— Элла... — прошептал Артём, сидя на уроке истории и глядя в окно, куда стучались ветки сирени.
Анна Викторовна, учитель истории, монотонным голосом уже полчаса говорила о блокадном Ленинграде, и в этом контрасте — между ужасами прошлого, которое пришлось пережить людям 1941 года, и яркой свежестью за окном — у Артёма закружилась голова. Он смотрел на ветки, увешанные влажными и тяжелыми гроздьями сирени, думая о девушке по имени Элла.
Уже несколько дней Артем бормотал это имя и пытался вспомнить, откуда он его знает. В голове рисовался образ высокой девушки с длинными черными волосами и бледной кожей.
Прозвенел звонок с последнего урока. Артем, сам не зная зачем, спросил Анну Викторовну:
— А в блокаду всё было так серо и страшно, как на фото? Неужели не было зелени, цветов, сирени?
Учительница посмотрела на него поверх очков и, вздохнув, сказала:
— Было всё, Артем. И сирень, и цветы, и песни. Люди цеплялись за красоту и любое радостное, спокойное мгновение, чтобы убедиться, что они еще живы. А что?
— Да так, интересно стало, — пробормотал он и вышел в коридор, где в нос ударил запах мела и сырости.
Имя не отпускало. Оно стало навязчивой мелодией, ритмом, теплой и согревающей мыслью, которая запускала сердце по утрам. Во сне он обнимал Эллу, представлял ее лицо и с грустью возвращался в реальность. Кто она? Так ли её зовут на самом деле? Жива ли она, если да, то где живет и как ее найти?
Через пару дней отец принес большую коробку со старыми вещами.
— В квартире бабушки Маши нашел, вот, хочу отнести в музей. — Он достал деревянные настенные часы в форме совы, пачку писем, посуду с голубой гравировкой по краям и прочую старую одежду и книги.
Артем мельком взглянул в коробку, и в глаза врезалось имя, которое он повторял уже несколько дней.
— Пап, а мы тут как раз проходим блокаду, можно я возьму коробку на время?
— И давно ты стал ответственно относиться к учёбе? — с удивлением спросил отец.
Артем промолчал, восприняв удивление отца за согласие, схватил коробку и закрылся в комнате. Игнорируя остальные вещи, он взял пачку писем, перевязанных крепкой ниткой. Неизвестно, сколько лет они пылились в квартире у прабабушки, но Артем чувствовал, что нашел настоящее сокровище. Бумага была хрупкой, шершавой, чернила выцветшими до цвета чая, а на фотографии и открытки словно разлили кофе.
Все письма были адресованы прабабушке Маше от ее подруги, Эллы. Артем сразу узнал на фотографиях темноволосую, высокую девушку. Каждое письмо было наполнено тихими радостями и тревогами 1941 года.
«Сегодня наткнулась на поле одуванчиков и сделала венок, мама даже заплакала от такой красоты».
«Мама достала немного крупы и кусочек сахара, не поверишь, это была самая вкусная каша. И что, что я ее не любила никогда».
«По радио передавали Шостаковича, надеюсь, и я буду так играть, когда всё закончится».
Артем читал каждую строчку так жадно, что смог перевести дыхание, только дочитав до последнего письма, где Элла просила прощения у прабабушки и молила вспоминать ее добрым словом. Последнее письмо было написано дрожащим почерком, а несколько слов поплыли от капель на бумаге.
Его Эллочка, которая любила стихи Ахматовой, боялась грозы, мечтала уехать на море и училась играть на пианино, умерла от воспаления легких в 1942 году.
Слезы Артема градом упали на подушку, и горе унесло его в сны, где он смог увидеть ее вновь.
На следующий день Артем отправился на поиски могилы Эллы. По словам бабушки, дочки прабабушки Маши, на северо-востоке Санкт-Петербурга было место массовых захоронений. Он вышел на ближайшей станции "Мужество", дошел до кладбища и бродил среди крестов в поисках Эллы Гончаровой, умершей в 1942 году.
