Найти в Дзене
Rozhkov_vibe

— Тридцать лет она машет из окна — в память о дочери, погибшей на перекрёстке

Соседка каждый вечер машет из окна прохожим. Я думала — странная. Пока не узнала почему. Я поднялась на четвёртый этаж. На площадке пахло чьими-то щами. Дверь Серафимы Григорьевны со второго приоткрылась. — Лидочка, вы не торопитесь? Старая женщина вышла с блюдцем печенья. — Я испекла. Возьмите, пожалуйста. Я взяла. Печенье пахло корицей, чем-то домашним. — Спасибо, Серафима Григорьевна. Она кивнула, улыбнулась и закрыла дверь. Я поднялась к себе, подошла к окну. Внизу горел фонарь, на асфальте лежали мокрые листья. Вспомнила, как вчера соседка сказала: — Она опять машет. Я пожала плечами: — Да пусть машет. Но сегодня вдруг подумала: а какое дело ей до нас? На следующий день встретила Виктора Ильича с пятого этажа. — Виктор Ильич, а вы знаете что-нибудь про Серафиму Григорьевну? Почему она каждый вечер машет из окна? Он открыл дверь, но не вошёл. Помолчал. — У неё дочь была. Аня. Погибла здесь, на перекрёстке. Тридцать лет назад. Я замерла. — Машина сбила. Девочка шла из школы. Серафим

Соседка каждый вечер машет из окна прохожим. Я думала — странная. Пока не узнала почему.

Я поднялась на четвёртый этаж. На площадке пахло чьими-то щами. Дверь Серафимы Григорьевны со второго приоткрылась.

— Лидочка, вы не торопитесь?

Старая женщина вышла с блюдцем печенья.

— Я испекла. Возьмите, пожалуйста.

Я взяла. Печенье пахло корицей, чем-то домашним.

— Спасибо, Серафима Григорьевна.

Она кивнула, улыбнулась и закрыла дверь. Я поднялась к себе, подошла к окну. Внизу горел фонарь, на асфальте лежали мокрые листья.

Вспомнила, как вчера соседка сказала:

— Она опять машет.

Я пожала плечами:

— Да пусть машет.

Но сегодня вдруг подумала: а какое дело ей до нас?

На следующий день встретила Виктора Ильича с пятого этажа.

— Виктор Ильич, а вы знаете что-нибудь про Серафиму Григорьевну? Почему она каждый вечер машет из окна?

Он открыл дверь, но не вошёл. Помолчал.

— У неё дочь была. Аня. Погибла здесь, на перекрёстке. Тридцать лет назад.

Я замерла.

— Машина сбила. Девочка шла из школы. Серафима Григорьевна у окна стояла, ждала её. Видела всё.

Он закрыл дверь. Я осталась стоять на площадке.

Вечером вышла раньше обычного. Остановилась у фонаря, подняла голову. В окне на втором сидела Серафима Григорьевна. Рука поднята, медленно движется из стороны в сторону. Лицо спокойное. Губы шевелились, словно что-то шептали. Глаза смотрели не на меня — сквозь, в другую реальность, где девочка всё ещё идёт домой.

Я медленно подняла руку и помахала.

Серафима замерла. Потом улыбнулась шире, кивнула. Рука продолжила движение, но теперь в нём было что-то новое. Благодарность.

Я пошла дальше. На душе стало легче.

На следующий день я снова помахала. Потом ещё. Через неделю заметила: Виктор Ильич тоже машет — неловко, по-мужски коротко. Потом молодая мать с коляской остановилась, помахала вместе с ребёнком. Потом подросток в наушниках — быстро, стесняясь.

Серафима махала всем. И теперь ей отвечали.

Однажды я поднялась на второй этаж, постучала. Серафима открыла, удивлённо подняла брови.

— Лидочка?

— Можно войти?

Мы сели на кухне. Серафима заварила чай, достала то самое печенье. Молчали — просто сидели, держали чашки. За окном темнело, фонарь зажёгся.

— Вы знаете, — сказала Серафима, глядя в чашку, — я не сумасшедшая.

Я кивнула.

— Я просто верю, что Аня не исчезла совсем. Что она где-то здесь. В тех, кто проходит мимо. В их шагах.

Она замолчала, пальцы сжали край стола.

— Когда я машу, мне кажется, что она машет в ответ. Хоть раз.

Я протянула руку, накрыла её ладонь.

— Мы теперь машем. Многие.

Серафима заплакала тихо. Слёзы текли, но она не вытирала.

— Спасибо. Спасибо вам.

Прошло несколько недель. Теперь почти весь дом махал. Кто-то привычно, кто-то смущённо. Дети — с удовольствием, взрослые — осторожно.

Однажды вечером я вышла, подняла голову. Окно на втором было тёмным. На следующий день тоже. На третий.

Виктор Ильич позвонил в больницу. Серафима лежала там четыре дня. Сердце.

Я пришла к ней на следующее утро. Она лежала на белой постели, маленькая, бледная. Когда я вошла, открыла глаза.

— Лидочка.

Голос еле слышный.

— Вы будете махать?

Я села на край, взяла за руку. Ладонь холодная.

— Буду. Обещаю.

Серафима улыбнулась, закрыла глаза. Пальцы чуть сжали мою ладонь.

— Тогда всё хорошо.

Она умерла через два дня. Похороны были тихими. Пришли соседи, несколько человек из соседних подъездов.

Я вернулась домой, поднялась на четвёртый. Остановилась у окна, посмотрела вниз. Перекрёсток. Фонарь. Люди шли, спешили.

Я открыла створку, высунулась и подняла руку.

Помахала.

Несколько человек обернулись, удивлённо посмотрели. Один мужчина остановился, прищурился, потом медленно поднял руку и помахал. Девушка с сумкой тоже помахала.

Я улыбнулась.

На следующий день я снова махала. Потом к ней присоединился Виктор Ильич — с пятого этажа. Потом молодая пара с третьего. Потом ещё кто-то.

Теперь весь дом махал прохожим. И прохожие махали в ответ.

Это было похоже на тихую молитву — без слов. Просто жест, который говорил: я вижу тебя. Ты здесь. Ты важен.

И где-то в этом движении продолжала жить Аня. И Серафима Григорьевна. И все те, кого мы потеряли, но не забыли.

Вы когда-нибудь узнавали историю человека, которого считали странным, и вам становилось стыдно?

* * *

😊 Дорогие друзья!

Спасибо, что заглянули ко мне! 😊 Каждый ваш визит — это маленькое чудо для меня.
Если вам было интересно, ставьте лайк и
подписывайтесь на канал

Мои другие рассказы: