Глава 1
Я до сих пор чувствую этот запах – сладковатый, приторный аромат ее нового парфюма, смешанный с запахом денег и лжи. Он въелся в обивку моего дивана, в занавески на кухне, в ту самую кружку с котиком, из которой она пила чай в тот вечер, когда все и началось. Нет, когда все закончилось. Когда треснула, а потом и разбилась вдребезги та хрупкая, стеклянная вещь, которую я по глупости называла дружбой.
Это было обычное воскресенье, серое и сонное, как чай, остывший на подоконнике. За окном моросил противный ноябрьский дождь, превращая наш двор в одно большое грязное пятно. Я смотрела на лужи, растянувшиеся до самых качелей, в которых плавало оранжевое, расплывчатое отражение фонаря. Оно было похоже на чью-то утонувшую надежду. Я тогда еще не знала, что это – моя.
Дверной звонок прозвучал как спасательный круг. Я знала, что это Алиса. Только она могла прийти без звонка, в такую погоду, с коробкой польских пирожных в руках и с очередной драмой в глазах. Мы сидели так с семнадцати лет: на моем потрепанном диване, под колючим бабушкиным пледом, топили печали в сладком чае и в словах. Сначала – мальчики из параллельного класса и несданные экзамены. Потом – сессия в институте, безденежье, первые серьезные отношения, которые разбивались о суровую реальность, как стеклянные бусы об асфальт.
Я впустила ее. Она влетела в прихожую вихрем дорогих духов, холодного воздуха и неестественного возбуждения. С нее капало, но она сияла. Сияла так, как не сияла никогда, даже когда мы в два часа ночи купались в фонтане у вокзала, чувствуя себя повелительницами мира.
— Кать, ты не представляешь! – выдохнула она, сбрасывая мокрое пальто цвета пыльной розы прямо на пол. Ее пальцы, ухоженные, с идеальным маникюром цвета бледной карамели, дрожали. – Я встретила Его.
«Он» всегда писался в ее рассказах с большой буквы. Сначала это был Антон, музыкант с дредами и душой бунтаря. Потом – Сергей, начинающий архитектор, который водил нас на крыши заброшенных домов и читал стихи Бродского. Все ее «Они» были особенными, не от мира сего. И все они в итоге оказывались такими же бедными, как мы с ней. Таким был наш негласный pact, договор: мы из одного теста. Из муки, замешанной на студенческих макаронах, дешевой туши и мечтах, которые пахли не деньгами, чем-то другим – свободой, наверное.
— Встретила, – повторила я без особого энтузиазма, разливая по кружкам чай. Мой – с подтеком, ее – с котиком. – И кто на этот раз? Поэт-астрофизик? Скульптор, работающий с мусорными баками?
Она фыркнула, села на диван, поджав под себя ноги в дорогих замшевых ботильонах. На них тоже были капли дождя, как слезинки.
— Брось, это не смешно. Его зовут Арсений. – Она произнесла это имя так, будто пробовала на язык редкий, изысканный десерт. – Кать, он… он из другого мира.
И она начала рассказывать. Я слушала, разминая пальцами комок того самого холодного, колючего пледа. Ее слова были красивыми, отполированными, как галька. Рестораны, о которых я читала только в глянцевых журналах. Поездка за город на «Мерседесе», где даже сиденья подогреваются. Подарки. Не цветы из перехода, а сумка, настоящая, кожаная, пахнущая не фабрикой, а… чем-то незнакомым. Ее глаза блестели не тем теплым, домашним огоньком, к которому я привыкла, а холодным, отраженным светом чужих бриллиантов.
— А чем он занимается? – спросила я, и мой голос прозвучал хрипло, будто я наглоталась того ноябрьского тумана.
— Бизнес. У него свой холдинг, что-то связанное с IT и недвижимостью. Я не вдаюсь в детали, – отмахнулась она, и в этом жесте было что-то новое, высокомерное. – Кать, он водит меня в такие места! Вчера мы ужинали на тридцать пятом этаже, и весь город был у ног, как ковер из светлячков.