Спустя несколько часов он стоял у могилки с ее любимой сиренью и смотрел на надпись:
«Элла Гончарова. 23 марта. 1926-1942. Покойся с миром».
Груз упал на сердце, слезы потекли ручьем. Не может быть, чтобы такой светлый, добрый и прекрасный человек ушел из жизни так рано и несчастно.
Собравшись с силами, Артем простился с Эллой и собрался уйти, как вдруг почувствовал тепло чьей-то руки.
Не призрак, не видение. Она просто стояла рядом, в белом легком сарафане, в лучах заходящего солнца. Элла смотрела на него спокойным взглядом, наполненным теплом.
— Элла? — выдохнул он.
Она улыбнулась уголками губ и растворилась, а в воздухе остался запах сирени и старой бумаги.
С этого дня его мир раскололся. Реальность, серая и предсказуемая — школа, скучающие одноклассники, вечные упреки родителей, — уступила место другому, яркому и трагичному миру, который он сам и создал. Элла появлялась все чаще. Сначала как молчаливая тень на периферии зрения, потом все ближе. Она сидела на подоконнике его комнаты, глядя на дождь. Шла за ним по улице, хотя шагов не было слышно. Но он чувствовал ее присутствие.
Он не сходил с ума. В этом он был уверен. Безумие — это хаос, а его чувство к ней было самой упорядоченной вещью на свете. Он перечитывал вслух её письма, и она, сидя в кресле, поджав под себя ноги, слушала, а на ее глазах блестели слезы. Он включал музыку Шостаковича, она закрывала глаза, и по движению ее пальцев он понимал, что она вспоминает клавиши.
Элла всё чаще и чаще была с ним рядом — во время ссор с родителями, драки с одноклассниками и ночью, ложась спиной к спине. Артем привык к ее присутствию и общался с ней записями в своем дневнике, чтобы никто не подумал, что он сошел с ума. Эллу видел только он, и ему это было известно.
Во время сильной ссоры с мамой из-за проваленного предварительного экзамена Элла, как обычно, стояла в дверях гостиной и ждала Артема. Мать, собираясь поднять новую волну спора, резко повернувшись к выходу, смолкла и потрясенно сказала:
— Ой, здравствуйте. Не знала, что у нас гости. — Мама нервно поправила волосы и посмотрела на сына. — Артем, почему не предупредил? Я бы разбор полетов перенесла на потом.
Он удивленно уставился на Эллу. Она была здесь, абсолютно реальная. Солнечный луч, падающий из окна, освещал ее лицо, пылинки танцевали вокруг нее. Он видел текстуру ее платья, мельчайшие волоски на руке.
— Это... моя подруга. Элла, — сказал он, и сердце его готово было выпрыгнуть из груди.
Мать, ошеломленная, кивнула и ушла на кухню, пригрозив жестом вечерним скандалом.
Но Артему было все равно на ссоры, крики — теперь это пустое, неважное. Его Элла тут.
— Привет, — сказал он.
— Привет, — робко ответила она, и звук ее голоса заставил сердце Артема биться как бешеное.
Он схватил ее за руку и выбежал во двор. Другие провожали их взглядами. Чем дальше он бежал, тем больше понимал — это не обман зрения и не сон...
— Ущипни меня, — попросил Артем, резко останавливаясь.
— А это зачем? — улыбнулась Элла.
— Хочу убедиться, что это не сон.
Элла поцеловала его в щеку и сказала:
— Не сон.
Она материализовалась не просто в его воображении. Она стала плотью и кровью, дышащей, теплой. Его любовь, столь сильная и сфокусированная, словно луч лазера, прошила ткань времени и вернула её.
