Запах лекарств бил в нос так, что хотелось зажмуриться и убежать. Но Марина стояла в дверях палаты, вцепившись в косяк побелевшими пальцами, и смотрела на худую фигуру под больничным одеялом. Её мать, Валентина Петровна, спала беспокойно, время от времени вздрагивая и что-то шепча во сне.
— Мам, — тихо позвала Марина, но женщина не проснулась.
В коридоре раздались шаги, и в палату вошла медсестра с капельницей.
— Вы дочь? — спросила она, готовя систему. — Хорошо, что пришли. Ей будет легче, когда проснётся и увидит вас.
Марина кивнула, не доверяя своему голосу. Три дня назад её мир рухнул одним телефонным звонком. Мама упала прямо на работе, в своей любимой библиотеке, где проработала тридцать лет. Коллеги вызвали скорую, а потом позвонили ей.
— Рак поджелудочной, четвёртая стадия, — сухо сообщил врач вчера утром. — Метастазы в печени. Операция невозможна.
Три слова, которые перечеркнули всё. Все планы, все мечты о том, как они с мамой поедут летом на дачу, будут варить варенье из клубники, как в детстве.
Валентина Петровна открыла глаза и слабо улыбнулась.
— Маришка, доченька... Ты пришла.
— Конечно, мам. Как ты себя чувствуешь?
— Нормально. Только вот Серёжа где? Почему не заходит?
Марина почувствовала, как к горлу подкатывает ком. Отец не приходил уже четыре дня. С того самого момента, как узнал диагноз.
— Он... у него работа, мам. Обязательно придёт.
Валентина Петровна закрыла глаза, и Марина поняла — мать всё знает.
Дома отца не было. На кухонном столе стояла початая бутылка водки и грязная рюмка. Марина со злостью смела всё в раковину. Телефон отца был выключен.
— Папа, это я. Перезвони, — в который раз оставила она сообщение на автоответчик.
К вечеру Сергей Иванович появился. От него несло перегаром и сигаретами, хотя он бросил курить пятнадцать лет назад.
— Где ты был? — Марина преградила ему путь в гостиную. — Мама спрашивает о тебе каждый час!
— А что толку, что я приду? — пробормотал он, покачиваясь. — Всё равно ведь... всё равно...
— Что — всё равно? Она жива, папа! Слышишь? Жива! А ты уже похоронил её?
Сергей Иванович опустился на стул и закрыл лицо руками.
— Я не могу, Марина. Не могу видеть, как она угасает. Мы прожили вместе тридцать два года. Она — это вся моя жизнь. Как я без неё?
— А как она без тебя сейчас? — жёстко спросила Марина. — Думаешь, ей легко? Она умирает, папа. И умирает в одиночестве, потому что ты решил пожалеть себя!
Отец поднял на неё мутные глаза.
— Ты не понимаешь...
— Это ты не понимаешь! — взорвалась Марина. — Ей осталось, может быть, несколько месяцев. И эти месяцы ты собираешься провести, жалея себя и заливая горе водкой? Трус ты, папа. Обычный трус!
Она выбежала из квартиры, хлопнув дверью. На лестничной площадке остановилась, прислонилась к холодной стене и заплакала. Впервые за эти дни дала волю слезам.
Телефон зазвонил через час. Звонила бабушка Нина, мать Сергея Ивановича.
— Мариночка, я только что с твоим отцом говорила. Что у вас происходит?
— Бабушка, мама умирает, а папа запил, — выпалила Марина. — Он даже в больницу к ней не идёт.
— Еду к вам, — коротко ответила Нина Фёдоровна.
Она появилась через два часа. Маленькая, сухонькая, но с таким грозным видом, что Марина невольно выпрямилась.
— Где этот мой бестолковый сын?
Сергей Иванович сидел в гостиной с новой бутылкой. Увидев мать, попытался спрятать её за спину.
— Мам, ты чего приехала?
— А ты чего творишь? — Нина Фёдоровна выхватила у него бутылку и с размаху швырнула в мусорное ведро. — Валентина в больнице лежит, а ты тут сопли распустил? Мужик ты или кто?
— Мам, ты не понимаешь...
— Это я-то не понимаю? Я твоего отца схоронила, когда мне сорок было. И ничего, выжила. А ты что? Валя ещё жива, ей твоя поддержка нужна, а ты себя жалеешь!
— Она умрёт, мам! — закричал Сергей Иванович. — Умрёт, понимаешь? Через полгода, может, раньше!
— И что? Эти полгода ты собираешься бухать? А она пусть одна мучается? Стыдно мне за тебя, Серёжа. Думала, мужчину воспитала, а вырастила тряпку.
Нина Фёдоровна повернулась к Марине.
— Собирайся, поедем к маме твоей. А этот пусть тут сидит, раз трус.
В больнице Валентина Петровна обрадовалась гостье.
— Нина, как хорошо, что ты пришла.
— Да куда ж я денусь, — улыбнулась старушка. — Мы же родня. Как ты себя чувствуешь?
— Знаешь, странно. Вроде должна бояться, злиться, а я... спокойна. Только вот за Серёжу переживаю. Он ведь пьёт?
Нина Фёдоровна и Марина переглянулись.
— Не скрывайте, я знаю. Чувствую. Тридцать лет вместе прожили, как не почувствовать.
— Валя, он просто...
— Я знаю, Нина. Он боится. Всегда боялся потерять близких. Когда Маринка в детстве болела, он ночами не спал, всё слушал, дышит ли. А теперь вот...
Валентина Петровна закашлялась. Марина подала ей воды.
