Глава 1
Ком в горле встал таким тугой, непробиваемой пробкой, что, кажется, вот-вот лопнут какие-то сосуды. Я смотрел на смятую простыню на ее стороне кровати, все еще хранившую вмятину от ее тела, и пытался понять, где же та черта, тот самый момент, когда я из любящего человека превратился в удобного дурака. Воздух в спальне был густым и сладким, пах ее духами — «Черная орхидея», теми самыми, что я подарил на прошлое 14 февраля, стоя по колено в снегу под ее окнами, потому что она в шутку сказала: «Будешь самым романтичным, если придешь, как в кино». Я тогда отморозил пальцы на ногах, но ее смех, звонкий и радостный, показался мне достойной всех пневмоний мира наградой.
А сейчас этот запах вызывал тошноту. Сладкий, удушливый, как запах гниющих цветов. Я закрыл глаза, и передо мной поплыли картинки, как в дурном кино. Не ее лицо, озаренное улыбкой, когда она распаковывала очередную коробку. Нет. Я видел ее спину. Спину, удаляющуюся от меня в сумраке вечерних улиц. Спину, склоненную над столиком в кафе, в сторону какого-то незнакомого мужчины. Сотни раз я видел ее уходящей, и всегда думал — к подругам, на работу, по делам. И всегда она оборачивалась, махала рукой, кричала: «Пока, милый!» А я, идиот, верил. Верил ее широко распахнутым глазам, ее стрекозиным ресницам, ее губам, растянутым в улыбке, которая, как мне казалось, была предназначена только мне.
Но это была не улыбка. Это был оскал. Оскал потребителя.
Все началось три года назад. Обычная встреча, обычный бар, общие друзья. Она сидела в углу, пила мохито и что-то рисовала на конденсате на стакане. Я подошел предложить купить еще один напиток, а она посмотрела на меня так, словно я был не парнем из соседнего офиса, а загадочным незнакомцем из ее снов. Глаза цвета лесного омута, в них тонули звезды, города и мое благоразумие. Ее звали Алиса. Как у Кэрролла. И я, словно Алиса из сказки, провалился в ее кроличью нору, только на дне меня ждал не Безумный Шляпник, а холодная, расчетливая реальность.
Первый подарок был смешным. Плюшевый осьминог, которого она увидела в витрине антикварного магазина и тут же захныкала: «Ой, смотри, какой грустный! Он ждет, чтобы его кто-то полюбил». Я купил его через неделю после нашего первого свидания. Принес, засунув под куртку, и сделал вид, что у меня болит живот. А потом достал и положил перед ней на стол. Она засмеялась. Это был тот самый смех, который я потом буду слышать во сне. Не просто веселый, а какой-то… вибрирующий, полный какого-то торжествующего восторга. Она смеялась так, будто я только что доказал ей какую-то очень важную теорему. Теорему моей собственной глупости.
— Ты самый невероятный человек на свете! — сказала она тогда, прижимая к груди уродливого осьминога. — Никто никогда не дарил мне ничего подобного.
Я поверил. Я поверил, что моя способность запомнить ее сиюминутный каприз и воплотить его в жизнь делает меня особенным. Я не понимал, что для нее это был не жест любви, а первый успешный эксперимент. Как Павлов со своими собаками. Она звонила в колокольчик своих мимолетных «хочу», а я послушно выделял слюну в виде банковского перевода или заказа в интернет-магазине.
Потом пошло-поехало. Нашу годовщину она «случайно» отметила, переслав мне скриншот переписки с подругой, где та хвасталась серьгами от бойфренда. «Какая Лена счастливица, — было написано под скрином. — Мне бы такие, я бы, наверное, летала». Через два дня я заказал ей серьги. Не такие, как у Лены, а дороже. С бриллиантовыми вкраплениями. Ее смех, когда она открыла бархатную коробочку, был уже громче, наглее. В нем звучали нотки собственника.
— Ой, ну ты даешь! — хохотала она, примеряя их перед зеркалом. — Я же пошутила! Ты что, совсем денег не жалеешь?
Я жалел. Конечно, жалел. Я не был олигархом. Я был старшим менеджером в IT-компании, с хорошей, но не бесконечной зарплатой. После тех серег мне пришлось отказаться от поездки с друзьями на рыбалку, о которой я мечтал все лето. Но когда я видел, как ее глаза сияют при виде новой безделушки, как она цепляется за мою руку и шепчет: «Ты мой волшебник», — все сомнения таяли, как дым. Я был наркоманом, а ее восхищение — моим наркотиком.
Оглядываясь назад, я вижу все вехи нашего «романа», как товары в чеке из супермаркета. Хотела поехать на море — я взял сверхурочную работу и оплатил тур в Турцию на двоих. У нее сломался ноутбук — через три дня на ее столе стоял новенький ультрабук. Она обронила фразу, что «все подруги уже съездили в Венецию», и через месяц мы пили prosecco в гондоле. И каждый раз — этот смех. Этот радостный, ликующий хохот, который я слышал, вручая ей конверт с билетами или ключи от арендованной машины покруче.
Однажды, уже на втором году наших отношений, я зашел за ней в салон красоты. Ждал в приемной, листая журнал. Из-за угла доносился ее голос, смех и голос ее подруги Кати.
— Опять твой щедрый меценат отличился? — хихикала Катя.
— Ага, — парировала Алиса, и в ее голосе я уловил ту самую нотку, которую раньше игнорировал. Нотку снисходительности. — Говорил, что хочет на выходные в Прагу. Ну, я намекнула, что билеты сейчас бешеные, и что отель получше будет подороже. Он, бедняга, вкалывал как сумасшедший, чтобы собрать. Зато едем в пятерзвездочный!
Они засмеялись вместе. У меня похолодели кончики пальцев. «Бедняга». Это про меня. Человек, который «вкалывал как сумасшедший», чтобы исполнить ее каприз, был для нее «беднягой». Дурачком, которого можно водить за нос.
Я вышел на улицу, делая вид, что только что зашел. Когда Алиса вышла, сияющая, с новой стрижкой, она обняла меня и потянулась для поцелуя.
— Как я тебя ждала! — соврала она, глядя мне прямо в глаза.
А я посмотрел на ее губы, на ее безупречный макияж, и впервые подумал: «А кого ты на самом деле ждешь? И зачем?»
Но мы поехали в Прагу. И она смеялась, катаясь на кораблике по Влтаве. Смеялась, когда я покупал ей трдельник. Смеялась, когда мы поднимались на Петршин холм. А я смотрел на ее смех и пытался понять, где заканчивается искренность и начинается хорошо отрепетированная пьеса. Мне казалось, я схожу с ума. Ревность без объекта. Подозрения без доказательств.
Доказательства пришли позже. Словно само провидение, уставшее от моего ослиного упрямства и слепоты, решило тыкнуть меня носом в правду.
Это был обычный четверг. У Алисы якобы был «корпоратив». Она с утра прислала милое сообщение: «Скучаю, сегодня засижусь с коллегами, не жди, целую!» И смайлик с сердечком. Я решил сделать сюрприз. Заехал в ювелирный магазин и купил ей тонкий браслет из белого золота — она как-то обмолвилась, что хочет что-то «элегантное и ненавязчивое». Потом поехал к ней домому, зная, что у нее есть запасной ключ под ковриком. Хотел положить браслет на тумбочку, чтобы она нашла его, когда вернется.
В ее квартире пахло кофе и ее духами. Тишина была густой, уютной. Я уже тянулся к тумбочке, как вдруг мой взгляд упал на ее планшет, лежащий на диване. Он был не заблокирован. Я никогда не проверял ее телефоны, компьютеры. Считал это унизительным. Но в тот вечер что-то щелкнуло. Какая-то тихая, зловещая уверенность поселилась в груди.
Я взял планшет. Открыл мессенджер. Ее чат с Катей был самым верхним.
Последнее сообщение было от Алисы, отправленное час назад: «Лечу к нему. Этот опять с подарком намылился, пришлось корпоратив отмазать. Целую!»