Первые дни были похожи на сон. Он вёл её по городу, а она смотрела на всё с жадным, испуганным любопытством. Её поражали машины — «они как металлические жуки, и так громко жужжат». Она пугалась ярких неоновых вывесок, говоря, что они режут глаза. Ей было холодно в его куртке, хотя на улице был май. Её мир был тише, медленнее, темнее и закончился в 1942 году.
Артем радостно водил Эллу по магазинам, показывал, как всё работает спустя почти 75 лет со дня её смерти. И если сначала она громко смеялась, удивлялась и с удовольствием посещала музеи и кино, то со временем начала падать с ног.
— Ой! — Артем едва успел её подхватить под руки, когда они выходили из кинотеатра. — Что с тобой?
— Голова закружилась, может, поедем домой? — сказала она это, почти не произнося ни звука.
Артем поймал первое такси, попросил ехать медленно и в тишине. Он обнял Эллу и почувствовал, как её тело дрожит. Дома, в его комнате, он уложил её в постель и лег рядом, как и всегда — спина к спине.
Через время он услышал тихое сопение и вышел из комнаты, где тут же наткнулся на мать.
— Снова у нас с ночевкой? А дома у неё нет? — спросила та.
— Она скоро уедет, я бы хотел с ней больше побыть времени. Пожалуйста, мам, обещаю, ты не пожалеешь.
— Ладно, пока она тут ты хотя бы сам посуду моешь и вещи стираешь. Но имей ввиду, если я что-то заподозрю, буду звонить в полицию — пусть они разбираются.
Артем кивнул, понимая, что лучше не спорить и тянуть время, пока Элла адаптируется к современному миру.
Но адаптация начала затягиваться. Её не просто удивляли технологии — они вызывали в ней животный ужас. Звонок мобильного телефона заставлял её вздрагивать и искать укрытия. Однажды в автобусе зазвонил чей-то резкий, пронзительный будильник. Элла вскрикнула, зажала уши и сжалась в комок, шепча: «Воздух! Воздух!» — имея в виду воздушную тревогу. Люди смотрели на них с недоумением.
Она не могла смотреть телевизор. Мелькание кадров, громкие звуки, агрессивная реклама — все это было для неё пыткой. «Слишком много крика, — говорила она, пряча лицо у него на плече. — Здесь все кричат, даже когда молчат».
Артем пытался стать её проводником, её защитником. Он ограждал её от всего, что могло напугать. Они гуляли в тихих парках, ходили в библиотеки, сидели у него в комнате, слушая старые пластинки, которые он нашел у бабушки. Только в эти моменты она расцветала. Она рассказывала ему о запахе горящих коптилок, о вкусе блокадного хлеба, сладковатого от жмыха, о том, как читали при свече стихи, пока за окном рвались снаряды. Её воспоминания были полны смерти, но сама она в эти мгновения казалась живой как никогда.
Но мир неумолимо лез в их хрупкое убежище. Его родители, сначала принявшие её за странную, но милую девочку, начали беспокоиться.
— С ней что-то не так, Артем, — сказал как-то отец. — Она не смотрит в глаза. Она как будто все время ждет, что с потолка упадет бомба.
— Она просто другая, — отрезал Артем.
Элла чахла. Она не бледнела, не худела. Но свет внутри неё медленно угасал. Её смех, такой редкий и звонкий, сменился тихой, отрешенной улыбкой. Она могла часами сидеть у окна, глядя в одну точку, и по щеке её катилась слеза, которую она будто не замечала.
С каждым новым днем Артем жалел, что выдернул её из прошлого, что вернул её в чужое время, которому она ещё не готова.
Артем понял. Её мир, где чувства были обострены до предела — и любовь, и страх, и надежда, — а сейчас перед ней мир потребления, скоростей и цифрового шума. Её душа, рожденная в горниле страдания, не могла существовать в этой стерильной, безопасной, но духовно пустой реальности. Она тосковала не по прошлому. Она тосковала по интенсивности бытия.