— Мам, не волнуйся. Всё будет хорошо.
— Будет, доченька. Только по-другому. Ты за отца не сердись. Он по-своему любит. Просто не умеет с болью справляться.
Когда они вернулись домой, Сергей Иванович сидел на кухне. Трезвый. Перед ним лежала старая фотография — они с Валентиной на море, молодые, счастливые.
— Это в Сочи было, — сказал он, не поднимая головы. — Первый раз поехали вместе отдыхать. Она тогда так обгорела, что неделю спать не могла. А всё равно смеялась.
Марина села рядом, взяла отца за руку.
— Пап, она ждёт тебя.
— Я знаю. Я... я попробую. Завтра пойду.
— Нет, — твёрдо сказала Нина Фёдоровна. — Сегодня пойдёшь. Сейчас. Помоешься, побреешься и пойдёшь. Времени у вас мало осталось, чтобы его на глупости тратить.
Сергей Иванович посмотрел на мать, на дочь, снова на фотографию.
— Она простит?
— Она любит, — ответила Марина. — Этого достаточно.
Через час они стояли у палаты. Сергей Иванович держал в руках букет ромашек — любимые цветы Валентины.
— Иди, — подтолкнула его Марина.
Он вошёл, и Марина услышала, как мама тихо ахнула:
— Серёжа... Ромашки... Ты помнишь.
— Я всё помню, Валюша. Прости меня. Я испугался.
— Иди сюда, глупый.
Марина отошла от двери, оставив родителей наедине. В коридоре на лавочке сидела Нина Фёдоровна.
— Ну что, помирились?
— Да, бабушка.
— То-то же. Нельзя время терять на обиды и страхи. Его и так мало.
Они сидели молча, каждая думая о своём. В палате тихо разговаривали Сергей Иванович и Валентина Петровна. Иногда слышался смех — тихий, но настоящий.
— Знаешь, — сказала вдруг Нина Фёдоровна, — когда твой дед умирал, он мне сказал: не плачь раньше времени. Пока я живой, давай жить, а не хоронить меня. И мы жили. До последнего его дня жили полной жизнью. Это потом я плакала. А тогда... тогда мы просто были вместе.
Марина кивнула, сглатывая слёзы.
— Я буду рядом, бабушка. И папу не брошу.
— Знаю, внученька. Ты сильная. В мать пошла.
Вечером, когда время посещений закончилось, они втроём вышли из больницы. Сергей Иванович держался прямо, хотя глаза были красными.
— Завтра придём пораньше, — сказал он. — Валя просила книгу принести, она начала читать и дома оставила.
— Принесём, — согласилась Марина.
— И суп её любимый сварим, — добавила Нина Фёдоровна. — Больничная еда — это не еда.
Они шли по вечернему городу — старушка, мужчина средних лет и молодая женщина. Семья. Раненая, напуганная, но всё ещё семья.
Дома Сергей Иванович достал все бутылки, что припрятал, и вылил в раковину.
— Больше не буду, — сказал он Марине. — Обещаю.
— Я верю, пап.
— Знаешь, она сказала мне сегодня... Сказала, что не боится. Что прожила хорошую жизнь. И что если бы можно было всё повторить, она бы ничего не изменила.
— Даже то, что ты пил эти дни?
— Даже это. Сказала, что понимает. Что я без неё как без рук. Но что нужно научиться. Ради тебя, ради внуков, которые у тебя будут.
Марина обняла отца.
— Мы справимся, пап. Вместе справимся.
— А пока она с нами, будем жить, — твёрдо сказала из кухни Нина Фёдоровна. — Не хоронить раньше времени, а жить. Каждый день, каждый час. Чтобы потом не о чем было жалеть.
Ночью Марина долго не могла уснуть. Думала о маме, о том, сколько им осталось. Полгода? Год? Никто не знает точно. Но эти месяцы они проведут вместе. Не в страхе и жалости к себе, а в любви.
Утром она проснулась от запаха блинов. На кухне хлопотал отец.
— Мама любит с творогом, — сказал он, не оборачиваясь. — Отнесём ей.
— Отнесём, — согласилась Марина.
Они собрали сумку с едой, книгами, тёплым пледом. Нина Фёдоровна принесла вязание.
— Буду Вале носки вязать. К зиме как раз закончу.
Никто не сказал, что зимы Валентина Петровна может не увидеть. Потому что пока она жива, они будут планировать, мечтать, жить.
В больнице Валентина Петровна встретила их улыбкой.
— А я вас ждала. Чувствовала, что блины принесёте.
— С творогом, как ты любишь, — Сергей Иванович поставил контейнер на тумбочку.
— Серёжа, помнишь, как ты первый раз блины пёк? — рассмеялась Валентина Петровна. — Такие резиновые получились, что мы их даже собаке побоялись отдать.
— Зато теперь научился.
— Научился, — согласилась она и взяла его за руку. — Всему научился. И этому научишься.
Они сидели в палате весь день. Разговаривали, вспоминали, смеялись. Нина Фёдоровна вязала и рассказывала байки из молодости. Марина читала вслух книгу. Сергей Иванович просто держал жену за руку.
Вечером, уходя, Марина обернулась. Родители сидели, прижавшись друг к другу, и о чём-то тихо говорили. Они больше не плакали. Они жили. Каждую минуту, что им осталась, они проживали вместе.
На улице шёл дождь. Марина подставила лицо каплям и улыбнулась. Мама была права — нужно жить, пока есть время. Не бояться, не жалеть себя, а просто жить. И любить. Особенно любить.
Потому что любовь — это единственное, что остаётся, когда уходит всё остальное.
