Павлик был полной противоположностью Свете: активный, решительный, достаточно расчетливый, Он влюбился в нее, и никакие расчёты тут не помогли.
Света не была яркой: скромное платьице, потертый рюкзак, восторг от простого букета полевых цветов. Она радовалась каждому пустяку, который он дарил ей, что неимоверно удивляло Павла.
Они стали жить вместе, тихо расписались, устроив небольшой вечер. После свадьбы и переезда Светы Павел удивленно спросил:
- Света, ты же неплохо зарабатываешь, а вещей вообще нет. Или ты не перевезла?
- Все перевезла. Родители у меня простые люди, но у них много проблем, младший брат. Я им всю зарплату отдавала, они же меня вырастили.
Павлик кивал, тронутый такой трогательной, почти древней преданностью. Мысль познакомиться поближе с этими людьми, олицетворяющими ту самую «простоту и доброту», его пока не посещала. Он видел картину в целом, и картина ему не нравилась.
Жизнь в его однокомнатной квартире сначала казалась ей волшебным сном. Она бережно разложила по полочкам свои небогатые пожитки, а Павлик с улыбкой наблюдал, как она ходит по блестящему паркету на цыпочках, будто боясь оставить след. Он покупал ей одежду, радовался, что может побаловать любимую.
Идиллия длилась ровно месяц, и нарушена была звонком в дверь. Павел открыл, на пороге стояла женщина: невысокая, с тугой бабеттой волос цвета меди. В ее облике не было ни капли той «простоты и доброты», о которой так трогательно рассказывала Света.
- О, здравствуйте, теща, - хмыкнул Павлик.
- Здрасьте.
И тут же закричала:
— Светка! Где деньги? Телефон ты не берешь, перевода нет.
Света, бледная, как стена, выскочила из кухни, судорожно вытирая руки о фартук.
— Мама… я… мы же… Я замужем, у меня теперь своя семья.
— Что «мы»? — женщина, не снимая туфель, прошла комнату, оценивающе окинула взглядом интерьер. — А живешь неплохо, шикуешь. А мы там, старики, сидим, ждем-пождем, уже и срок прошел. Привыкли, знаешь ли, к определенной сумме. Бюджет семьи — штука серьезная.
Павлик смотрел на эту сцену, картина была отвратительной.
— Извините, — сказал он холодно, подходя и вставая между Светой и ее матерью. — Вы, видимо, ошиблись адресом, здесь не филиал банка.
Теща фыркнула:
— А что ты вмешиваешься в наши женские разговоры, Павлик? Светка про тебя рассказывала, что ты мужик. Ну, раз уж ты тут главный, тогда с тебя и спрос. Дочку мою содержишь, а о стариках забыли? Непорядок.
Света молча смотрела вниз, словно надеясь провалиться сквозь этот паркет.
— Знаете, я сейчас понял одну забавную вещь. Я-то думал, что Света такая скромная, потому что душа у нее светлая. А оказывается, ее просто к этому приучили, как служебную собаку. Выдрессировали на выдачу своей зарплаты вам.
Он шагнул к двери и распахнул ее шире.
— А теперь — до свидания. Ваша «собачка» выросла и стала самостоятельной, раздача денег окончена.
После того, как дверь закрылась за скандальной дамой, в квартире воцарилась оглушительная тишина. Ее нарушали лишь прерывистые всхлипы Светы. Павлик молча подвел ее к дивану, налил воды. Она плакала так, что зубы стучали о кружку.
- Успокойся, я рядом. Давай поговорим и придем к компромиссу.
Долгий разговор между супругами напоминал разматывание клубка, в котором нитки десятилетий вины, долга и искаженной любви спутались в тугой узел.
— Ты не понимаешь, Паша, — голос ее срывался. — Им действительно тяжело. Папа, у него сердце больное. А брат младший, ему всего пятнадцать. Они ждут от меня помощи, рассчитывают на меня.
Она говорила, а Павлик смотрел на нее, и его сердце сжималось от жалости. Он видел перед собой не взрослую женщину, а девочку, которую годами приучали к роли семейного донора.
— Погоди, — он мягко прервал ее. — Давай посчитаем. Твоя скромность, твое платье, которое ты носила не один год, это все было не от малых доходов, а от того, что ты отдавала все до копейки? Выходит, твоя жертвенность — это просто хорошо отлаженный семейный бизнес? С тобой, в роли основного источника дохода?
Света смотрела на него широко раскрытыми, полными слез глазами, словно впервые слышала такую формулировку.
После нескольких часов разговоров и сложных арифметических расчетов, они выработали нечто вроде мирного договора.
— Так, — Павлик взял блокнот. — Десять процентов от твоей зарплаты ты тратишь на родителей: подарки, лекарства, если что-то срочное. Пятьдесят процентов - на наш общий накопительный счет. Это наш будущий отпуск, продукты, коммуналка, крупные покупки. А остальные сорок – твои деньги, только твои: платья, туфли, книги, эти твои дурацкие пирожные с заварным кремом. Ты вообще помнишь, какое на вкус пирожное?
Света попыталась улыбнуться, но получилось неуверенно.
— Мама не поймет, почему я так мало помогаю.