Она начала говорить о «тихом сне».
— Мне снится темнота, Артем. Теплая, бархатная. И в ней нет ни сирен, ни этих... экранов.
— Не говори так, — умолял он, сжимая ее руку. — Ты же здесь. Ты жива.
— Я жива там, — она указывала пальцем куда-то вглубь себя. — А здесь... я как растение без корней...
Он видел это. Взгляд Эллы становился все более стеклянным. Она перестала узнавать знакомые мелодии, рука в его руке была холодной и безжизненной. Казалось, никакая его любовь не могла удержать её в этом мире, который был для неё враждебным и бессмысленным.
Отчаяние затягивало Артема, как трясина. Мысль о том, что она снова исчезнет в небытии, была невыносима. Но и заставить полюбить этот шумный, чужой мир он тоже не мог. Он был мостом между двумя мирами, и оба берега рушились.
И тогда его осенило. Простое, ясное, ужасное решение. Если она не может жить в его мире, а он не может жить без неё, значит, им нужен третий мир. Место, где нет ни сирен 1941-го, ни экранов XXI века.
Он не чувствовал страха. Только огромную, всепоглощающую грусть и странное умиротворение. Артем знал, что делает, когда доставал из гаража отца едкую жидкость, стоявшую рядом с инструментами для ремонта машин.
* * *
Элла как обычно слушала любимую мелодию, читала свои же письма и задумчиво крутила на пальце локон черных волос. Артем уверенно, спокойно подошел к ней.
— Пойдем гулять, — тихо сказал он.
Она медленно повернула голову. В её глазах не было ни страха, ни удивления, она с пониманием посмотрела на старую флягу, которую Артем нашел в вещах прабабушки, и молча встала, держа его за руку.
Ночь была теплой и глухой. На кладбище не было ни души. Луна, прячась за редкими облаками, бросала на землю неровные пятна света. Он вел ее за руку, и она шла покорно, как ребенок. Ее пальцы были ледяными.
Они стояли перед тем местом, которое он для них приготовил. Яма была неглубокой, но достаточной. Пахло влажной землей и прелыми листьями.
Он повернулся к ней.
— Ты готова?
Она кивнула. В её глазах он увидел благодарность.
— Я не хочу быть одной, — прошептала она.
— Ты не будешь, — сказал он. — Я с тобой.
Он налил жидкость в железные рюмки, которые были при фляге, — при лунном свете жидкость блестела как слеза.
— За наш мир, — сказал Артем.
— За наш мир, — повторила Элла.
Они выпили. На вкус это было горько и противно. Он выбросил флягу и рюмки, помог Элле спуститься в яму и сел рядом, прижавшись друг к другу спинами. Снизу был виден кусок звездного неба.
Сначала стало горячо, потом холодно. Элла тихо вздохнула и положила свою голову ему на плечо.
— Спасибо, — прошептала она. — Теперь так тихо...
Ее тело обмякло.
Артем обнял ее одной рукой, прижал к себе. Его взгляд упал на край ямы. Там, в траве, лежала маленькая, высохшая веточка сирени, оставшаяся с весны. Последняя фиолетовая капля их общей, невозможной истории. Ему было трудно дышать, в глазах плясали темные пятна. Он посмотрел наверх, но больше не увидел ни луны, ни звезд.
Он закрыл глаза. Темнота наступала мягко, как бархат. И в ней действительно было очень тихо. Тише, чем когда-либо. Он нашел их общий мир. Тот, где не было ни сирен, ни экранов. Только покой. И любовь, застывшая в вечности, как фиолетовая тень в стекле.
Это история о силе любви и тяжести утраты. Трагический выбор героев — это следствие их отчаяния и неумения мира помочь им найти общий язык. Если вы испытываете подобные чувства, помните: выход есть всегда. Не стесняйтесь обращаться за помощью к психологу или на круглосуточную линию доверия 8-800-2000-122.