Хорошо, Глеб, — произнесла она тихо. — Хорошо. Пусть будет так. У мамы надёжнее.
Глеб расслабился. Он решил, что буря миновала, что она поняла и приняла его мудрое решение. Он даже снисходительно улыбнулся и похлопал её по плечу.
— Вот и умница. Увидишь, так всем будет лучше. Он не заметил, как в её глазах, отражавших гаснущий экран ноутбука, на долю секунды мелькнул опасный, хищный блеск. План был готов. Холодный, выверенный и беспощадный. И он будет приведён в исполнение.
Утро встретило их неестественной тишиной. Глеб проснулся с ощущением, что вчерашняя буря была дурным сном. Вероника не дулась, не смотрела волком. Наоборот, она была на кухне, напевала что-то под нос и варила кофе, аромат которого наполнял квартиру обманчивым уютом. Она поставила перед ним чашку и тарелку с омлетом, как делала в первые, самые счастливые годы их жизни. Глеб расслабился. Он был уверен, что она всё обдумала, остыла и поняла его правоту. Женщины, они такие — эмоциональные. Главное, переждать вспышку. Он с аппетитом ел, чувствуя себя победителем, мудрым главой семьи, который принял верное стратегическое решение.
Вероника села напротив с чашкой в руках. Она смотрела на него, и в её глазах не было вчерашнего льда. Вместо него плескалось что-то тёплое, живое, почти заговорщицкое. Он доел, откинулся на спинку стула, довольный собой и миром. И в этот момент она нанесла первый удар, замаскированный под счастливую случайность.
— Глеб, смотри, что я нашла! — её голос был полон неподдельного, как ему показалось, восторга. Она развернула к нему ноутбук, на экране которого красовался автомобиль. Не просто автомобиль. Тот самый. Винтажный «Мустанг» шестьдесят седьмого года, цвета спелой вишни, с хищной хромированной решёткой и дисками, сверкающими, как зубы акулы. Это была его икона, мечта, предмет многочасовых просмотров на видеохостинге и вздохов над глянцевыми страницами автомобильных журналов.
Глеб подался вперёд, его расслабленность мгновенно испарилась. Он вцепился взглядом в экран, превратившись из сытого кота в охотничьего пса, учуявшего след.
— Где… Где ты его нашла? Это же местный номер!
— Милый, помнишь ту машину, о которой ты мечтал? — её голос стал тише, интимнее, словно она делилась великой тайной. — Его продают! Я случайно наткнулась на объявление. Владелец уезжает на ПМЖ, срочно. Поэтому и цена такая… — она ткнула пальцем в цифру, от которой у Глеба перехватило дыхание. Она была не просто смешной, она была оскорбительной для такой машины. Это была цена удачи, шанса, который выпадает раз в жизни.
— Но есть одно «но», — продолжала Вероника, и её глаза сияли. — Деньги нужны сегодня. До вечера. Он сказал, уже есть покупатель, который готов забрать завтра, но ему горит, он готов скинуть ещё, если залог привезут прямо сейчас. Он уйдёт другому, Глеб! Понимаешь? Нам нужно всего триста тысяч из наших сбережений в качестве залога. Остальное потом, когда он документы оформит.
Всё. Ловушка захлопнулась. Разум Глеба отключился. Перед его внутренним взором уже не было ни матери, ни сберегательного счёта, ни вчерашнего скандала. Была только дорога, уходящая в закат, рёв мощного V8 и он за рулём своей мечты. Он вскочил со стула, его глаза горели фанатичным огнём.
— Серьёзно?! Едем! Сейчас же едем! Где он? Дай адрес!
Вероника не сдвинулась с места. Она отпила кофе и посмотрела на него спокойно, почти лениво, как удав смотрит на кролика, который уже никуда не денется.
— Сначала деньги, — её голос был ровным и деловым, что резко контрастировало с его лихорадочным возбуждением. — Они ведь не у нас. Езжай к маме. Объясни ей всё. Скажи, что это не просто покупка, это инвестиция. Такие машины только дорожают. Я пока позвоню продавцу, скажу, что мы скоро будем. Договорюсь о встрече.
Слово «мама» на секунду вернуло его в реальность, на лице промелькнула тень сомнения, но образ вишнёвого «Мустанга» тут же вытеснил всё остальное. Он не думал о том, что придётся просить, унижаться, спорить. Он думал только о том, что между ним и его мечтой стоит лишь одна короткая поездка.
— Да, да, ты права! Я мигом! — он схватил со спинки стула куртку, на ходу шаря по карманам в поисках ключей от машины. — Скажи ему, чтобы ни в коем случае не продавал! Мы уже едем! Я быстро!
Дверь за ним хлопнула. Вероника осталась сидеть за столом в наступившей тишине. Сияющая улыбка медленно сползла с её лица, уступая место холодному, непроницаемому выражению. Она закрыла ноутбук. Никакого объявления не было. Это была просто картинка из интернета. Она откинулась на спинку стула и закрыла глаза. Теперь оставалось только ждать. Ждать, когда её муж вернётся с поля боя, на которое она его только что отправила.