Я смотрела на нее и не узнавала. Черты те же – прямой нос, ямочка на подбородке, веснушки, которые она всегда так ненавидела и теперь, видимо, тщательно маскировала тональным кремом оттенка слоновой кости. Но внутри будто кто-то поменял лампочку. Горел теплый желтый свет – зажегся мертвенный, синеватый, свет люминесцентной рекламы.
— А что насчет… нас? – выдавила я. – Ты же говорила, что все эти буржуи – скучные, пустые.
Она отхлебнула чай и поморщилась, будто это была не «Ахмат», которую мы пили годами, а какая-то отрава.
— Я была ребенком. Мы обе были. Взрослая жизнь, Катя, она не в том, чтобы считать мелочь на проезд до работы. Она в том, чтобы жить. По-настоящему.
Слово «настояще» прозвучало как пощечина. Получалось, все, что было у нас – наши ночные бдения, наши слезы над разбитыми сердцами, наша взаимовыручка, когда я отдавала ей последнюю тысячу, а она меня – свою последнюю чистую футболку, – все это была ненастоящая жизнь. Черновик. Подготовка к встрече с Арсением.
— Он знает про меня? – спросила я, и внутри все съежилось в маленький, холодный комок.
— Конечно! – она улыбнулась, и эта улыбка была новой, отрепетированной. – Я сказала, что у меня есть лучшая подруга. Скоро обязательно познакомитесь.
«Скоро» растянулось на месяц. Алиса исчезла. Она отвечала на сообщения с задержкой в несколько часов, односложно. «Все супер!», «Занята, потом созвонимся!», «Уезжаем на выходные». Ее аватарка в соцсетях сменилась на фото с того самого тридцать пятого этажа. Она была в черном платье, которое обнимало ее фигуру так, будто было сшито специально для нее, а не куплено в секонд-хенде и перешито моей же мамой. На заднем плане, в легкой нерезкости, был он – Арсений. Высокий, с правильными чертами лица и улыбкой человека, который никогда в жизни не считал мелочь на проезд.
Я листала эти фото ночами. Моя комната, моя жизнь вдруг показались мне убогими, серыми, как тот ноябрьский дождь за окном. Пятно на потолке, потертый ковер, книги, зачитанные до дыр. Раньше это был наш общий крепость, наш штаб. Теперь это была просто клетка. А я – ее обитатель, жалкое существо, которое не может позволить себе даже тушь дороже трехсот рублей.
Мы виделись еще пару раз. Она заскакивала на пятнадцать минут, пахнущая другим воздухом, одетая в ткани, которые, казалось, шептали о своей стоимости. Она критиковала все. Мой чайник, который протекал. Мою прическу. Мою работу, которая, по ее словам, не имела «перспектив».
— Ты же умная, Катя, что ты тут сидишь? Найди что-то достойное. Арсений говорит, что сейчас все в сфере…
Я перестала ее узнавать окончательно. Ее голос, всегда такой живой, с хрипотцой, теперь стал ровным, гладким, как отполированный камень. Она говорила клише, почерпнутые, вероятно, из журналов о success и личностном росте. В ее лексиконе появились слова «нетворкинг», «инвестиции», «правильная среда».
А потом случился тот самый вечер. День рождения Арсения. Она позвонила мне за три часа, голос ее был напряженным, визгливым.
— Кать, emergency! У Арсения день рождения, банкет в «Метрополе», а мое платье в химчистке, кошмар! Одолжи то самое, синее, с открытой спиной! Помнишь, мы его на распродаже в «Зара» ловили?
Платье. Дешевое, из синтетики, купленное четыре года назад на наши общие, скопленные деньги. Мы тогда радовались ему как дети. Оно висело в шкафу, память о той, прошлой Алисе. Я почувствовала укол странного удовлетворения. Значит, не все можно купить? Значит, иногда и принцессе на горошине нужно платье из «Зары»?
