Просмотр второй части «Утомленных солнцем» Никиты Михалкова — это опыт, сродни тяжелому испытанию. Зритель, идущий на этот фильм, подсознательно готовится к худшему, но масштаб творческого провала оказывается столь грандиозен, что не поддается обычному критическому анализу. Это не просто плохое кино — это симптом глубокого кризиса, поразившего и режиссера, и тот подход к истории, который он олицетворяет.
Первые минуты: Компот из комикса и абсурда
Первый час фильма можно пережить, если насильственно перестроить восприятие и смотреть на него как на сюрреалистический комикс или мангу. Репрессированный комдив Котов (Никита Михалков) разгуливает по Колыме со стальной перчаткой Фредди Крюгера, оснащенной выдвижными лезвиями. Цыгане выкупают у нацистов конфискованных лошадей, распевая им песни — возможно, «К нам приехал оберштурмбаннфюрер дорогой». Два немца бесследно исчезают в сарае, будто в Бермудском треугольнике, где неведомая сила расправляется с ними топором и вилами.
Дочь Котова, Надя (Надежда Михалкова), спасается с тонущего судна, вцепившись в рогатую мину. К той же мине цепляется безногий священник (Сергей Гармаш), который за время дрейфа (длящимся, судя по всему, не меньше месяца) успевает крестить девочку. Штрафник перед атакой привязывает к спине цельную дверь вместо щита, а сам Котов, покряхтев, поднимает за ствол немецкий танк. Этот калейдоскоп абсурда мог бы сойти за дерзкую стилизацию, если бы не то, что ждет зрителя дальше.
Некрофильский поворот
В какой-то момент рудиментарный сюжет, представляющий собой бессвязный набор эпизодов с обязательными взрывами и пожарами, окончательно летит в тартарары. Режиссера начинает неудержимо влечь не история, а человечье мясо: рваное, раздавленное, обожженное.
Это уже не батальный эпизод, а долгие, жадные, сладострастные планы. Крупно. Еще крупней. Две, три, пять минут подряд. Оторванная нога курсанта. Вторая. Третья. «Режиссер НМ словно не владеет собой, «идет за мясом», как хищник». Создается впечатление, что Михалков ведет съемку, движимый не художественным замыслом, а неким патологическим влечением.
Это нельзя назвать батальной сценой. Если порнография в узком смысле выхолащивает любовь, сводя ее к механике, то «УС-2» проделывает то же самое со смертью. Он подменяет сложную гамму эмоций, которые должна вызывать гибель человека — ужас, скорбь, сострадание — голой, физиологической механикой разрушения плоти. «Нет образов – только физиология. Нет ужаса – только отвращение».
Исторический сюрреализм: Война по-михалковски
На фоне этого кровавого месива исторические несуразицы кажутся мелкими грешками, однако их концентрация зашкаливает, создавая альтернативную реальность, не имеющую ничего общего с Великой Отечественной войной.
- Хронологический коллапс: Действие происходит в декабре 1941 года под Москвой. Однако Котов сражается в штрафбате, который был учрежден Приказом № 227 только в июле 1942 года. Упоминаемый повсеместно СМЕРШ был создан и вовсе в апреле 1943-го.
- Географический абсурд: Лагерный пункт, где сидел Котов, расположен где-то так, что немцы его бомбят. Создается впечатление, что Колыма чудесным образом оказалась в прифронтовой полосе.
- Логико-сценарный провал: Чудом выживший и сделавший головокружительную карьеру чекист Митя Арсентьев (Олег Меньшиков) женится на вдове Котова, скрывая это от самого Берии. Берия, в свою очередь, узнает о судьбе Котова не из своих документов, а из бумажки, «найденной у убитого начальника лагерного пункта». «Рукописи не горят», — иронично замечает автор.
- Возрастной диссонанс: Наде, которой в первой части было 5-7 лет, в 1941-м должно быть около 15. Однако она предстает то пионервожатой, то сержантом, а в финале зрителям является ее обнаженная грудь, явно принадлежащая не подростку.
Идеология и мистика: Православие как «злобный шарж»
На этом фоне православная тема, которую так любит Михалков, приобретает характер кощунственного фарса. «Стоит Наде, вцепившейся в разумную мину, помолиться, как лично за ней охотящийся самолет рушится в море».
Мина, как разумное существо, выносит героиню на берег, та благодарит ее и отпускает на волю волн. «Мина делает книксен и тут же топит родной, советский пароход». Этот абсурдный эпизод — квинтэссенция михалковского метода: история, трагедия народа и войны подменяются магическим реализмом, где главное — чудесное спасение семьи Михалковых-Котовых на фоне тонущих «насекомых».
Эпилог: Символ эпохи
Апофеозом всего фильма становится сцена, которую, видимо, и испугались показать на Красной площади. Немецкий летчик, не смея разбомбить пароход с ранеными, решает хотя бы «обосрать» капитана. «Его голая задница маячит на экране во всех ракурсах, пока в нее не всаживают заряд из ракетницы».
«Я знаю, почему отменили показ «УС-2» на Красной площади. Сурков прикрыл глаза, представил и вздрогнул: 9 мая над Кремлем парит огромная голая нацистская жопа. Достойный символ русского кино, поднявшегося с колен, чтобы встать раком».
В этой едкой, отчаянной метафоре — весь приговор не только фильму, но и той культурной ситуации, которую он олицетворяет. «Утомленные солнцем-2» — это не ошибка, не провал, а закономерный итог, художественная и историческая катастрофа, в которой смешались в кровавом котле нарциссизм режиссера, пренебрежение к зрителю и тотальное неуважение.