Он вернулся не через час и не через два. Прошло три часа. Вероника не смотрела на часы, но она чувствовала это время каждой клеткой. Это было время, необходимое для того, чтобы сломать человека. Она сидела в гостиной, в глубоком кресле, и листала толстый глянцевый журнал. Страницы с дорогими интерьерами и сияющими лицами знаменитостей сменяли друг друга, но она не видела их. Она слушала тишину квартиры, и в этой тишине уже назревал звук его возвращения.
Ключ в замке повернулся нерешительно, со скрипом, будто его вставляли дрожащей рукой. Дверь открылась. На пороге стоял Глеб. Это был уже не тот окрылённый мечтатель, который несколько часов назад срывался с места за своей вишнёвой мечтой. Этот человек был бледный, с тёмными кругами под глазами. Волосы растрёпаны, воротник рубашки смят, на щеке алел едва заметный след — то ли от ногтей, то ли от того, что он с силой прижимался лицом к чему-то жёсткому. Он вошёл, молча закрыл за собой дверь и, не разуваясь, прошёл в комнату. В руке он сжимал бесформенный полиэтиленовый пакет, из тех, в которые на рынке заворачивают овощи. Он небрежно швырнул этот пакет на журнальный столик рядом с креслом Вероники. Пакет глухо стукнулся о деревянную поверхность.
Вероника медленно, демонстративно медленно, опустила журнал на колени. Она подняла на него взгляд — спокойный, изучающий, как у энтомолога, разглядывающего пойманное насекомое.
— Всё? — спросила она так, будто интересовалась, закончился ли дождь за окном.
— Всё, — выдохнул он, и в этом слове было больше усталости, чем торжества. Он рухнул на диван напротив, откинул голову и закрыл глаза. Несколько секунд он просто дышал, тяжело и прерывисто.
— Она не отдавала, — наконец заговорил он, глядя в потолок. Его голос был хриплым и безжизненным. — Я приехал, начал ей объяснять. Про машину, про шанс, про то, что это выгодно. Она даже не слушала. Смотрела на меня, как на предателя.
Вероника молчала, давая ему выговориться. Она была идеальным слушателем — безразличным и терпеливым.
— Она заявила, что это деньги на чёрный день. На её похороны, на мои похороны, на случай войны, голода и падения метеорита. Я пытался ей сказать, что это наши общие деньги, что мы не можем жить под её диктовку. Знаешь, что она ответила? Она сказала, что это твоя работа. Что это ты меня науськиваешь, чтобы обобрать её, родную мать.
Он сел, опёрся локтями о колени и уронил голову в ладони. Его плечи подрагивали.
— Я говорил, умолял, кричал. Она вцепилась в дверной косяк и визжала, что я её в могилу свести хочу. Что она меня вырастила, а я приехал грабить её под старость лет. Соседи начали в стену стучать. Это был ад, Вероника. Натуральный ад.
Он поднял на неё покрасневшие от злости и бессилия глаза.
— А потом она сказала, что денег нет. Что она их потратила. Я понял, что она врёт. Я просто это почувствовал. И я начал искать.
Вероника чуть склонила голову, её лицо не выражало ничего, кроме вежливого любопытства.
— Я всё у неё перевернул. Шкафы, комоды, антресоли. Она бегала за мной, хватала за руки, проклинала. Это было отвратительно. Я чувствовал себя последней мразью, мародёром в доме собственной матери. А знаешь, где они были? В бельевом шкафу. В наволочке, переложенные старыми, выглаженными простынями, которые она берегла ещё с советских времён. Для особого случая. Вот он, этот случай, и настал.
Он горько усмехнулся.
— Когда я их достал, она замолчала. Просто смотрела на меня. И в её взгляде не было ничего. Ни обиды, ни злости. Только ненависть. Холодная, чистая ненависть. Она посмотрела на меня так, будто я для неё умер.
Он замолчал, тяжело дыша. Вся грязь, вся мерзость этого семейного скандала, казалось, заполнила воздух в их собственной квартире. Он выплеснул всё это перед ней, как грязное содержимое того пакета на столе. Выговорившись, он словно обрёл второе дыхание. Он снова посмотрел на пакет с деньгами, потом на неё, и в его глазах блеснула отчаянная надежда — единственное, что оправдывало весь этот кошмар.
— Ну что? Поехали? Продавец не передумал? Ты звонила ему?
Вопрос Глеба, полный отчаянной, выстраданной надежды, повис в воздухе. Он смотрел на Веронику, и в его взгляде была вся тяжесть прошедших трёх часов: унижение, злость на мать, отвращение к себе. И всё это он был готов немедленно забыть, списать, перечеркнуть ради одной-единственной поездки за вишнёвой мечтой. Он ждал её ответа, как заключённый ждёт приговора, надеясь на помилование.
Вероника не подняла головы. Она перевернула страницу журнала, шелест глянцевой бумаги прозвучал в тишине комнаты оглушительно громко. Она скользнула взглядом по какой-то статье, словно его вопрос был не более чем фоновым шумом, назойливой мухой.
— Какая жалость, — холодно ответила она, не отрываясь от журнала. — Продавец не мог ждать. Машину продали час назад.
Время остановилось. Глеб замер, пытаясь осмыслить услышанное. Эти простые, будничные слова не укладывались в его сознании. Он только что прошёл через персональный ад, он вырвал эти деньги, он вернулся победителем, пусть и потрёпанным. Не могло всё закончиться так просто, так глупо.
— Как… продали? — переспросил он, его голос был едва слышен. — Но ты же… ты говорила, ты позвонишь, договоришься…
Надежда в его глазах умерла не сразу — она погасла, как догорающая спичка, оставив после себя лишь крошечный, едкий дымок разочарования. Он смотрел на её спокойное лицо, на то, как она ровно держит журнал, и в его мозгу начали медленно, со скрипом, проворачиваться шестерёнки. Её утренний энтузиазм. Её сияющие глаза. Её спокойная, деловая просьба съездить за деньгами. Его битва с матерью. И её нынешнее ледяное безразличие. Фрагменты мозаики начали складываться в одну уродливую, чудовищную картину.
— Ты… — начал он, и в этом слове уже не было ни надежды, ни разочарования. Только нарастающий ужас осознания. — Ты не звонила ему. Да? Не было никакого продавца.
Вероника наконец опустила журнал. Она положила его на столик рядом с собой, аккуратно, будто боясь помять. И посмотрела на Глеба. Прямо ему в глаза. В её взгляде не было ни сочувствия, ни злорадства. Только холодная, беспристрастная констатация факта. Как у хирурга, сообщающего об успешной ампутации.
Осознание обрушилось на Глеба не волной, а раскалённой лавиной. Оно сожгло изнутри всё — усталость, злость на мать, остатки любви к жене. Он понял. Он был не просто обманут. Его использовали. Его унижение было не побочным эффектом, оно было целью. Она отправила его на эту войну с матерью намеренно. Она сидела здесь, в этом кресле, и ждала, наслаждаясь каждой минутой его страданий. Он был инструментом в её руках, тупым тараном, которым она пробила стену между ним и его матерью.
— Ты отправила меня туда… — прошептал он, и его лицо исказилось. Это была уже не бледность, а мертвенная серость. — Ты заставила меня перевернуть её дом… слушать её проклятия… смотреть на её ненависть… Ради чего?! Чтобы показать мне что-то?!
Его голос начал набирать силу, превращаясь из шёпота в рычание раненого зверя. Он вскочил с дивана.
— Ради этого?! — он ткнул пальцем в уродливый пакет с деньгами, лежащий на столе, как улика. — Ты решила меня научить?! Устроить мне показательную порку?!
Вероника встала. Она не отступила, её поза выражала полное превосходство. Она добилась своего, и теперь ей нечего было бояться.
— Зато теперь ты знаешь точную цену надёжности твоей мамы, — произнесла она ровно и отчётливо, вбивая каждое слово в его сознание. — Минус один «Мустанг».
Это было последней каплей. Ярость, которую он три часа копил в доме матери, ярость, которую он выплеснул в своём рассказе, теперь нашла свою истинную цель. Она развернулась и ударила по Веронике с силой урагана.
— Да кто ты такая, чтобы меня учить?! — заорал он, и стены квартиры, казалось, содрогнулись. — Ты чудовище! Ты просто сидела и ждала! Ты наслаждалась этим! Ты стравила меня с матерью, разрушила всё, что у меня с ней было!
— Я разрушила? — в голосе Вероники впервые появились металлические нотки. — Ты сам отнёс ей нашу жизнь в этом пакете. Ты сам поставил её выше нас. Ты сам сделал выбор. Я лишь показала тебе, какова цена этого выбора. Теперь ты видишь её.
Они стояли друг напротив друга посреди комнаты, разделённые журнальным столиком, на котором лежал пакет с деньгами — их бывшими сбережениями, их несостоявшейся мечтой, их разрушенной семьёй. Глеб посмотрел на деньги, потом на неё. В его глазах больше не было ни любви, ни обиды. Только выжженная пустыня. Он больше не видел перед собой свою жену. Он видел врага. Холодного, расчётливого и беспощадного.
— Я ненавижу тебя, — сказал он тихо, но это прозвучало страшнее любого крика. — И её я теперь тоже ненавижу. Спасибо тебе за это.
Он развернулся и пошёл к выходу. Не за курткой, не за ключами. Просто к двери. Он остановился на пороге, не оборачиваясь.
— Можешь забрать их себе, — бросил он через плечо, кивнув в сторону стола. — Купи себе на них что-нибудь. Они всё равно уже ничем хорошим не пахнут.
Дверь за ним закрылась без хлопка. Вероника осталась одна посреди комнаты. План сработал идеально. Урок был усвоен. Только теперь она поняла, что в этом уравнении было три жертвы. И пакет с деньгами на столе был надгробием для них всех…
СТАВЬТЕ ЛАЙК 👍 ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ ✔✨ ПИШИТЕ КОММЕНТАРИИ ⬇⬇⬇ ЧИТАЙТЕ ДРУГИЕ МОИ РАССКАЗЫ