— Конечно, – сказала я. – Заезжай.
Она примчалась на такси. Влетела в квартиру, как ураган. Схватила платье, и ее лицо исказилось.
— Боже, оно же совсем простое, – пробормотала она, растирая ткань между пальцами. – И помялось. Ладно, постараюсь чем-нибудь его прикрыть.
Она переодевалась у меня в комнате. Я сидела на диване и смотрела, как исчезает та, старая Алиса, и рождается новая – в дешевом платье, но с бриллиантовыми сережками в ушах и с таким выражением лица, будто она делает мне одолжение, просто находясь здесь.
— Слушай, а ты не могла бы… – она замялась, вертясь перед зеркалом. – Мы фотографа нанимали, профессиональная съемка будет. Ты не могла бы не выкладынять наши старые фото? Ну, те, где мы в общежитии пьяные, или на том пикнике, где я вся в грязи. Арсений человек публичный, его окружение… ты понимаешь.
Во рту у меня пересохло. Комок в горле стал размером с яблоко. Она просила меня стереть наше прошлое. Сделать так, будто ее жизнь началась с Арсения.
— Я понимаю, – прошептала я.
Она улыбнулась мне тому самому, новому, стеклянному оскалу.
— Спасибо, ты лучшая! Позвоню завтра, все расскажу!
Она не позвонила. Ни на следующий день, ни через неделю. Я писала ей – сообщения оставались без ответа. Я звонила – она сбрасывала. Я уже почти смирилась с мыслью, что наша дружба умерла тихой, естественной смертью, как комнатное растение, которое забыли полить. Пока однажды ночью я не наткнулась на ее Instagram.
Она выложила альбом с того дня рождения. «С днем рождения, мой любимый! Ты – мое счастье!» Фото. Много фото. Ресторан, шампанское, улыбки. И она. В моем платье. А под одним из кадров, где они с Арсением целуются, был комментарий от ее подруги, какой-то Светланы, с которой она, видимо, теперь общалась: «Какая пара! И платье на тебе божественное, это же, наверное, новый «Dior»?»
И ответ Алисы. Тот самый комментарий, который переломил мне хребет. Он горел у меня на сетчатке буква за буквой, слово за словом.
Алиса: «Спасибо, дорогая! Ха-ха, нет, это не Dior, это вообще vintage find, но такой милый лук! Подарила одна… ну, знаешь, такая подруга детства, из того времени, когда я была бедной студенткой. До сих пор таскает всякий хлам из масс-маркета и думает, что мы подруги. Смешно, да? Надо же, как люди застревают в прошлом».
Я перечитала эти строки раз десять. Двадцать. Сто. Слово «смешно» резало глаза, как осколок стекла. «Смешно, да?» Горло сжалось так, что я не могла дышать. В ушах зазвенело. Я сидела перед монитором, и все мое тело пронзила мелкая, предательская дрожь, будто по проводам моего позвоночника пустили ток. Я представила ее лицо в этот момент. Ту самую новую, стеклянную улыбку. Я представила, как ее пальцы с идеальным маникюром выстукивают эти слова на клавиатуре дорогого айфона, подаренного Арсением. Я услышала ее смех. Тот самый, который раньше был заразительным, грудным, а теперь, в моем воображении, стал высоким, визгливым, металлическим. Стеклянный смех.
Это был не просто удар. Это было уничтожение. Все, что было между нами – годы доверия, слез, секретов, взаимовыручки – она одним махом превратила в анекдот. В «ха-ха». В «милый лук» и «тасканье хлама». Я была для нее не человеком, не подругой, а артефактом ее бедного прошлого, нелепым рудиментом, о котором «смешно» вспоминать.
Я не плакала. Слез не было. Был только холод. Ледяная волна, которая накатила изнутри и заморозила все. Я встала, подошла к окну. Дождь все шел. Тот самый, бесконечный ноябрьский дождь. Лужа у подъезда стала еще больше, в ней по-прежнему плавало оранжевое отражение фонаря. Моя утонувшая надежда. Теперь вместе с ней там плавало и мое достоинство.