Сердце не заколотилось. Оно, наоборот, остановилось. Замерло тяжелым, ледяным камнем где-то в районе желудка. Я медленно, будто в замедленной съемке, пролистал чат вверх.
И попал в ад.
Ад из скринов, фотографий и обсуждений моей жизни. Моих подарков. Моих чувств.
Глава 2
Экран планшета плыл перед глазами. Я протер их, подумал, что это пот или накопившаяся усталость. Но нет. Картинка была четкой, буквы — ясными и неумолимыми, как приговор.
Я листал. Листал вверх, неделю за неделей, месяц за месяцем. И с каждым сообщением во мне умирала какая-то часть. Та самая, что верила в любовь, в честность, в то, что два человека могут быть одним целым.
Вот скрин моего перевода на отпуск в Турцию. Подпись Алисы: «Смотри, какой куш срубила! Хах, а он думает, я с ним из-за его обаяния».
Вот фото ее с новым ноутбуком. Сообщение Кате: «Придумала, что старый сломала. Работает безотказно, этот лох верит всему, что я скажу».
Вот обсуждение поездки в Прагу. Алиса: «Надо его поднажать, чтобы взял отпуск в мае. Сережа как раз будет в командировке в Берлине, съездим на выходные». Катя: «А твой-то не заподозрит?» Алиса: «Да он у меня послушный. Скажу, что с подругами на спа-уикенд. Поверит».
Сережа. Это имя всплывало с завидной регулярностью. Сережа, который, судя по всему, и был тем самым «ним», к которому она «летела» сегодня. Сережа, который, как выяснилось из переписки, был женат, имел двоих детей и работал где-то в сфере большого бизнеса. Он не дарил ей подарков. Он дарил ей «впечатления». Красивые рестораны, закрытые клубы, поездки за границу. Он был ее настоящей любовью, ее «мужчиной мечты», как она его называла. А я был… «Лохом». «Щедрым меценатом». «Дойной коровой». И самым частым прозвищем — «Тот самый».
«Тот самый опять зовет в кино, скукотища».
«Тот самый подарил цветы, пришлось изображать восторг».
«Тот самый, кажется, хочет сделать предложение, надо сбавить обороты, а то прилипнет как банный лист».
Предложение. Да. Я и правда подумывал об этом. Присматривал кольца. Мечтал, как мы будем жить в большом доме с садом, как у нас родятся дети. Я строил воздушные замки на фундаменте из ее лжи, и теперь эти замки рушились с оглушительным грохотом, засыпая меня обломками собственного достоинства.
Самым болезненным был не Сережа. Не ее презрительные прозвища. Было одно конкретное фото. Его я пересматривал раз десять, пока пальцы не онемели от холода.
На фото я стоял на колене. Это было у нее дома, три месяца назад. Я не делал предложения, нет. Я… искал ее сережку. Она укатилась под кровать, и я, как рыцарь, полез ее доставать. Алиса в этот момент сфотографировала меня сзади — мою нелепую позу, торчащий из-под кровати зад. И отправила Кате.
Подпись была такой: «Смотри, как мой клоун развлекает! Готов на колени встать за одну мою сережку. Жалко, что не обручальное кольцо. Но это поправимо, ха-ха».
В тот самый момент, когда я, превозмогая боль в спине, думал только о том, как она расстроится, если потеряет ту пару сережек, что я подарил, она… смеялась надо мной. Снимала меня на телефон и смеялась со своей подругой. Ее смех, который я так любил, был не музыкой. Он был оружием уничтожения.
Я отшвырнул планшет. Он мягко приземлился на диван. Во рту был вкус меди и горечи. Я подошел к окну, уперся лбом в холодное стекло. За окном шел дождь. Лужи на асфальте отражали размытые огни фонарей, словно чьи-то растоптанные надежды. Именно мои.
Я не знал, сколько простоял так. Время потеряло смысл. Внутри была пустота, более страшная, чем любая боль. Абсолютный вакуум, в котором не осталось ни любви, ни ненависти, только ошеломляющее, оглушающее понимание собственной ничтожности.
