Когда старый охотник за головами Джон Рут по кличке Вешатель в исполнении Курта Рассела с гордостью ворчит: «Никто не обещал, что работа будет легкой», — он невольно дает зрителю ключ к восприятию всего фильма. Смотреть «Омерзительную восьмерку» — работенка и впрямь не из легких, но причина тому глубже, чем кажется на первый взгляд.
Виртуозная избыточность: За что мы любим и ненавидим Тарантино
Дело не в том, что к финалу временно живые герои буквально ходят по щиколотку в крови, мозгах и блевотине, заливающих пол постоялого двора «Галантерея» — этого предбанника ада, затерянного в снежных просторах Вайоминга. И не в циничном эпизоде, где «достоинство черных» оказывается синонимом «черного достоинства» в самом физиологическом смысле, используемом как орудие пытки. В конце концов, Тарантино — это Тарантино, и зритель идет на его фильм, ожидая именно этого.
Смотреть «Восьмерку» нелегко из-за ее тотальной, почти агрессивной избыточности. Слишком виртуозно, слишком просто она снята камерами 1960-х годов Ultra Panavision 70, слишком просторны и величественны экранные просторы, и оттого еще невыносимее клаустрофобия запертых в «Галантерее» героев. Слишком отточенные диалоги, слишком напряженный саспенс. Но в этой избыточности нет ни капли манерности — она органична для режиссера, как дыхание. Именно из-за этого великолепия, вихря шуточек (не расистских, но всегда — на тему расизма) и актерской игры зритель рискует пройти мимо главного, разминуться с глубинным смыслом фильма.
Мифология Дикого Запада: Разрушая легенды
Увлекшись синефильским анатомированием и поиском отсылок к «Великой тишине» Серджо Корбуччи или «Нечто» Джона Карпентера, легко пропустить, что Тарантино цитирует здесь не столько классику кино, сколько мифологию Америки — и делает это с разрушительной целью.
Вот на считанные минуты появляется на экране лихая девчонка с косичками, Джуди, прозванная за свое мастерство Шестью Лошадками. Узнаете? Это же сама Calamity Jane (Джейн-катастрофа) — единственная женщина в пантеоне великих героев Дикого Запада. И что же с ней делает Тарантино? Не жалеет. А можно сказать и иначе: восстанавливает гендерное равноправие. Если можно убивать походя мужчин, то почему не женщин?
А вот условно главный герой — Маркиз Уоррен (Сэмюэл Л. Джексон), чернокожий майор кавалерии армии северян. Это же — повышенный в звании сержант Ратледж из вестерна Джона Форда 1960 года, чье появление на экране когда-то было революционным жестом. Но достоинство Маркиза гипертрофировано до гротеска: его прозвище Кровавый Майор кажется чересчур ласковым для человека, сжегшего заживо четыре десятка пленных.
В чем же загадка «Восьмерки»? Кто омерзителен?
Главную загадку задает уже название. К «Великолепной семерке» оно имеет не больше отношения, чем к сюжету. Как когда-то Акира Куросава озадачил зрителей «Тремя негодяями в скрытой крепости», где третим негодяем оказался кристально честный самурай, так и здесь. Немудрено сойти с ума, вычисляя, кто из девяти главных героев не дорос до должной степени омерзительности.
Дейзи, потому что женщина в оковах? Генерал-конфедерат Сэнфорд Смитерс по кличке На-всех-насрать (Брюс Дерн), потому что стар и безутешен? Или восторженный проходимец Крис Мэнникс (Уолтон Гоггинс), потому что в решающий момент не предал Маркиза? В мире Тарантино не предать — уже подвиг.
Разгадка проста и цинична. Это — восьмой полнометражный фильм Тарантино (если считать две части «Убить Билла» за одну). Следовательно, омерзителен не кто-то из героев, а он сам, режиссер. Это все равно что Федерико Феллини назвал бы свою картину «Бессмысленные 8 1/2».
Духовный брат Годара: Ненависть к жанру как моральный императив
Безусловный духовный брат Тарантино в этом фильме — Жан-Люк Годар, но не как режиссер, а как философ и моралист. Годар называл все фильмы о войне аморальными: вводя войну в рамки эстетики, они ее облагораживают и оправдывают.
Тарантино не из чистого садизма заливает экран кровью. Как Годар ненавидел военное кино, он ненавидит вестерн, романтизировавший и — хуже того — положивший в фундамент национальной мифологии эпопею Дикого Запада, тошнотворную историю геноцида и бандитского беспредела.
Эпизод, где Дейзи на пальцах объясняет Крису логистику перевозки трупов, напоминает рассуждения Годара: фильм о лагерях смерти должен быть снят с точки зрения палачей, озабоченных нехваткой железнодорожных составов и керосина. Тарантино смотрит на Дикий Запад тем же бесстрастным, утилитарным взглядом.
Истинный жанр: История происхождения закона и государства
Истинный жанр «Восьмерки» — всеобщая история бесчестия (по названию сборника Борхеса). Но точнее его определить как происхождение семьи, частной собственности и государства. Это брехтовский трактат о первоначальном капиталистическом накоплении, успешно прикинувшийся кровавой «ржачкой».
«Восьмерка» — фильм о рождении правового государства после Гражданской войны. Что Вешатель, что Кровавый майор, что палач Освальдо Мобрей — все они служители закона или выдают себя за таковых. Закон созрел настолько, что персонажи уже философствуют о его нюансах: почему убийство из мести преступно, а бесстрастная казнь — нет; почему спровоцировать старика на выстрел — законно, а просто пристрелить — нет. Наслушавшись такого, впору предпочесть царству закона стихию произвола.
Эпоха «Восьмерки» — еще и время утверждения рынка, свободного от внеэкономического принуждения. Страсти былых времен перекладываются на мелодию не только уголовного кодекса, но и товарно-денежных отношений. Правда, самая ходовая монета в тех краях — «головы» объявленных в розыск преступников. Здесь подкупить шерифа пытаются не мешочком золота, а «дорогими» трупами. Но что здесь, в сущности, отвратительного? Трупы — валюта как валюта, не хуже соболиных шкурок или долларов.
Главный герой, которого нет в кадре
По совести, главный герой «Восьмерки» — президент Авраам Линкольн, «американский Ленин», творец современной Америки, отсутствующий на экране. Только его имя способно растопить лед в сердцах мерзавцев, вызвать патриотическое благоговение на их лицах. Даже умереть не страшно под строки его письма, адресованного Кровавому Майору. А может, письмо — фейк? Но это уже не важно. Америка, которую создал Линкольн, — точно не фейк. Именно в этом — в созидании нации поверх трупов и вопреки всему — и заключается главный, горький и кровавый пафос этой омерзительной и великолепной ленты.