Я вернулась к компьютеру. Мои пальцы были ледяными, но дрожь прошла. Руки повиновались мне с какой-то странной, мертвенной точностью. Я нашла нашу общую папку с фотографиями. Шесть тысяч файлов. Шесть тысяч воспоминаний. Я выделила все. И нажала «Delete». Система спросила: «Вы уверены?» Я была уверена. Я была так же уверена, как в том, что солнце взойдет завтра. Но для меня оно больше не всходило.
Потом я нашла ее номер телефона. И отправила одно-единственное сообщение. Без эмоций. Без упреков. Все это уже сгорело дотла, остался только пепел.
«Твое платье ты можешь забрать из мусорного контейнера у подъезда. Он как раз соответствует его ценности. И нашей дружбе. Больше не пиши и не звони. Ты для меня умерла».
Я заблокировала ее везде. Во всех мессенджерах, в соцсетях. Вынула сим-карту и сломала ее пополам. Это был ритуал. Изгнание.
Прошло полгода. Я сменила работу. Уволилась с той, «без перспектив», и устроилась в небольшую дизайн-студию. Платят немного, но я дышу. Я поставила на окно новое растение. Выбросила тот колючий плед. Купила себе дорогую кружку, без котиков, простую, белую, фарфоровую. Я пила из нее кофе по утрам и чувствовала его вкус, а не горечь того вечера.
Я думала, что все кончено. Что я вычеркнула ее из своей жизни, как ошибочно написанное слово. Но прошлое, особенно то, что было предано и осмеяно, не уходит просто так. Оно ждет. Притаившись в тенях, как хищник.
И сегодня утром оно нанесло свой визит.
Я зашла в кофейню рядом с работой, чтобы взять свой обычный капучино. И увидела ее. Алису. Она сидела за столиком у окна, одна. На ней не было того блеска, того лакового глянца, который я помнила. Она была… обычной. Даже потрепанной. Дорогая одежда сидела на ней мешком, под глазами – синяки усталости, которые не скрывал даже самый дорогой консилер.
Наши глаза встретились. Она увидела меня. И в ее взгляде не было ни высокомерия, ни того стеклянного блеска. Был страх. И мольба.
Я отвернулась. Сделала заказ. Стояла и смотрела, как бариста взбивает молоко. В спину мне буквально впивался ее взгляд. Я чувствовала его физически, как укол.
— Катя.
Ее голос прозвучал прямо за моей спиной. Тихий, сдавленный. Тот самый, старый голос, с хрипотцой.
Я медленно обернулась. Она стояла, сжимая в руках сумку – не ту, кожаную, а какую-то другую, но тоже явно дорогую. Ее пальцы белели от напряжения.
— Катя, пожалуйста. Можно поговорить? Одну минуту.
Я не сказала ни слова. Просто смотрела на нее. Я ждала, что почувствую – ярость, боль, презрение. Но чувствовала я только пустоту. Глубокую, как колодец, из которого давно ушла вода.
— Мне нечего тебе сказать, Алиса, – мой голос был ровным, чужим.
— Я знаю. Я знаю, что заслужила это. Но… – она проглотила комок, ее глаза наполнились слезами. Настоящими. – Он бросил меня. Арсений. Оказалось, у него есть… другая. Молодая. И таких, как я, у него было несколько. Я была просто очередным украшением. Срок годности вышел.
Она говорила, а я смотрела на ее слезы и думала: а где ты была полгода назад? Где была та Алиса, которая смеялась надо мной в комментариях? Та, для которой я была «смешной»?
— Мне жаль, – сказала я без всякой жалости.
— Катя, я все осознала! Я была дурой, стервой, я продалась за пару сумок и поездки на море! Я предала нашего… все, что у нас было. Это была самая большая ошибка в моей жизни.
Она плакала. Тихо, по-настоящему.