Потом я услышал ключ в замке. Щелчок, скрип двери. Легкие шаги в прихожей.
— Милый? Ты здесь? — ее голос прозвучал удивленно, но без тени тревоги. Почему ей тревожиться? Ее верный «Тот самый» всегда ждал ее с распростертыми объятиями.
Я не обернулся. Стоял к ней спиной, глядя в ночное окно.
— Корпоратив весело прошел? — спросил я. Голос был чужим, плоским, без интонаций.
— А… да, — она прошла в комнату, я слышал, как она снимает пальто. — Ну, как обычно. Потанцевали, поболтали. Соскучилась по тебе.
Она подошла ко мне сзади, обняла. Ее руки, тонкие и холодные, обвили мою талию. Я почувствовал, как волосы встают дыбом на моей коже. Ее прикосновение, которое еще утром заставляло меня трепетать, сейчас вызывало лишь один импульс — оттолкнуть, сбросить с себя, как ядовитую змею.
— Я тоже тебе кое-что привез, — сказала она сладким, довольным голоском. — Сувенирчик. Там в баре такие милые брелочки были…
Я медленно развернулся. Она смотрела на меня, и в ее глазах я наконец-то увидел то, что раньше упорно не замечал. Не любовь. Не нежность. А удовлетворение охотника, вернувшегося с полной добычей. Она была счастлива не потому, что видела меня. Она была счастлива, потому что ее маленький спектакль продолжался, и главный актер все еще был на сцене.
— Алиса, — сказал я тихо. — А кто такой Сережа?
Эффект был мгновенным. Ее улыбка не просто исчезла. Она рассыпалась в прах. Глаза, секунду назад сиявшие самодовольством, расширились от паники. Она отшатнулась, будто я ударил ее.
— Что?.. Что за Сережа? — попыталась она сыграть в непонимание, но голос подвел ее, сдавленно запищав.
— Сережа, — повторил я, и в моем голосе впервые зазвучал металл. — Тот, к которому ты «летишь», когда у меня «корпоратив». Твой «мужчина мечты». Тот, с кем ты была в Берлине, пока я вкалывал как сумасшедший, чтобы оплатить наши с тобой выходные в Праге.
Я взял со стола планшет и протянул ей. Она смотрела на него, как кролик на удава. Щеки ее покрылись нездоровым румянцем.
— Ты… ты проверял мои вещи? — это была ее последняя, жалкая попытка перевести стрелки, сделать виноватым меня.
— Да, — холодно ответил я. — И знаешь, что я там нашел? Нашел себя. Настоящего. Того, кто стоит на коленях, пока ты снимаешь его на телефон и ржешь со своей подругой. Того, кого ты называешь «клоуном», «лохом» и «дойной коровой».
Она молчала. Ее губы дрожали. В ее глазах мелькали искры страха, злобы, растерянности. Я видел, как в ее голове лихорадочно прокручиваются варианты: солгать еще больше, разрыдаться, напасть.
— Я… я не знаю, что ты прочитал, но ты все неправильно понял! — наконец выпалила она, и в ее голосе зазвенели знакомые мне слезные нотки, которые раньше всегда на меня действовали. — Это просто… шутки такие! Дружеские! Мы с Катей всегда так…
— Перестань, — перебил я ее. Мой голос был тихим, но в нем была такая сила, что она замолчала мгновенно. — Просто перестань. Я все видел. Все. От первого осьминога до последней шутки про «банный лист».
Я прошел мимо нее в прихожую, взял свою куртку. Действовал на автомате. Каждое движение давалось с огромным трудом, будто я тащил на себе бетонные блоки.
— Ты… ты уходишь? — ее голос сзади прозвучал крошечным, потерянным.
Я остановился у двери, не оборачиваясь.