— А тебе больше не нужно ее понимание, — ответил он твердо. — Тебе нужно научиться тратить деньги на Свету, знаешь такую девочку?
Света неуверенно улыбнулась:
- Я попробую.
Теща, разумеется, не сдалась. Телефон Светы разрывался от гневных сообщений:
«Мы тебя растили, неблагодарная!»
«Тебя этот богач купил, а ты забыла, кто тебя кормил!»
«Брат новые кроссовки просит, а ты там в своих хоромах прячешься!»
Но впервые Света, сжимая телефон в дрожащей руке, не спешила перечислять деньги. Она смотрела на витрину бутика, где висело элегантное платье цвета морской волны. Платье, которое она примерила вчера и в котором, как сказал Павлик, она была похожа на принцессу. Оно стоило ровно столько, сколько составляли те самые «сорок процентов». Света сделала глубокий вдох и купила его, а туфли купил ей Павлик. Она чувствовала себя очень красивой.
Декрет Светы стал для ее родных неожиданным, но безоговорочным карантином на финансовые потоки. Рождение дочки, Анюты, разом перечеркнуло все их привычные схемы. Телефонные звонки с напоминаниями о «долге» постепенно стихли, сменившись редкими, суховатыми расспросами о здоровье ребенка. Павлик в эти годы декрета Светы, что называется, «встал на ноги», и их жизнь медленно, но верно обретала новые очертания. Они купили просторную двушку, а однокомнатную квартиру Павла стали сдавать.
Когда Анюта отправилась в садик, Света, наконец, вышла на работу, и в ее кошельке впервые за долгое время зашуршали собственные деньги, зарплата. И словно по волшебству, родственные чувства ее семьи пережили невероятное возрождение.
Мама снова стала звонить, правда, теперь голос ее был сладок, как патока.
— Светочка, доченька, мы тут вспомнили, как ты в детстве любила карамельки. Папа специально купил их, ходил в магазин, приезжай на чай, только одна, без мужа и дочки. А то маленький ребенок шумный, а папе надо отдыхать.
Она приезжала то на пирог, то еще за чем-то. Света таяла от такой заботы, от добрых слов, чувствуя себя наконец-то любимой и значимой, пока в конце месяца не открыла кошелек и не поняла, что он пуст. Зарплата, вся до копейки, испарилась на ответные подарки: папе удочку, брату кроссовки, маме на что-то.
Павлик наблюдал за этой красивой трагедией с философским спокойствием. Он дождался вечера, когда Света, сокрушенно вздыхая, призналась, что до зарплаты ей придется «немного потуже затянуть пояс».
— Милая, — сказал он, доставая блокнот, — я вижу, твоя семья открыла новый вид спорта: как вытянуть за карамельки побольше денег. Тебя угощают дешевыми карамельками по цене дорогого шоколада. И ты играешь в эту неравную по цене игру.
Он подвинул к ней листок с аккуратными колонками.
— Давай посчитаем: плата за садик, кружки для Ани, ее одежда, обувь, игрушки. Это все будет из твоих доходов, как мы и договаривались. После того, как ты исполнишь свои обязательства перед дочерью, оставшиеся деньги ты делишь: половину откладываешь на дочь – мало ли что надо купить ребенку, а остальное можешь тратить на что угодно, хоть на золотые слитки для твоей мамы, но сначала — свой ребенок.
Света смотрела на цифры, и краснела, она снова, как в старые времена, сидела за партой, где Павлик был строгим учителем, объяснявшим азы взрослой жизни. Урок был прост: любовь, особенно внезапно проснувшаяся, не должна оставлять тебя с пустым кошельком, когда у твоего ребенка скоро закончатся акварельные краски.
Годы текли неспешно. Павел купил участок, построил огромный дом, почти 400 кв.м., роскошную баню, дочка росла, хорошела. Все было благополучно.
Павел не стоял на месте: к дому добавился второй участок, который они взяли в аренду, планируя впоследствии оформить в собственность, построить дочке дом. Павел купил два автомобиля: себе и Светочке. Света уверенно носила норковую шубку, а о былой скромности в одежде напоминали лишь старые фотографии.
Помощь ее родителям свелась к символическим подаркам на большие праздники, так как трат на дочь было много: учеба, репетиторы, поступление. Павел мог взять все это на себя, но осознавал, что тогда активизируется родня и вытянет у супруги всю ее зарплату. А так тратит на дочь, и ладно.
Однажды вечером, когда они с Павлом наслаждались тишиной на террасе, зазвонил телефон Светы, незнакомый номер. Света включила громкую связь, там раздался голос ее мамы:
— Света, это мама, у меня номер новый, звоню по срочному делу. Ты о брате подумать не хочешь? Он тяжело живет, не жирует, как вы. С работой ему трудно, не везет с начальством, его никто не понимает. Личную жизнь тоже все никак устроить не может, да и как, если с нами в квартире, в двушке живет? Мы с отцом стареем, а помочь не можем. — Пауза была рассчитана с театральной точностью. — Я что подумала, вы же с Павлом богатые: дом построили, машины. Однушку свою, ту, старую, ему подарите, или двушку, новую. Ему ведь надо начинать жить отдельно.
продолжение в 9-00 по Москве. Автор еще пишет окончание, торопится.