— Ты знаешь, что самое уродливое во всем этом? — спросил я, глядя на узор на дверном глазке. — Даже не твоя ложь. И не твой Сережа. А твой смех. Тот самый смех, который раздавался каждый раз, когда я вручал тебе подарок. Я думал, это смех счастья. А это был смех презрения. Ты не смеялась от радости. Ты смеялась надо мной. И это… это я себе никогда не прощу.
Я вышел, прикрыв за собой дверь. Не хлопнул. Просто прикрыл. Тихий, ничем не примечательный щелчок, который поставил точку в трехлетнем романе. Спускаясь по лестнице, я услышал из-за двери приглушенные рыдания. Или это был смех? Я уже не мог отличить.
На улице дождь усиливался. Я шел по мокрому асфальту, и капли стекали за воротник, но я не чувствовал холода. Внутри было гораздо холоднее. Я шел, не зная куда, и в голове стучал один-единственный вопрос: как же так вышло? Как я, взрослый, адекватный человек, позволил себя так унизить? Как не увидел, что мои чувства, моя забота, моя готовность отдать все, что у меня есть, были для нее всего лишь разменной монетой в ее грязной игре?
Я достал из кармана ту самую бархатную коробочку с браслетом. Открыл ее. Белое золото тускло блестело в свете фонаря. Красивая, но абсолютно бессмысленная вещь. Символ моей слепоты. Я занес руку, чтобы швырнуть ее в ближайшую лужу, но остановился. Нет. Я закрыл коробку и сунул ее обратно в карман.
Пусть напоминает. Пусть этот браслет будет моим талисманом от глупости. Шрамом на память.
Я зашел в первый попавшийся бар, сел в самом дальнем углу и заказал виски. Один, потом второй. Алкоголь не приносил облегчения, он лишь затуманивал остроту боли, превращая ее в тупую, ноющую тяжесть. Я сидел и смотрел, как пары за соседними столиками перешептываются, смеются, касаются друг друга руками. И я видел в их гласах не любовь, а возможную ложь. В их прикосновениях — возможное предательство. Алиса отняла у меня не только веру в нее. Она отняла у меня веру в людей вообще.
Мой телефон завибрировал. На экране горело ее имя. Я отклонил звонок. Она позвонила еще раз. И еще. Потом посыпались сообщения.
«Прости, я была дурой!»
«Я все объясню!»
«Давай встретимся, поговорим!»
«Я люблю тебя, правда! Это все в прошлом!»
Я читал их, и во рту снова появлялся тот самый вкус горечи. «Люблю тебя». Те же самые слова, что она писала, обсуждая со своей подругой, какой у нее «послушный» парень. Те же слова, что сопровождали скрины моих подарков.
Я отключил телефон. Тишина была благословением.
Я вышел из бара под утро. Дождь закончился. Город был чистым, вымытым, ночным и пустынным. Я шел по своим следам, оставленным несколько часов назад, и понимал, что назад пути нет. Тот человек, который верил в сказку про Алису в Стране Чудес, умер. Остался кто-то другой. Похожий на меня, но более жесткий, более холодный, более… одинокий.
Я добрался до своей квартиры. Включил свет. Все было так же, как и всегда. Только теперь эта привычная обстановка казалась чужой. На полке стоял тот самый плюшевый осьминог. Я взял его в руки. Он был таким же уродливым и грустным, как и в день покупки. Я сжал его в руках, и мне показалось, что я чувствую его безмолвное сочувствие. Мы оба были обмануты. Он ждал любви, а я верил, что даю ее.
Я не выбросил его. Я посадил его на диван. Пусть остается. Как напоминание. Не о ней. Обо мне. О том, кем я был. И кем я больше никогда не буду.
А где-то там, в своей уютной квартирке, пахнущей «Черной орхидеей», рыдала или смеялась Алиса. И, наверное, звонила Сереже. И, наверное, придумывала новую ложь. Но это была уже не моя проблема.
Моя проблема была в том, чтобы заново научиться дышать. Жить. Доверять. И, возможно, когда-нибудь, услышав женский смех, не сжиматься внутренне от боли, а просто улыбнуться в ответ.
Но это будет не скоро. Очень не скоро.